Вне подозрений

Периваль кладет фотографию в прозрачную папку-конверт, разглаживает лежащую на столе журнальную вырезку. В проборе – перхоть. Интересно, есть у него жена, дети?

– Хорошо. Еще один вопрос. – До этого он на меня не смотрел, теперь же его глаза выжигают во лбу дырку. – Я вас уже об этом спрашивал. Спрошу снова. Вы прикасались к телу?

– К телу…

Мой взгляд останавливается на инспекторе, но я его не вижу. Вспоминаю… В голове гудит. Если даже сейчас мне невмоготу думать о ее теле, разве могла я притронуться к нему тогда?! Голая плоть… Я бы такое не забыла.

– Нет.

– Уверены?

– Я касалась ее волос…

– Забирали с тела что-нибудь?

– Нет! – Мне снова тревожно, не понимаю, к чему он клонит. Такое чувство, будто я упустила что-то важное.

– Не снимали у нее с шеи медальон со святым Христофором?

– Нет! Зачем?!

Он потирает лицо, глаза:

– Вы когда-нибудь слышали про Эдмона Локарда и его принцип обмена? «Любой контакт оставляет след». Чуть ли не первый постулат, с которым знакомят в Хендонском полицейском колледже. Волосы, крупинки краски, ворсинки, пудра и помада – частички путешествуют, движутся, перемещаются. У каждой пылинки есть свои отличительные черты. Волокна хлопка переплетены и напоминают тесьму. Лен похож на трубочки с заостренными кончиками. Обнаружь частички – и останется лишь определить местонахождение первоисточника.

– Ясно.

– Хоть убийца и налил ей на шею отбеливатель…

– Так вот что это был за запах!

Он кивает и продолжает:

– Все равно у нее на ключице мы нашли кое-какие волокна и ДНК, которые… В общем, хорошо бы вам все-таки поднапрячься. Я понимаю, вы были шокированы, нуждались в психологической поддержке… – Микроскопическое движение подбородка в мою сторону. – Но, если бы вы поточнее припомнили все, что сможете, это очень помогло бы расследованию.

Я поднимаю глаза. В кухню на цыпочках прокрадывается Нора, в руках – ведро и швабра. Я ее не услышала: она всегда делает уборку в тапках, которые едва шелестят по полу. Выхожу из-за стола, шарю взглядом по холлу в поисках кошелька. Выуживаю из него деньги – плату за Норины труды. Мне случалось задерживать оплату на неделю, но я стараюсь так не поступать: у Норы семья на Филиппинах, и туда уходит львиная доля заработка.

В дверях я машу домработнице на прощание и возвращаюсь в кухню. Инспектор Периваль интересуется, далеко ли Нора живет (хочет проверить ее документы?). А до меня вдруг доходит, что я не могу ему ответить – и хотела бы, да не могу. Она убирает у меня – выносит мусор, драит туалеты – уже не первый год, а я даже не знаю, где она живет. Сажусь. У меня паранойя или инспектор с констеблем и впрямь многозначительно переглянулись?

– Еще раз проясним, – говорит Периваль. – Значит, никакая часть вашего тела не касалась никакой части тела Ани Дудек? Кроме волос.

Наверняка вы знаете это противное ощущение, когда из головы вылетает какое-нибудь слово или название. Ломать мозги в этом случае совершенно бесполезно. И вдруг, как по волшебству, забытое всплывает в памяти, когда думаешь о чем-то совсем другом. Возможно, меня подтолкнуло то, что мысли переключились на Нору, а может, просто пришло время для озарения.

– Я ее трогала! – Голова у меня враз проясняется. – Поправила застежку на бюстгальтере. Такой бюстик, который застегивается спереди, и одна бретелька болталась… расстегнулась. Так что я трогала! Застегнула. Сама не знаю, почему не сообразила раньше! Может, из-за того, что вы все время твердили «тело», а я-то помню, что именно тело старалась не задеть…

Я трясу головой. Память вдруг воскрешает жесткость крючка, холод ткани…

– Прямо вижу, как я это делала. Не знаю, зачем я полезла к застежке. Но вот полезла же! Люди, – добавляю, – в состоянии шока совершают иногда такие дикости…

– Ага! – У инспектора Периваля будто только что сошелся кроссворд в «Таймс».

Он тут же спрашивает, может, я припомню и то, как сняла с шеи девушки святого Христофора? «Да вы что!» – отвечаю я ему одними глазами и поднимаю ладонь в безмолвной клятве.

– Ладно, – кивает он. – Похоже, тайну мы раскрыли.

– От чего именно она умерла? – интересуюсь я.

– Сердечная аритмия, вызванная пережатием нервного узла сонной артерии. Поверхностные рассеченные ссадины полулунной формы и кровоподтеки – это повреждения, которые она нанесла себе сама, когда пыталась сорвать удавку.

Я бледнею:

– А кто? У вас есть подозреваемые?

Периваль молча таращится на меня.

– Был у нее парень? Я думала, их всегда подозревают в первую очередь.

– Парень имеется, – соглашается он. – Вот только в стране его тогда не было. Досадно…

Я слабо усмехаюсь.

– И орудие убийства неизвестно, – добавляет констебль Морроу.

Мне отчаянно хочется, чтобы они убрались. Больше не могу ничего слушать. Но Периваль снова принимается разглагольствовать о волокнах – на этот раз, кажется, о полиэстеровых нитках; они выглядят как гладенькие прутики. Потом просит («будем проверять их при анализе», разумеется) предоставить им одежду, в которой я тогда бегала. С быстротой молнии вытаскиваю из гардеробной спортивные штаны, футболку и серую кофту. И когда я уже решила, что это наконец все, он огорошивает меня вопросом, где я была вечером накануне моей находки, с шестнадцати часов до полуночи. Зачем ему это знать?

– Ну, в парке меня не было, – говорю я. – Если ее убили в это время. Вечером меня там не было.

– Ее убили не в парке, – непринужденно сообщает Морроу. – Не в парке, а в собственной квартире. Это установили по распределению крови в теле.

Инспектор Периваль раздраженно хмурится.

– После остановки сердца, – голосом нудного профессора, повторяющего одно и то же в сотый раз, бубнит он, – кровь под действием силы тяжести перемещается и концентрируется в нижерасположенных участках тела. В результате кожа на этих участках приобретает красно-розовый цвет. Скопление крови в теле жертвы показывает, что в момент убийства ниже всего у нее были ноги. Это соответствует и найденным в ее квартире вмятинам на покрывале. Еще там было две чашки чая – одна из них нетронутая – и опрокинутый стакан с водой.

– Я была здесь, дома. Вздремнула, пробежалась – совсем недолго, приняла душ, поужинала, почитала дочери, посмотрела телевизор…

– Что именно смотрели?

– Не помню… Кажется, «Безумцев».

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– Марта. Милли – первую часть вечера.

– А позже?

– Позже я легла спать. Рано и одна. Муж был сначала на работе, потом отдыхал с коллегами…

Я очень стараюсь помочь, но в голове при этом крутится: «Почему их интересует, где я была? Я же ее просто нашла! Или они думают, что это я ее убила?!» Внутри нарастает страх, не просто страх – паника. Это что, полицейское расследование? Бессмысленные вопросы? Бюрократическая трясина?

А может, так положено? Может, это установка такая – вроде анализа на ВИЧ при беременности, – потому что теперь Периваль переходит к вопросам о моем сталкере. Заведенное на него дело «выплыло на поверхность». Я сообщаю, что преследования – если их, конечно, можно так назвать – начались в конце прошлого лета. Это вдохновляет Периваля настолько, что он (наконец!) что-то записывает.

– Может, просто совпадение, но в субботу я заметила человека, который следил за домом. А сейчас возле ворот в машине сидит какой-то подозрительный тип бандитской наружности. – Стараюсь, чтобы голос звучал небрежно, а то еще решат, что я истеричка.

Оба встают. Констебль Морроу разминает затекшие плечи (надо было предложить ей стул, на нашей скамейке долго с комфортом не усидишь).

– Тип бандитской наружности? – пожимает плечами Периваль. – Это наш сотрудник.

Я вновь выбралась на пробежку; что бы ни произошло со мной в парке, пора возвращаться к привычной жизни, и чем раньше, тем лучше. Ни «Асиксов», ни любимой спортивной одежды; кто знает, когда мне их вернут? Зато вместо них нашлась пара позабытых стареньких «Данлопов» и валявшиеся без дела треники. Сойдет. Вокруг талии повязываю серую толстовку Филиппа. Замерзнуть, может, и не замерзну, а вот неидеальный тыл прикрыть не помешает.