Страница 137 из 148
Подобное положение сознания истины в философствовании, знающем, что оно есть просветление экзистенции, не означает, что просветление экзистенции объявляет значимое всеобщим образом, не имеющим никакой силы; напротив, оно с неумолимой критичностью держится за убедительное знание и старается предотвратить его смешение со всякой иной истиной. Это положение не может означать, далее, будто экзистенция вновь отрекается от себя, потому что не хотела бы желать своей истины и с большей охотой сделала бы себя частным случаем чего-то всеобщего. И уж тем более не означает это положение, будто экзистенция абсолютизирует себя.
Для рассудка остается в силе исконный парадокс экзистенциальной истины, то, что истина существует как единичная и все же существует к другим истинам, - что кажется, будто есть много истин, и все же есть только одна истина. А еще: что абсолютная значимость и относительность не обязательно должны исключать друг друга, потому что значимость каждый раз абсолютна только в экзистенции, а относительность относится всегда лишь к объективному явлению мыслимого и высказанного.
3. Смысл несчислимости экзистенций.
- Все предметное в мире есть всегда некоторое единство, а кроме того, в нем есть счислимые множества. Я мыслю психический субъект как единицу (eins) и считаю, сколько имеется подобных субъектов в известной окружности; или же я мыслю мир человеческого порядка, в котором каждый есть не просто произвольная часть, но звено целого. Экзистенцию среди экзистенций я не могу мыслить таким образом. Экзистенция не существует как таковая; я могу поместить ее как явление в горизонт своего рассмотрения, причем у меня нет никакого объективного критерия, чтобы различить, что составляет экзистенциальное явление, а что - нет.
Поэтому, кроме не улавливающих никакого предмета знаков (signa) свободы, категории также применимы к экзистенции лишь неадекватным образом. Если бы можно было извне наблюдать за экзистенциями, то они были бы вначале, каждая, одной, а затем -множеством, и как таковые были бы исчислимы в категории количества. Но единство и множество - это предметные формы существования в мире, а не формы бытия экзистенции, о которой, однако же, неизбежно, но неадекватно, говорят в этих формах, и потому говорят в модусе вновь отменяющей речи (in der Weise des Wiederrückgängigmachens). Экзистенции существуют поэтому как многие, но не как исчислимые. Каждая экзистенция существует лишь для меня как экзистенция в коммуникации уникального незаменимого свойства, движущейся друг навстречу другу, а не конкурирующей. Объятый неопределимой темнотой, я есмь лишь как эта возможная экзистенция с этими другими экзистенциями. Даже и этот круг экзистенциального опыта не становится каким-либо целым; мысль же о царстве экзистенций как о тотальности, в которой я составляю звено, как определенная мысль беспочвенна.
Наша неизбежная склонность все-таки мыслить экзистенцию как одну, как множество, как царство экзистенций, - коренится во влечении так же точно объективировать экзистенцию, как мы объективируем все в мире. Я могу, в возможности, рассматривая рефлексивно, выйти из мира предметного существования, а тем самым и из мира существования субъектов; таким путем я как сознание вообще получаю для себя некоторую, пусть воображаемую, «точку вне мира»; я в мире и все же словно бы вне мира. Но из экзистенции я выйти не могу, не могу безразлично наблюдать за нею, не могу сопоставлять ее с другой экзистенцией, объективно рядом положить несколько таких экзистенций. То, что я сам есмь этот один человек, снова и снова есмь «я», даже если и попытаюсь представить это иначе,- есть, правда, прежде всего только тождество эмпирического и логического субъекта. Но то, что в этом тождестве я как действительность моего «я сам» уже не могу противопоставить себя этому «я сам» иначе как только в кажимости формальной речи, есть укорененность (Gewurzeltsein) экзистенции в себе. Но попытка высказать эту укорененность как таковую обращается в недоразумение; ибо это не есть укорененность в прикованности или привязанности к основе, от которой я хотел бы, однако не могу, освободиться; но именно в этой невозможности освободиться от нее я желаю быть самим собою, потому что иначе я вовсе не могу этого желать. Только в этом состоит истина «я есмь», которая делает для меня невозможным быть словно бы еще раз, еще иначе или многократно быть собою самим. Это бытие, в качестве которого и в котором единственно я есмь, но рядом с которым или позади которого я не есмь, есть мое бытие как неповторимая, ни на что не заменимая свобода, которая не есть частный случай некоторой всеобщей формальной свободы, но знает себя как ближайшее и однако по-прежнему чуждое, никогда как таковое не объективное, и все же единственно достоверное, самое для меня важное. Что есть нечто такое, что говорит себе «я есмь» и никоим образом не становится предметом рефлексивного рассмотрения, - это точка опоры посреди всеобщего релятивирования предметностей и значимостей.
Бытие как экзистенция и бытие для всех
Мир мыслится при первом постижении как существование в абсолютном пространстве и в абсолютном времени; затем его разлагают на относительности и видят в его перспективном характере; в этой своей доступности рассмотрению и исследимости мир утрачивает всякую абсолютность и оказывается в витании. В качестве чего, однако, он ни есть, он есть все же бытие для всех как неизменно тождественная себе объективность.
Экзистенция, в свою очередь, стоит в мире; она пребывает в бытии-друг-к-другу (Zueinander) от истока к истоку, который, посреди условностей всего мирового существования, узнает себя на опыте как безусловность. Бытие из основы никогда не есть бытие для всех.
Бытие как единое универсальное бытие для всех есть мировое существование, относительность которого остается условием его всеобщезначимой познаваемости. Бытие как каждая единая экзистенция есть в мире явление, абсолютность которого не становится знаемой для каждого и безусловность которого не обретает иной значимости, кроме только значимости для нее самой в ее коммуникативном кругу. Бытие как универсальность и бытие как экзистенция и зависят друг от друга, и борются друг с другом. Их сосуществование (Zusammen) и их обоюдная проблематизация не допускают ни приводящего к постоянной наличности синтеза, но и не вынуждают один из двух этих способов бытия совершенно исчезнуть. Что экзистенциально имеет первенствующее значение, то ничтожно для мироориентирующего познания; что же всеобщезначимо для этого познания, то для экзистенции не имеет действительности в себе и не есть подлинное бытие.
1. Тотальность и изначальность.
- Объективность и субъективность в их изолирующейся действительности в мире заставляют меня исчезнуть в них; предаваясь им, я становлюсь только сущим или только повинующимся, определенным извне существованием, если только не изыму себя из существования в себя как экзистирующего. Но в то же время объективность и субъективность, - это и та среда, в которой вспыхивает для меня то, что как экзистенция обращается ко мне как экзистенции. Ко мне обращаются, и я обращаюсь к другому, на том языке, для которого объективный язык есть лишь поле прохода (Durchgang). Но я не становлюсь целым и никакого целого не достигаю.
Экзистенциально многое существует не в объективированных истинах как таковых; в сфере объективного есть правильное или неправильное, добро или зло, принятие или отвержение (и как диалектические возможности есть также синтетические соединения того и другого), здесь есть единая истина. Экзистенциально многое есть изначальное. Это значит, что оно не становится тотальностью, потому что я есмь я сам и другой есть он сам. Это означает, далее, что я, как сам я есмь один, знаю многое не как многое и не в некоторой тотальности как снятии всякой множественности; я знаю его, лишь поскольку я нахожусь в коммуникации с ним. Оно есть со мною, и я с ним на пути к Единому (Es bedeutet, daß es keine Totalität wird, weil ich ich selbst bin und der andere er selbst ist. Es bedeutet ferner, daß ich, wie nur einer bin, das Viele nicht als Vieles und nicht in einer Totalität als Aufhebung aller Vielheit ke