Барометр

Ну и что же завтра? Покаяться? Признаться, что осознал? Какая-то муха укусила? А какая муха, если разобраться? Не понравилось, что начали нажимать, такая уж натура: чем крепче жали, тем сильнее Сывороткин противился. Значит, весь вопрос в том, можно ли с такой натурой оставаться председателем? А, ладно! Пусть решают, как хотят. Вот только бы Потапычев барометр сработал. Если не сработает, тогда действительно плохо — уж не для Сывороткина, а для хлеба, для главного дела. Нет, а как хорошо бы: его обсуждают, а за окнами дождь шумит…

До района от колхоза Буденного — одиннадцать километров. Надумалось Сывороткину не ехать в район на своем «газике», а встать пораньше и прогуляться пешком. Два часа. Ну, два с половиной тихим шагом. Пройтись, проветриться перед взбучкой. Зайти на полчаса в районную чайную — еще будет время. Выйдет он в дорогу в половине седьмого. Ну а чтобы проснуться — будильник не надо заводить, каждый день председатель в шесть часов уже на ногах.

Еще не открыв глаз, еще не проснувшись как следует, Сывороткин почувствовал, что в мире что-то переменилось. Он откинул оконную занавеску и вместо ясной полосы чистого, зеленоватого, предвещающего чистотой своей раскаленный полдень утреннего неба, перечеркнутого в нескольких местах стволами молодых топольков, увидел какой-то серый студень, так что даже и топольки почти не видны на нем, сливаются, стушевались и растворились.

Да ведь это же дождь! И не из тучи какой-нибудь, а обложной, повсеместный, устойчивый, на несколько дней. Не пошел еще пока, но если забито все небо таким студнем, то пойдет с часу на час, не надо и сомневаться.

Дождь пошел, когда Сывороткин уже был в пути. Пошел дождь нехотя, мелкой водяной пылью и туманом. Но в этой пыли засверкали крупные полновесные капли, словно в тонком и мелком сите, через которое сеяли там, наверху, дождевую воду, было проткнуто гвоздем несколько дырок. Сито вскоре заменили решетом, а потом грохотом[1].

Окрестности сразу наполнились ровным шумом. То, что было пышной и мелкой, как пудра, дорожной пылью, начало прилипать к ногам сначала крутой, как замазка, а потом разжиженной грязью. Тусклая, запыленная, поблекшая от сухости зелень и справа и слева от дороги стала яркой, как делается яркой переводная картинка, когда сотрут с нее мокрым пальцем слой тусклой бумаги.

Егор Васильевич не думал о том, что идти ему будет все труднее и что он промокнет до нитки. Впрочем, теплым, почти парным был дождь. Не думалось даже о том, зачем и куда он идет, по какому такому поводу. Этот повод странным образом уменьшился и померк перед тем, что окружало теперь человека, шедшего посреди земли, поливаемой обильным дождем.

И как же оценить теперь этот дождь? Это ведь только для одного колхоза — шестьсот тысяч рублей. Конкретное денежное выражение. А остальные поля? А весь район? А леса? А степная зелень? А вся земля?..

У Потапыча в резервуар по двум водосточным желобам хлестала вода. Но к его радости примешивалось грустное чувство: на два дня раньше пошел дождь, стареем, стареем. Только от старости укоротился срок до семи дней, а там, гляди, и еще убавится…

Он прислушался к боли в своем бедре и явственно ощущал, как боль слабеет, уходит, словно растворяется в благодатных, омывающих и освежающих струях дождевой воды.

1

Грохот — большое специальное решето с крупной сеткой. Служило для провеивания зерна.