Страница 25 из 53
Летчик задумался.
– Да, Валерий Павлович, – обратился к летчику и Федор. – Ты мне это, дров привез?
– О чем речь, Федя! Конечно! И береза, и сосняк! – улыбнулся во все зубы летчик. – А ты сейчас чем топишь?
– Дерном, – ответил Федя. – В самый теплый день посрезал лопатой, землю чуть постриг, потом высушил, и вот, горит немножко. Хотя запаха никакого…
Добрынин нахмурился, будучи недовольным потому, что про его коня забыли. Нахмурился и уставился на летчика недружественным взглядом. Но летчик был парень хороший, только чуть рассеянный, и по этой самой рассеянности и забыл ответить на вопрос Павла, а как только почувствовал на себе недобрый взгляд – сразу вспомнил в чем дело.
– Да, – закивал, глядя на Добрынина. – Надо коня выгрузить… Счас, только чай допьем…
И действительно, как только допили они чай из симпатичных «осоавиахимовских» кружек, поднялся летчик, кивнул Федору, мол, тоже вставай, поможешь; и вышли они втроем на мороз.
Пройдя несколько метров, Павел снова ощутил щеками холод, но уже не так сильно щемило, да и чай помог разогреться. Так что не очень-то он обратил внимание на суровость северного климата.
У самолета все трое остановились, поразмышляли вслух, как лучше коня вытащить. Ведь если просто вытолкнуть его – может ноги сломать, все-таки не бог весть как высоко, но конь – не человек, к таким прыжкам не приспособлен. Кончилось тем, что вынесли из домика стол, поставили его прямо под выходом-люком, а сами забрались в самолет и общими усилиями подтолкнули коня Григория к выходу. Тут он, может быть, из-за морозного воздуха, упрямился минут десять, но все-таки в конце концов спрыгнул на стол, пробив в его поверхности одним копытом дырку, а уже со стола и на землю. И сразу закрутился, замотал головой огромной, заржал.
– Видать, холодно ему, – взволнованно сказал Павел и, схватив Григория под уздцы, повел в дом.
Следом Федор и летчик внесли поврежденный стол.
В этот раз Павлу показалось, что в домике, пока они отсутствовали, стало холоднее. Он хотел коня заставить улечься под свободной стеной, но конь наотрез отказывался, и тогда Добрынин махнул рукой.
Федор сходил за дерном и принес его целую груду. Сушился дерн на наружной стороне дома на гвоздях, обильно вбитых в бревна стен.
Буржуйка радостно зашипела, получив топливную подкормку. А Павел, оставив коня в покое, взял кастрюльку, набрал-наскреб за домом снега, и, вернувшись, поставил кастрюльку у печки. Растопится снег – конь воды напьется.
– Может, сразу и дрова выгрузим? – предложил Федору летчик.
– Та чего спешить! Ты ж еще несколько дней пробудешь! – ответил на это Федор.
Выпили еще чая, потом Федор подошел к стоящей в углу на тумбочке аппаратуре, что-то там сделал, и в комнате раздался писк.
– Это что там? – поинтересовался народный контролер.
– Радиостанция! – горделиво ответил хозяин домика. – Надо ж радировать, что вы долетели!
– В Москву? Товарищу Калинину? – обрадовался Добрынин. – А привет от меня передать можно?
– Нет, – замотал головой Федор. – У нас тут субординация… Я буду радировать в Хулайбу, это город ближний, километров триста отсюда, оттуда прорадируют в Якутск, оттуда в Хабаровск, из Хабаровска в Москву, а уже из Москвы – в Кремль. Вот!
– Можно и прямо в Москву, – сказал, заметив, что Добрынин чуть погрустнел, летчик. – Только не положено, могут за это Федю с работы снять.
– А-а-а, понятно, – протянул Павел. – Значит, порядок такой.
– Да, – кивнул Федор. – Порядок. – И в подтверждение этого развел руками.
Потом он уселся на табурет перед радиостанцией, настраивал ее, крутя какую-то черную штучку то влево, то вправо, потом надел наушники, и разнеслась по всей комнате музыка Морзе – даже конь Григорий запрядал ушами, не понимая этих звуков.
Добрынин завороженно следил за Федором, а Валерий Палыч с интересом наблюдал за народным контролером, который подкупал летчика своей простотой и такой не свойственной для этой простоты должностью.
На улице начинало темнеть.
Федор, сняв с головы наушники, опустил их на поверхность радиостанции. Был он чем-то расстроен.
– Что там? – спросил летчик.
– Да все нормально, передал, – отмахнулся Федор. – Просил Полторанина, чтобы он мне что-нибудь из свежих газет прорадировал, а ему Кривицкий не разрешил!
– Да-а, – сочувственно промычал летчик; потом подошел к окну. – Темнеет уже… А я-то опять забыл тебе газеты привезти.
– А здесь когда светает? – спросил Добрынин.
И летчик, и Федя посмотрели на него с некоторой малозаметной ухмылкой.
– Месяцев через пять-шесть, – спокойно произнес Федор.
– Что?! – вырвалось у контролера. – Как это?!
– Полярная ночь, – значительно произнес летчик. – Здесь все длиннее, и ночь, и день.
– Так это что, теперь полгода темно будет?! – переспросил Павел.
– Да, – кивнул летчик. – Есть, кажется, планы поставить тут мощные электростанции для ночного освещения советского Заполярья, но это намечено только на седьмую пятилетку.
– Эт нескоро… – согласился народный контролер.
Заметив, что вода в кастрюльке растаяла, он взял эту кастрюльку и поставил прямо под мордой коня. Григорий наклонился, стал жадно пить.
– А чем кормить его… – растерянно произнес Павел. – Сено есть у вас?
– Да откуда же?! – ответил невесело Федор. – Здесь же кони даже не водятся!
– Слушай, – оживился вдруг Валерий Палыч. – А у тебя есть запасная подкова?! Вот бы здесь на дверь прибить!
– Нет, – со вздохом ответил Павел. – Не дали с собою.
– Плохо, – покачал головой летчик. – Висела бы на счастье. Как у меня дома.
– Ничего, что-нибудь придумаем, – успокоил Добрынина Федор. – Галеты ж он будет есть, только размочить их надо. У меня и тут банок десять, а там, на военном складе, их страшное количество.
Растопив еще полкастрюльки снега, вытрусил туда контролер три консервных банки галет, и сели они втроем за стол играть в домино. Дырку, пробитую копытом Григория, накрыли керосиновой лампой, которую пришлось зажечь из-за проникавшей через окно темноты. На примус снова поставили чайник, доверху наполненный снегом, а в печку-буржуйку накидали еще бурого сухого дерна.
Конь стоял тихо, словно понимал, что накормить его сразу же возможности нет. Стоял и косил одним глазом на прислоненную к печке кастрюльку, в которой плавали черненькие круглые галеты, набухая водой и постепенно становясь пригодными в пищу.
Добрынин оживился во время игры, и настроение его, прямо скажем, улучшилось. В домино выучился он играть в сельском клубе, учил его молодой учитель математики, присланный к ним в село для борьбы с неграмотностью. Вот и сейчас, пытаясь сделать «рыбу», вспоминал Добрынин с благодарностью того белобрысого худого паренька в круглых очках и в общем-то одного с ним возраста. Пробыл он у них в Крошкино почти год, а потом перебросили его куда-то дальше, в самую глушь, в какую-то деревню, где вообще, говорили, не было ни одного грамотного жителя.
Федор и Валерий Палыч в домино играли слабовато – это Добрынин почувствовал сразу и уже минут через десять выиграл первую игру, поставив-таки свою любимую «рыбу» по шестеркам.
Загорелась вдруг на радиостанции зеленая лампочка, и Федор подскочил к тумбочке, надел наушники и присел на стоявший там табурет. Потом отстучал что-то, видимо, в ответ на сообщение.
– Ну, что там? – спросил летчик, когда Федор вернулся за стол.
– В Хулайбе пурга начинается, может и сюда прийти, – ответил Федор.
Валерий Палыч встал.
– Пойду поставлю самолет впритык к дому, – сказал он и, нахлобучив на голову теплый летный шлем, вышел.
Играя вдвоем, Федор и Добрынин слышали, как летчик запустил винты, отчего стекла в единственном окне домика задребезжали, а минут через пять снова стало тихо.
Вернувшись, Валерий Палыч сбил с ног снег, стянул с головы шлем и присел у печки, выставив к горячему железу руки.
– Ветер с востока, – сказал он. – Я самолет за дом загнал, а то еще занесет, а ведь при порывах и перевернуть может. Знаю я эти пурги.