Гугенот

— И что?

— Это точка перешейка.

— Что?

— Область, где масса и метрика события закорочены, уравновешивают друг друга. Стрела времени в этом месте как будто замыкается сама на себя. Вещь, доложу, редчайшая. Вроде самородка в руде.

— И что? — повторил Подорогин.

— Да погоди ты штокать. Я о чем говорю: точка перешейка — это… ну все равно что тебе магический кристалл. Блюдце с бегающим яблочком.

— В будущее смотреть?

— Точно. Или в прошлое — на выбор. Тут только важно понять одно: если точка перешейка не определена, все эти блюдца и кристаллы можно сдавать на вес в базарную хиромантию. Без точки перешейка они такое же барахло, как телефон без подключения к сети.

— Тогда, значит, это не кристалл, а сеть?

— Сетевой разъем, точнее.

— А что — кристалл?

Харитон Савелич почесал бровь.

— Аппаратный хедер со спутниками, компьютерами и комитетами. Средство обнаружения тэпэ и подключения к ней.

— Депо, короче, — резюмировал Подорогин.

Харитон Савелич собрался закурить, но, передумав, заложил папиросу за ухо.

— Можно и так.

— Я не понимаю, — сказал Подорогин. — Как масса и метрика уравновешиваются? зачем? что это?

Харитон Савелич сгреб ксерокопию, бегло взглянул на нее, толкнул Клушу, прикорнувшую на краю стола, и спрятал лист обратно в папку. Клуша выпрямилась и осовело, как в пустоту, посмотрела на зачехленную люстру.

— Вечность, — ответил Подорогину Харитон Савелич.

— Что?

— Метрика и масса, Василич, совпадают, как цапля и журавель. Ну то есть не совпадают. Почти не совпадают. Но если совпадают, то в этом самом месте образуется… как бы тебе сказать…

— Вечность?

— Не совсем… — Харитон Савелич посмотрел на Клушу, которая опять положила голову на кулаки. — Часть.

— Часть вечности?

— Василич, скажи: может быть часть у влажности?

— Нет.

— А что такое роса?

— Влага.

— Так то же самое и здесь. Точка перешейка — что тебе божья роса. Конденсат, который образуется на смычке массы и метрики. Она, точка, конечно, не сама вечность, но если у тебя есть нужное «железо», из такого «сетевого разъема» ты можешь глядеть во все стороны.

— И вы хотите сказать, что мои дочери…

— Я хочу сказать, что не имеет значения, кто оказался в точке перешейка. Тут кого угодно пробивает на интуицию. Больше всего почему-то на это… как его… де-жа-вью… Однако параметры точки — приоритет. Сплошь и рядом бывает, что и немассивные события пробивает на точку. Демонстрации какие-нибудь, футбол, прочий бред с продавленной метрикой. Только проку от таких тэпэ — как от козла молока. Масса события и его масштаб — не всегда одно и то же. Вернее, всегда не одно и то же. Бывает, что камушек какой-нибудь на зачуханной дороге сдвинется, а за ним — о-го-го! — такая масса, что ни одна демонстрация, ни одна революция рядом не валяются.

— Птичье дерьмо на улице Ленина… — ухмыльнулся Подорогин.

— Что? — не расслышал Харитон Савелич.

— Так… — Подорогин поскреб ногтем зажигалку-флакон. — А кто определяет, что событие массивно? Депо?

— А кто вообще определяет массу? — Харитон Савелич тоже прищелкнул по зажигалке. — И почему тебя притягивает к земле, а не наоборот? Потому что ты сам так определил? Или я?

— А кто?

— В том-то и дело: никто. Масса — это то, что определяет самое себя.

— Да как вы узнаёте, под каким камнем искать ее?

— Знал бы, — вздохнул Харитон Савелич, — давно уже сидел в Белом доме каком-нибудь. Плевал бы на головы человечеству.

— А — депо?

— А депо, если и не знает, то виду не подает.

— Так значит, все-таки не знает?

— Василич, вся эта тряхомудрия выливается подчас в такую копеечку, что в глазах темнеет. Понимаешь? Затраты на форвард могут перекрывать расчетные прибыли от форварда в разы. Это как если бы стоимость прогноза на ураган превысила размеры ущерба от самого урагана. То есть когда в депо поняли, что стопроцентный форвард по той же Москве-матушке требует не только московского бюджета, но и возведения, по сути, второй Первопрестольной, ахнули. Ахнули, да поздно: в верхах (кстати, у американцев тоже) сворачивание форвардного моделирования приравнивается уже чуть ли не к сворачиванию оборонных программ. Вот так-то. Думали, что закладываем фундамент под телескоп, чтоб за Богом подглядывать. А оказалось — под очередной столп вавилонский. Не попали в будущее, а попали на будущее. И расписываться в собственном пшике не спешим. Ждем, пока американцы изойдут на говно от своих прогнозов раньше нас. Но американцы тоже не дураки — посматривают, на какой высоте заканчивается строительство у нас, где вместо нашей башни начинается потемкинская деревня. Только смех в том, что мы и сами этого не знаем. Во-первых, из-за недостаточного финансирования невозможно точно маркировать валидность самих форвардов. Во-вторых, приходится делать хорошую мину не только перед американцами, но и перед своими же мудозвонами в Кремле.

— Ну, так бы сразу и сказали, — выдохнул Подорогин. — Не депо, а потемкинская деревня.

— Не то и не другое, Василич. Вот зря ты, ей-богу.

— А что?

— Сейчас, когда депо начинает перестраиваться с обычных форвардов на тэ пэ, кое-какие порядочные наработки имеются.

— Какие, например?

— Например, — ощерился с зевком Харитон Савелич, — планирование президентства. Единственно допустимое будущее в наших палестинах. С одной небольшой увязочкой, правда.

— С какой?

— С отсутствием конца света в тех же расчетах. Хороший баян, да? Одна клавиша работает, да и та на своих условиях.

— И это все зачем тогда? — подала вдруг голос Клуша.

— Что? — спросил Подорогин.

— Ну, все… — Клуша обвела сонными глазами комнату, кивнула на окно. — Огород городить-то?

— Чтобы добыть грамм золота, — сказал Харитон Савелич, — нужно перелопатить тонну руды. Как думаешь — по силам это одному?

Подорогин пожал плечами:

— Нет.

— Нет. И слава богу. Потому что, если б золото можно было добывать, как глину, человечество имело бы сейчас другую экономику. Если б, конечно, имело вообще. То же и с вечностью. Если бы точки перешейка можно было высматривать невооруженным глазом, человека пришлось бы отселять куда повыше, а на его место ставить кого попроще, не такого глазастого.

— Вымерли бы, значит, — заключил Подорогин, — как динозавры.

— При чем тут динозавры?

— Ну — переселились бы. Как они.

— Василич, попал пальцем в небо. Ей-богу.

— Почему?

— Потому что с гадами этими, куклами истории, история вообще особая.

— Какая еще история?

— А та история, что имеется официальное мнение, что физически они пребывали всегда в том виде, в каком их и откопали.

— Ходячими скелетами, что ли?

— Не ходячими — зачем? Лежачими. В том-то и дело… Это — ну, как декорация сада. В театре бывал? На сад похоже, а не сад. Даже и не пахнет садом. Липа, короче говоря. Кукла.

Подорогин, разминая спину, сцепил на затылке руки.

— Чепуха какая-то.

— С точки зрения истории — чепуха, — перевел дух Харитон Савелич. — Историку, как полному инвалиду по зрению, проще угадывать динозавра в окаменелой кости, чем видеть саму кость. И про тебя этот инвалид знает одно: что ты уже либо состоявшийся, либо потенциальный труп. Ходячий, как ты сам говоришь, скелет. И вот тебе, между прочим, твой личный костюмчик на исторической сцене. И так еще бы ладно — ходячий скелет, — а что, скажи на милость, если через двести миллионов лет эти скоты реконструируют по твоим костям динозавра?

— Да ради бога, — вздохнул Подорогин. — Через двести миллионов лет — что угодно. Хоть таракана.

Привстав, Харитон Савелич неожиданно протянул ему руку. Подорогин, замешкавшись, подал свою. Они обменялись рукопожатиями.

— Теперь, — водитель придвинул к себе стопку папок, — что касаемо дочкиной самодеятельности… Депо интересуют не все тэпэ, а только по-настоящему массивные. Способов их опознавания куча, но один из главных признаков я тебе назову: наложение прорицания и провокации.