Гугенот

Зал заседаний в Белом доме на Краснопресненской набережной он узнал час с лишним спустя после того как, поднявшись грязноватым служебным лифтом из подземного этажа на пятый, в числе прочих участников мероприятия был усажен за «доску». Это оказалось место за одним из боковых референтских столиков, так называемых «парт».

Подорогин, перебирая пестревшие красно-зелеными рамками странички шпаргалки, вполуха слушал выступления докладчиков и дожидался своей очереди на трибуну. Журналистов к этому времени попросили очистить помещение. Протокольную съемку вел кто-то из местных, из правительственного аппарата. Изображение без звука подавалось на экраны ноутбуков на столе заседаний и на большой монитор неподалеку от места председателя. Благодаря этому монитору Подорогин и догадался наконец, где и на чьем заседании находится.

Это, наверное, было то же самое, что очнуться после лунатического транса на краю крыши. Глянцевитого, похожего на эпилированного филина пугливо-приветливого толстяка, что председательствовал под двуглавым гербовым орлом на центральной стене, он признал сразу, но как-то походя, безусловным рефлексом телевизионного пользователя, давно свыкшегося с летучими явлениями завсегдатаев эфира в своей гостиной.

Медленно, глоток за глотком, Подорогин осушил стакан теплого нарзана, подобрался на стуле и стал промокать салфеткой лоб. В его сознании будто сходила лавина. Вспоминая лица сидящих за подковообразным, разъятым зубастой кабинетной зеленью столом, он, словно полированные кляксы мозаичного конструктора, сочленял их с кусками другой сцены — когда всех без исключения, в том числе глянцевитого толстяка, перед тем как пустить в зал, их наставляли в предбаннике военные проводники, и все без исключения — в том числе глянцевитый толстяк — покорно и сосредоточенно кивали, сверяясь со своими красно-зелеными шпаргалками.

А несколько минут спустя, подобно грому небесному, динамики разнесли на весь зал голос председательствующего, приглашавшего «нашего, думаю, Василь Василича» на трибуну для доклада.

Подорогин замешкался, привстав. «Почему „нашего“, думаю» — подумал он, налил себе еще стакан нарзану, отставил его, расплескав, взял и отложил шпаргалку. В зале воцарилась такая тишина, что когда чье-то случайно оброненное перо с дробным стуком покатилось по столешнице, этот мизерный звук вызвал всеобщий вздох неудовольствия.

Глянцевитый толстяк потер ладонью маслянистую шею, повторил приглашение и посмотрел на трибуну, как будто удивляясь тому, что она до сих пор пустует. Подорогин увидел себя в профиль на мониторе, сдвинул стул и неуверенно, в два приема встал. Пачку листов он держал в отведенной руке, как держат оружие или улику. На него смотрели отовсюду. Те, кто не смотрели на него, пялились на мониторы своих ноутбуков. В чьем-то кармане ворковала сотка.

Подорогин так и не уяснил для себя, почему решил идти не на трибуну, а поскорее прочь из зала, обратно в предбанник. Это решение как будто не принадлежало ему. Он всего лишь подумал, что не в состоянии прочесть доклад перед этими внимательными людьми точно так же, как не в состоянии выпрыгнуть в окно или удариться с разбегу лицом о стену.

В предбаннике его ждал одетый лейтенантом полковник.

Подорогин перевел дух, отдал свернутую трубкой шпаргалку и скользнул взглядом по другим инструкторам, которые сгрудились у вынесенного монитора. Странно, что, в отличие от своего безголосого близнеца в зале заседания, монитор этот передавал звук, и было, например, прекрасно слышно, как толстяк приглашает для зачитывания доклада о каких-то похоронных новациях министра обороны.

Полковник молча взял у Подорогина шпаргалку и переминался с каблуков на носки. В ожидании головомойки Подорогин равнодушно смотрел, как все крепче продолжают скручиваться листы. Однако разноса не последовало. Полковник прихлопнул себя шпаргалкой по ноге и коротким кивком дал знак идти за ним.

Узкая дверь с трафаретным заглавием «ПК» неподалеку от лифта скрывала не нишу пожарного крана, а тесную каморку, заставленную страшноватого вида отработанной оргтехникой. Невнятно матерясь и путаясь в хламе и паутине, полковник осторожно вытащил откуда-то из ближнего угла пыльный сверток, оттеснил Подорогина и попятился обратно в коридор. Пыльный сверток оказался ссохшейся упаковкой из-под картриджа для ксерокса «Кэнон».

Свою ношу полковник держал на руках так бережно, как сапер держит неразорвавшуюся мину. Подорогин хотел взять коробку, так как дверь открывалась вовнутрь, ногой ее было не захлопнуть, однако полковник, отступив еще на шаг, протянул коробку в направлении дверного проема, сделал глубокий вдох и длинно, как дуют на торт со свечками, подул на нее. Внутрь каморки влетело густое облако пыли. Полковник перевернул коробку вверх дном, дунул еще раз, подождал, пока разойдется пыль, помахал перед собой ладонью, закрыл дверь и наконец обернулся к Подорогину.

— Не поверишь, Василич: закладка одна тыща девятьсот восемьдесят восьмого гэ. Оба штурма пережила… Пугу с Ебаном… — Полковник приподнял коробку до уровня глаз и восхищенно осмотрел ее с боков. Свернутый доклад торчал у него из-под вздувшегося погона, лоб пересекала грязная черта. — Как все у тебя получается — ума не приложу.

— Что? — спросил Подорогин.

Вместо ответа полковник вручил ему коробку:

— Инструкции внутри…

Внутри, помимо инструкций, находился утопленный в формалине макет ленинской комнаты. Все было как обычно — знамя, члены Политбюро ЦК КПСССР, запах. Отличие «закладки» от всех предыдущих «вымпелов» заключалось в том, что один ряд столов со стульями отсутствовал и на его месте, если соответствующим образом наклонять коробочку, передвигалась от стены к стене крошечная модель танка Т-72: спереди она упиралась дулом в классную доску, сзади — крыльями в накладную дверь.

Затем, как обломки всего этого поглотил мусоропровод, Подорогин заперся в душевой гостиничного номера, пустил воду, подставил под струю затылок и методично, почти не сознавая того, что делает, бил открытой ладонью по стене. Так он столкнул с полки кусок мыла, на котором тотчас и поскользнулся. Равновесие ему удалось удержать, лишь со всего размаху ударившись о стену локтем. Он обхватил локоть и сел на дно. В предплечье от места контузии к кисти как будто протянулись электрические разряды. Подорогин сжал и разжал пальцы, потом закрылся руками, набрал полную грудь воздуха и замер, не дыша…

В мае, в ночь на полное лунное затмение, его командировали куда-то в среднюю полосу. На инструктаже перед вылетом сообщили только, что задание «особого грифа», все дальнейшие указания он получит «на земле». Подорогин, взявший за правило обходиться с инструкторами без вопросов и лишних слов, промолчал.

Летел он с пересадкой. Сначала обычным аэрофлотовским рейсом, потом — с какого-то военного аэродрома, до которого добирался на попутке — разболтанным грохочущим кукурузником. Из опознавательных знаков на фюзеляже Ан-2 имелся только полузатертый номер «04». Все несущие поверхности, от двойного крыла до хвоста и рулей высоты, были отшлифованы так, будто самолет летал не в обычную погоду, а сквозь песчаные бури и облака вулканического пепла. В тесном салоне стояли автобусные сиденья и была разбросана солома.

В уездном аэропорту, отчаявшись дождаться встречающих, Подорогин постучался в комнату милиции и был на весь зал обруган дежурным старшиной. В буфете за бутылку воды с него почему-то потребовали доллары — и непременно «свежими», не старше девяносто девятого года — при этом часть сдачи дали в жеваных фунтах, часть в целковых и обсчитали рублей на сто пятьдесят. Вода оказалась с просроченной датой годности. Подорогин оставил нетронутую бутылку на столике.

На привокзальной площади его тотчас обступили нищие, загалдели вразнобой, толкаясь и хватая за одежду. Громогласной матерной репликой «христарадников» разогнал дворник, по виду ничем, кроме фартука, от них не отличавшийся. Подорогин вернулся в зал ожидания и было сунулся в закругленное, формы суфлерской будки, окошко кассы, но замер с выставленным согнутым пальцем: окошко было заложено кирпичом и закрашено синим маслом. Вокзал пропах гнилым деревом, землей, прокисшим потом. Люди спали в допотопных фанерных креслах и вповалку на полу. Хищные тощие кошки обнюхивали ноги вынужденных постояльцев, небогатый пассажирский скарб. Подорогин включил сотовый телефон и, точно с лампадой в темноте, прогулялся с ним в приподнятой руке от стены к стене — шкала-«антеннка» зоны приема так и не появилась. Погодя он снова вышел на площадь.