Гугенот

— Не думаю. — Подобрав ноги, Подорогин уперся локтями в колени. — То есть не думаю, а знаю: учитывалось.

— Украинская ССР, ШМАС в Могилеве-Подольском. Специальность — механик авиационного вооружения…

— Да.

— Теперь, если позволите, Василий Ипатьич, такой вопрос: какое наиболее яркое, необычное событие вам приходит на ум в первую очередь, когда вы вспоминаете эти полгода в учебке?

— Не знаю, — пожал плечами Подорогин. — Хотя… В первой роте кто-то из грузин изнасиловал кого-то из молдаван. Или наоборот — не помню.

— Что же тут необычного?

— То, что обоих потом упекли на «губу» в одну камеру.

— Ну, — с улыбкой похрюкал Григорий, — это все не совсем то.

— А что — то?

Молодой человек, приподняв очки, помассировал горбинку носа. В глубоком кресле он сидел с прямой спиной и сомкнутыми коленями, как сидят на собеседовании или перед фотографом.

— Накануне самого распределения в полк у вас — в числе прочих курсантов взвода — была командировка на западную Украину, подо Львов.

— Ну, была.

— Оттуда ничего не припоминаете?

— Так… — Встав, Подорогин прошелся до двери и обратно. — А можно мне вопрос?

Григорий, следивший за ним не поворачивая головы, кротко кивнул.

Подорогин снова упал в кресло.

— Как долго вы участвуете в этом спектакле?

— Два года, — ответил молодой человек и по-детски, видимо, не отдавая себе отчета в том, что делает, стал скрести торцами подошв одна о другую. — Если желаете, Василий Ипатьич, я потом расскажу о себе, но сейчас важней выяснить то, с чего мы начали. Со Львова.

— Хорошо, — вздохнул Подорогин. — Львов. Э-э… Лакирование полов. Лакирование чего бы то ни было под соколовских лакеев. Слыхал армейские байки про раскраску газонов? Так вот это не байки. Далее — апгрейд генеральских коттеджей. Обнаружение на складе ГСМ. Пропущенная вечерняя поверка.

— Соколовские лакеи — кто это?

— Сопровождение тогдашнего министра обороны.

— А обнаружение на складе ГСМ — чего?

— Да себя, любимого.

— Ах, ну да, конечно… — задумчиво похрюкал Григорий. — Только, по-моему, вы перефразировали одну деталь. Вечерней поверки, как таковой, не было. Вы ведь обретались тогда в казарме своей группой, в отдельном помещении, под началом командира взвода — старшего сержанта Бородина, кажется?

— Вот что, дорогой. — Подорогин приподнялся в кресле, вытаскивая из-под себя полу халата. — С информацией у вас все схвачено. С этим не спорю. Но когда кажется — крестятся. Так вот я повторю: тебе кажется, что поверки не было, а я помню, что поверка была. Что еще?

— Ваш сослуживец.

— Какой?

— Из роты вас только двоих направили в полк в Грузию, в Миха-Цхакая.

— Фалько, что ли?

— Да. — И?

Григорий отряхнул с брюк воображаемые соринки.

— И…? — повысил голос Подорогин.

— В общем говоря… — Григорий потер ладони. — Фалько — это адаптация немецкого falke, «сокол». Он же из Северного Казахстана, из семьи бывших ссыльных немцев…

— Еще одно слово, — пообещал Подорогин, — и я тебя прибью, ей-богу. При чем тут ссыльные немцы?

— Немцы тут, конечно, ни при чем. — Григорий, притворно закашлявшись, склонился к коленям. — Извините… Не в немцах, конечно, дело. Все дело тут, Василий Ипатьич, в соколах, потому что именно из-за соколов в позапрошлом году конторой — вы понимаете, о чем я — так вот именно из-за соколов вы и были взяты в разработку. Хотя, если разобраться, соколы тут по большому счету тоже ни при чем. Они — это своего рода, как у нас говорят, маркёры, диаграммные пики, точки над «i», когда не то что игнорировать, а, в общем-то, уже даже уточнять смыслы процессов поздно, когда все, как говорится, налицо.

— Налицо, — задумчиво повторил Подорогин, до которого из всей этой тирады дошло только то, что в позапрошлом году он был взят в разработку. — А, интересно, почему в позапрошлом году?

— Здравствуйте… — поник в плечах Григорий.

— Что?

— В позапрошлом году на Скнилове — это тот самый ваш любимый аэродром подо Львовом — Су-27 упал на толпу. Вы телевизор смотрите?

— И…? — замер с приоткрытым ртом Подорогин.

— «Украинские соколы» тогда убили семьдесят семь человек, — сказал Григорий, после чего опять взялся отряхивать соринки с брюк.

Подорогин хотел что-то возразить, но осекся, огладил подросший, с наплывом шва, затылок и откинулся в кресле.

Какое-то время ему казалось, будто однажды он уже переживал эту ситуацию — ненормальный молодой человек, сидя в кресле против него, так же сомнамбулически отряхивал брюки и пол так же убаюкивающе вибрировал под ногами.

— Меня взяли, — сказал Григорий, — два года назад.

— Что? — не понял Подорогин.

— Вы спрашивали — как долго я в этом участвую? Так вот — меня взяли два года назад. После ложного обвинения и приговора. Вам это еще интересно знать?

Подорогин отер лоб. Занятый мыслями о Фалько и катастрофе на аэродроме, он почти не слушал молодого человека.

— Хорошо, — кивнул Григорий. — Не интересно. Но что вы должны зарубить себе на носу, Василий Ипатьич, вызубрить, как таблицу умножения — это то, что отныне вы не принадлежите себе. Да и никогда, в сущности, не принадлежали.

— То есть как?

— А так. Вы знаете, что римские цезари безо всякого страха ходили в толпу и на равных общались даже с бывшими рабами? Вы знаете, почему они могли себе это позволить?

— Почему?

— Потому что иерархия, которую сегодня пытаются замещать звероподобной охраной, «пульманами» и заборами, тогда располагалась в более компактных и куда более надежных помещениях. — Молодой человек постучал себя пальцем по темени. — Если холопу объявляют о его равенстве царю, холоп рано или поздно убивает царя. Чего холопу не объясняют при известии о равенстве, так это того, что теперь он сможет лицезреть нового царя с безопасного для обоих расстояния. А что есть сейчас эквивалент безопасного расстояния? Телевидение либо решетка. Либо… — Мизинцем Григорий подтянул на носу сползающие очки.

— Либо —…?

— Планирование.

— Я не понимаю, — вздохнул Подорогин. — И что?

— А то, что иерархия сегодня фасуется только по инстанциям и братве. Что сегодня человечеством она не воспринята так же, как отторгается кальций при безнадежном заболевании. Что сегодня, объявляя высшей ценностью жизнь индивида, мы забываем о роде человеческом. Продлевая жизнь отдельной особи, мы сокращаем жизнь вида. Мерин живет дольше жеребца. Все эти заоблачные права, прививки, пенсии, лобызания в жопу голубых, целования в культи безруких и безнадежных в нарывы — во имя чего? Вам нужен процветающий вид или отсроченное кладбище?

— Слушай, — поинтересовался Подорогин, — у тебя семья есть?

— Есть, — ответил молодой человек таким тоном, каким обычно отвечают на риторические и в то же время опасные вопросы. — Полный комплект. То есть — отказались во время суда. А что?

— Одна передача вспомнилась. — Подорогин потер ладони. — Про волчью стаю: здоровые волки пытались помогать раненым и даже больным. И даже, по-моему, старым волкам помогали.

(Это была неправда, такой передачи он не помнил.)

— А по-моему… — Григорий задумчиво поднес к своему лицу сжатый немощный кулак и, будто обжегшись, встряхнул пальцами. — По-моему, вы просто путаете взаимовыручку с милосердием.

— А какая разница?

— А разница — как между кишкой и грыжей. — Вороватым детским движением молодой человек спрятал руку под себя. — Дайте стае Христа, нирвану или, чего доброго, харераму, и вам на сезонный отстрел даже тратиться не надо будет — сами передохнут. И про семью мою вы вовремя поинтересовались, ничего не скажешь: достойный подражания пример милосердия… — Григорий поелозил в кресле, подсовывая под себя вторую ладонь и тем еще более делаясь похожим на ребенка. — Прививая волкам Христа, попы — как и врачи, между прочим, тоже — никогда не пользуются чистыми, живыми культурами. Нагорная Проповедь, не будь между ней и паствой попа — ведь это идеальное оружие массового поражения. Только, в отличие от Христа, душа ваша попу потребна в той мере, в какой она сопряжена с кошельком вашим. «Возлюби врагов своих», — говорит Христос. То есть: исчезни с лица земли. «Возлюби врагов своих, — вторит Христу батюшка, но с поправкой: — А если невзлюбил или еще чего там почище, так исповедуйся и — внеси, жертвуй». Что такое Священное Писание в конечном счете, как не его бесчисленные толкования, и храм, как не доходный дом?