Гугенот

Впервые в жизни он смеялся, не чувствуя не только веселости, но даже самого звучания смеха. Как будто кто-то колотил его в ребра и глотку изнутри, и единственное, что можно было сделать, чтобы совладать с этим могучим, как бойцовый буль, сумасшедшим карликом — не противиться ему. В какой-то момент, не воспринимая вокруг себя и в себе ничего, кроме неистовой, до судорог, тряски, он подумал, что все кончится либо разрывом сердца, либо помешательством. Но очень скоро выдохся и затих.

Он лежал на боку, подоткнув руки под живот и прижимаясь щекой к холодному паркету. Вблизи него, за спиной, что-то размеренно и редко капало на пол. За стеной тарахтела труба, надрывался уплощенный до амбарного клекота голос: «…но, к сожаленью, звезды не птицы…»

Отдышавшись наконец, Подорогин сел к стене. Ладони его были вымазаны машинным маслом. В образовавшуюся между перекладиной и настилом щель с антресолей сбежала целая лужа. Масло также оказалось на рукавах пальто и на брюках. Падение одновременно и контузило, и отрезвило его. Сначала, избегая масляных брызг, он отсел от лужи подальше, затем встал, отряхнулся, пошел в ванную и тщательно, насколько это было возможно без мыла, вымыл руки.

Если соседи до сих пор не хватились взлома, он мог не торопиться. Но и задерживаться тут больше не имело смысла. В кабинете Подорогин сорвал со стен оставшиеся распечатки и, комкая их, словно салфетки, вытер руки. Разлапистый и рыхлый этот сгусток он затем поджег на полу лоджии и, покидая квартиру, хлопнул дверью так сильно, как обычно делал после стычек с женщинами.

Дверь в квартиру Щапова на первом этаже оказалась приоткрытой. Подорогин, уже спустившийся в тамбур, поднялся обратно по лестнице и нерешительно заглянул в щель. «Дачный архетип», голый по пояс, с покрытой милитаристскими татуировками и дважды простреленной над левым соском грудью, в закатанных по колени кальсонах трепетал в смертной корче на полу забитой пустыми банками прихожей. В то мгновенье, когда Подорогин склонился к нему с расставленными руками и бессмысленным: «Где?..» — изо рта Щапова пошла толчками кровь, он в последний раз пошевелился и затих.

Попытавшись обойти тело, Подорогин с грохотом угодил в банки и едва удержался на ногах. Из двух комнат одна оказалась под потолок загромождена мебелью и скарбом из его пустовавшей квартиры наверху. В щели между креслами и полками лезли игрушки, женские журналы и простыни. На столе в жилой комнате валялись одинаковые, как на подбор, перепачканные землей платки. В застекленной полке серванта стоял макет подводной лодки «Курск» с названием, золотившимся выпуклыми старославянскими буквами на подставке. Между захватанными стеклами тускнела институтская фотография Натальи. Название на подставке макета почему-то напомнило Подорогину давленные таблички в туалете кафе. Плюнув, он пошел обратно, но испугался растекавшейся из-под спины Щапова лужи и свернул на кухню.

Человека, подававшего рукой энергичные знаки кому-то за окном и тихо, будто во сне, шепотом комментировавшего собственные жесты: «Туда… туда!., да, езжайте!., отчет — потом… давай…» — он узнал сразу, но, присев тут же за стол, был не в состоянии вспомнить ни имени его, ни фамилии до тех пор, пока человек, бросив занавеску, сам не обратился к нему:

— Здравствуйте, Василь Ипатич, дорогой, наконец-то! Где вас носит?

И так же, как в первую их январскую встречу, Леонид Георгиевич простуженно зашмыгал носом и принялся шумно отдуваться, ворочаясь в своем подмокшем синем ватнике. Когда он поспешил стянуть с головы лыжную шапочку, чтобы промокнуть вспотевшее лицо, Подорогин понял, что очутился в квартире лишь немногим позже его. На столе перед Леонидом Георгиевичем лежала початая пачка валидола и пустой инсулиновый шприц.

— Здравствуйте, — сказал Подорогин.

Леонид Георгиевич снял ватник, потеснил локтем шприц и таблетки, сцепил пальцы и, устраиваясь поудобней, поерзал на табурете.

С минуту, не смущаясь, они рассматривали друг друга.

Опухшее лицо экс-следователя калечила гримаса восторженной улыбки, с которой он боролся так же безуспешно, как ребенок пытается не таращить глаза в предвкушении подарка. Прислушиваясь к себе, Подорогин не обнаруживал ни удивления, ни азарта. Произошло то, что рано или поздно должно было произойти, и он, наверное, тоже улыбался бы, если бы не ломота в висках от выпитого. Приподнятое настроение Леонида Георгиевича настораживало его единственно тем, что, повернув голову, он мог спокойно видеть край кровавой лужи, которая все еще продолжала прибывать под Щаповым.

— Леонид Георгиевич Уткин, — раздельно произнес Подорогин. — ЛГУ. Это что — сокращение, заведение? Намек?

Леонид Георгиевич замер, уставившись в одну точку. Было похоже, будто он подавился, не может вздохнуть. Затем его затрясло, лицо налилось кровью. Подорогин было даже подался к нему, однако то, что с виду напоминало апоплексический удар, явилось задавленным гомерическим смехом. Вопрос позабавил Леонида Георгиевича до того, что и перестав смеяться, долгое время он был способен лишь прокашливаться и грозить Подорогину пальцем.

Закурив, Подорогин тем не менее терпеливо ждал ответа.

Леонид Георгиевич подошел к мойке, ополоснул лицо и руки.

Под окнами остановилась машина, трижды с треском хлопнули дверцы.

— Есть одно мудрое правило, Василь Ипатич. — Леонид Георгиевич с шумом водрузился на прежнем месте, вытерся занавеской и посмотрел в окно. — Не множить сущностей без нужды… Да даже если б это все так и было — лгу, ЛГУ и прочее, — что вам с того? Какая сверхзадача на очереди?

Подорогин пожал плечами.

— …Вот то-то и оно. Человек сюжетное существо. Он ищет и приемлет исключительно конфликтные разоблачения. Если правда не принимает формы детектива или боевика, плевать он хотел на такую правду. Можно вопрос?

— Да.

Леонид Георгиевич переложил шприц и таблетки на подоконник.

— Вы верите в загробную жизнь?

— Нет.

— Вы атеист?

— Нет.

— Так. — Сглотнув, Леонид Георгиевич похлопал себя по груди. — Оч-чень интересно.

— Ну хорошо. — Подорогин сбил пепел на пол. — Верю.

Леонид Георгиевич слепо пошарил по подоконнику.

— Можно поточнее?

В прихожей с протяжным скрипом петель отворилась входная дверь, что-то гулко ударилось об пол и покатилось. Загремели пустые банки.

Подорогин склонил голову, прислушиваясь.

— Можно поточнее? — повторил Леонид Георгиевич.

Подорогин бросил окурок, достал из пальто пистолет, сунул его под полу и взвел курок. В прихожей мяукнула и затрещала рация, послышались приглушенные голоса, шарканье каблуков и шорох одежды. На лестничной площадке стучали кулаком в соседскую дверь.

Отрешенно глядя в сторону Леонида Георгиевича, Подорогин видел не столько его, сколько лоснящийся, в прожилках краски, кусок стены неподалеку от мойки. Над Щаповым кто-то склонился в ушанке.

Леонид Георгиевич с недовольным видом встал из-за стола, выглянул в прихожую и закрыл кухонную дверь. В двери была вставка из волнистого стекла, которое делило по диагонали трещина, заклеенная изолентой.

Большим пальцем Подорогин медленно спустил курок и убрал пистолет.

— Вы слышали, что людям, пережившим клиническую смерть, этот свет мерещится туннелем, а тот — светом в конце этого? — спросил Леонид Георгиевич.

Не дожидаясь ответа, он продолжал:

— Десять лет тому назад ваш покорный слуга пережил нечто подобное. То есть не нечто, а именно это самое и пережил. Но вот вопрос: как можно помнить то, что ты пережил, не существуя психически?

— Значит, — заключил Подорогин, — я разговариваю сейчас с покойником?

— Смерть — это прекращение психических процессов, — возразил Леонид Георгиевич.

Подорогин устало махнул рукой. От нервного возбуждения его бросало то в жар, то в холод. Леонид Георгиевич, улыбаясь, сплетал и расплетал на столе пальцы. В прихожей на минуту все тоже как будто замерло. Несколько раз волнистое стекло двери озарилось мертвенным светом фотовспышки.