Гугенот

— В туалете. — Она закурила.

— Когда я звонил, — уточнил он.

Она задумчиво посмотрела в потолок, ущипнула себя за бровь и прыснула со смеху, склонившись к столу:

— В туалете!

Подорогин налил себе рюмку.

— Знаешь, — сказала Шива, — почему я всегда прихожу к тебе такая несчастная?

— Почему?

— Потому что счастливой баба приходит к мужику от другого… ёбаря! — Она щелкнула пальцами и, выставив подбородок, низко, клоунски, как могла смеяться только она одна, загоготала.

Дождавшись пока она умолкнет, Подорогин уверенно сказал:

— Еще раз увижу под ширевом — фидерзейн.

— Что? — не поняла Шива.

Он молча выпил и взялся за салат.

Шива откинулась на спинку скамьи и, затягиваясь сигаретой, обиженно водила лакированным ногтем по шее.

Давай-давай, подумал Подорогин.

Он и не скрывал от нее никогда, что она мало интересовала его как женщина. Еще меньше как собеседник. Тем более он сторонился ее сумеречных компаний. Спал с ней и снабжал ее деньгами он только потому, что Шива была единственное, что оставалось от Штирлица. Его, Штирлица, завещание ему. Хотя и не подписанное. Хотя и путавшееся с кем попало. Именно поэтому он не мог просто платить ей. Давать ей деньги и не спать с ней означало низвести ее до положения Митрича, побирушки. Она сгорела бы со своими кодерами за полгода. В этом он был уверен как мало в чем другом.

— Поешь? — сказал Подорогин примирительно.

Поджав губы и продолжая водить ногтем по шее, Шива смотрела мимо него.

Однажды она перепутала номера телефонов его и жены, разнившиеся на последнюю цифру, и Наталья без труда вытянула из нее все, что было необходимо для окончательной, решительной склоки. Более того — записала весь их разговор на магнитофон. Подорогин до сих пор помнил ощущение жара и пустоты в отбитой ладони. Наталья тогда слегла с сотрясением мозга, а он с сорванными связками запил на несколько дней. То есть из-за Шивы он не только был вынужден подать на развод, но и впервые в жизни оказался под капельницей.

— А я беременна, — сказала Шива тоном озарения.

Подорогин подавился салатом, выплюнул его остатки на пол, вытер рот и долго, со злостью комкал салфетку.

Официант принес бутылку воды. Шива налила себе полный стакан и сломала в пепельнице сигарету.

Отставив стул, Подорогин пошел в туалет, прополоскал рот и вымыл лицо. От водки у него уже шумело в голове и пекло в горле. Он любил это взвешенное состояние во хмелю, но знал, что если не сделать перерыва сейчас, дальше остановки может не быть. Дурацкая эскапада Шивы пришлась кстати.

— Эскапада, — сказал он, оттягивая пальцем ножевой шрам под скулой.

«Закатить эскападу» у Штирлица называлась раздача спиртного и чаевых в казино в дни его баснословных выигрышей. В один из таких дней Подорогин, ходивший рядовым вышибалой с накрахмаленным воротничком и газовым пистолетом под мышкой, вывел бывшего одноклассника черным ходом — у парадного Штирлица дожидались. Штирлиц ему тогда предложил пять тысяч долларов на месте. Повинуясь какому-то фантастическому наитию, Подорогин решительно отказался от денег. А через неделю казино закрыли. Подорогина до сих пор пробирал озноб при воспоминании о том, как он уходил дворами от милиции — с накрахмаленным воротничком и газовым пистолетом под мышкой. Через неделю Штирлиц сам нашел его. Они встретились в захудалом окраинном кафе. В крохотном темном зале дребезжал холодильник, и на стенах, точно открытки с видами, лоснились куски клейкой бумаги с утонувшими мухами. На этот раз Штирлиц предложил готовую фирму, пятьсот тысяч первоначального взноса и связи в виде Тихона Самуилыча. Подорогину лишь оставалось развести руками. Впоследствии Штирлиц неоднократно кредитовал его «негоцию» и, бывало, не отказывал себе в удовольствии пригласить своего школьного обидчика в казино — «прикрытия для». Последний заём в сорок с лишним тысяч Подорогин так и не вернул ему. Не успел. Штирлиц, чего никогда не случалось прежде, спросил, возможно ли собрать деньги на неделю раньше. Хотя бы двадцать пять тысяч. Подорогин ответил, что нет, и это была чистая правда: магазин только открылся, денег не хватало даже на бензин. Штирлиц назвал Подорогина гугенотом (так, по заглазному прозвищу своего бывшего покровителя, авторитета Гургена, застреленного за картежным столом, он почему-то называл всех непрофессиональных картежников), откланялся, а три дня спустя его отрезанную голову с вытекшим глазом и разорванным ртом подбросили к дверям одного из подпольных игорных домов. Голова была завернута в прозрачный пластиковый пакет с надписью красным маркером: «Мизер». Подорогина тогда не только вызывали на опознание, но и допрашивали. Если бы не Тихон Самуилыч, подпиской о невыезде дело могло бы не ограничиться. В конце концов всплыло тело бомжа со следами крови Штирлица на руках, и Подорогину принесли официальные извинения. Хоронить товарища ему было предложено за свой счет — родственников у покойного не нашлось ни души, Шиву же тот еще накануне откомандировал за границу. Штирлицу зашили рот, вместо вытекшего глаза под веко вделали полусферу от шарика для пинг-понга, а вместо тела приставили розовое, с отбитыми кусками покрытия туловище манекена из отдела одежды «Нижнего» — с костюмом от «Хьюго Босс» заодно. Через несколько дней после похорон Подорогин получил заказное письмо. На тетрадном листе было всего две строчки. Штирлиц просил его позаботиться о Шиве и прощал долг. Истинный смысл этих строчек открылся Подорогину позднее. На одной из попоек в офисе играли в вист, зашел разговор о карточных долгах, и кто-то из бывших блатных рассказал о системе «переадресации»: должник мог назвать кого-нибудь из своих знакомых, способных обслужить просроченную сумму — жизни таким образом он бы себе не выгадал, но убили бы его запросто, без зверства.

Держа ладони под электрической сушкой, Подорогин ни с того ни с сего подумал, что не хочет возвращаться в зал. Если бы в уборной было окно, он бы, наверное, вылез сейчас в окно. Опустив руки, он брезгливо потряс пальцами. Из крайней кабинки доносились стоны, частое шарканье и спаренные удары по деревянной перегородке. Подорогин приблизился к кабинке. Дверца, приподнятая над полом, была затворена, но не заперта. Из-под нее по грязному кафелю расползалось жирное маслянистое пятно. Было слышно, как об унитаз бьется пряжка ремня. Наклонившись, Подорогин коснулся пятна пальцем и поднес палец к лицу. Это было использованное машинное масло. Заглянуть внутрь кабинки Подорогин не решился. Он вытер палец о косяк, опять вымыл руки и, вернувшись в зал, потребовал себе счет. Шивы за столиком уже не было. На полированной столешнице с ее края тускнела надпись фиолетовой помадой: «Конннь». Он накрыл ее салфеткой.

Впоследствии, как всегда, сначала созрело пятно плесени на потолке, след давнишнего затопления, однако в этот раз Подорогин открыл глаза не потому что очнулся, а из-за ощущения, будто лежит лицом в горячей воде. Несколько секунд, не дыша, с растущим ужасом он пытался подняться из этой горячей воды, пока не почувствовал, что изо всей силы упирается в подушку затылком. Страшно, частями — в височных долях и над глазами — болела голова. Даже сомкнув веки, он все равно был уверен в том, что видит перед собой проклятое пятно.

Справа от него в постели лежала старая знакомая проститутка. Имени ее Подорогин не знал, даже вымышленного, так как всякий раз она представлялась по-новому и, кажется, всякий раз забывала его как клиента. Он не стал ее будить, а пошел на кухню, одну за другой с отвращением разжевал три таблетки цитрамона и запил их ледяным нарзаном. Тут и там на полу валялись клочки разорванных сторублевых купюр. На столе громоздился пакет с нетронутой снедью. В мойке стояла банка с мутной зеленоватой жидкостью. Ничего этого Подорогин не помнил. Приглаживая волосы, он поймал себя на мысли, что, умри он сейчас, вздумай уехать из города, никто, кроме Ирины Аркадьевны, не хватился бы его. Даже кредиторы.