Счастливый август

Скаландис Ант

Счастливый август

Ант Скаландис

Счастливый август

Год назад тоже было лето. Только тогда у неё был Роберт, а теперь Ольга была одна.

Год назад в этот день они шли в Крыму берегом моря: сначала по камням, по глыбам песчаника, по маленьким усыпанным ракушками пляжам между ними; а потом - поверху: по краю обрыва, по траве, по дороге и вышли к шоссе, вроде бы асфальтированному, но покрытому мелкими колючими камешками. А они пошли босиком. Впереди за шоссе был спуск к озеру. Вернее, ко дну высохшего озера, а само озеро блестело справа, в километре от берега моря. Наверно, никакое это было не озеро, а просто морской залив, отсеченный когда-то от большой воды насыпью для шоссе.

Высохшее дно лежало перед ними огромной идеально плоской поверхностью, у края белой под солнцем, почти как снег, а дальше темнеющей как-то резко, полосами, до густого желтовато-серого цвета там, где начиналась вода. Им захотелось пройти по этой поверхности, и Ольга первая сошла с шоссе. И завизжала, ступив в колючую траву. Тогда Роберт подхватил её на руки, царапая себе голени и ступни, быстро сбежал по склону и остановился, широко расставив ноги на испещренной ракушками и припудренной солью глади сухого дна.

- Ты меня любишь, Роби? - спросила Ольга.

- Очень, Олененок!

- Правда?

- Конечно, правда, Олененок.

Он бережно опустил её на землю. Высохшая глина была очень теплой, упругой, как плотная резина, и блаженно гладкой после разбитой грунтовки, шершавого шоссе и колючего склона. Они пошли в сторону голубеющего зеркала залива, и ноги начали утопать. Под корочкой соли и тонким слоем светлой глины оказалась сплошная толща чего-то черно-зеленого и вязкого. Вмятины от подошв с темными трещинами по краям становились все глубже, и когда они дошли до следующей полосы, где охряный оттенок сменился на холодноватый серо-желтый, ступни стали проваливаться по щиколотку. Они остановились, и Роберт сказал:

- Подожди, я добегу до следующей полосы.

Но по высохшему озеру нельзя было бегать. Разогнавшись, Роберт увяз едва ли не по колено, и Ольга смеялась и кричала ему: "Вернись, Роби!", и, когда они шли назад, на Ольге были изящные зеленовато-черные подследники, а на Роберте - зловещего вида грязно-зеленые сапожки.

А потом была ночь, пахнущая морем и туей. И луна была почти полной, и пляж был почти пустым, и маслянистые волны серебрились, и тихо шумели, и мягкими, теплыми прикосновениями ласкали кожу. А занавеска на окне легонько колыхалась и струилась молочным светом в полумраке. И было жарко. А в аллеях звенели цикады. И в их чарующем звоне слышалось что-то романтическое и нереальное, настолько нереальное, что Ольге все время казалось, будто все это происходит не с нею...

Роберт любил её, но в Москве все стало по-другому. Встречаться им было негде: у Роберта была мама и сестра, у Ольги - родители и бабушка. Они бывали в гостях друг у друга. И ещё в кино, и в барах, и на выставках, ходили по улицам - но лишь иногда урывали часы счастья в квартирах его друзей или её подружек. Жениться они не собирались. Роберт не хотел, и Ольга боялась заговаривать с ним об этом. Игра в прятки от родных начинала раздражать. Они общались все реже. А однажды весной он позвонил неожиданно, и они встретились на бульваре.

- Привет, Роби, - сказала она. - Ну что, идем к тебе?

- Знаешь, Ольга, - сказал Роберт (и она испугалась, потому что он никогда не называл её Ольгой), - знаешь, я больше не люблю тебя.

Она постояла молча. Потом спросила:

- У тебя кто-то есть?

- Как тебе сказать... Ну, в общем, дело не в этом.

- Врешь.

- Да нет, не вру. Правда, дело не в этом.

- А разве так бывает?

- Бывает, - сказал он.

- Ладно, Роби, - сказала она, - пошли.

- Куда? - спросил он. - Разве тебе хочется, чтобы я был с тобой только из жалости?

- Не знаю, - сказала Ольга.

- Подумай, - ответил Роберт.

Они бродили молча ещё минут пять. Потом Ольга сказала:

- Ну, пока.

- Прощай, - ответил Роберт.

Ольга любила Роберта, но им обоим было по девятнадцать, и она не позвонила ему. А Роберт позвонил лишь раз, спустя два месяца. Оказалось, Ольга забыла у него свою книгу.

- Оставь себе, - сказала она Роберту.

Это был сборник Ахматовой. А Ольга любила Ахматову и много знала наизусть. И дома был ещё один её сборник, более полный, и из-за этого маленького не хотелось лишний раз встречаться с Робертом.

В тот день, когда они расстались. В голове у Ольги все вертелось одно из её любимых стихотворений:

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.

Очертанья столицы во мгле.

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле...

А теперь снова был август.

Раскаленное солнце плавилось в Сокольническом пруду и слепило глаза. Ольга лежала на надувном матрасе, откинувшись на подвернутую подушку, смежив веки и вспоминала высохшее озеро в Крыму. Ей было одиноко, тепло, уютно и сладко.

- Здравствуйте, - произнес чей-то голос.

Ольга приоткрыла глаза и с трудом различила фигуру говорившего на фоне яркой до боли голубизны, лучащейся золотым сияньем.

- Здравствуйте, - повторила фигура. - Меня зовут Гаврила. Или попросту Гаврик.

- Очень приятно, - сказала Ольга. - Страдал Гаврила от гангрены, Гаврила от гангрены сдох.

- У вас спичек не будет? - спросил Гаврила совершенно спокойно. Видно было, что он давно привык к подобным шуткам.

Спичек у Ольги не было, и Гаврила ушел за ними куда-то еще.

Она не первый раз была на пляже одна, и на такого рода знакомства у неё выработался иммунитет. На пляжах к ней приставали особенно усердно, потому что фигурка у Ольги, она это знала, была необычайно привлекательной. Миловидное лицо её с большими в пушистом уборе ресниц глазами не отличалось такой броской красотой, поэтому Ольга гораздо больше любила лето, нежели зиму.

Неожиданно Гаврила вернулся. Попыхивая сигареткой, сел рядом, как старый знакомый, и, грустно поглядывая то на пруд, то на Ольгу, долго философски молчал. Ольга тоже выдерживала характер и не заговаривала первой, быть может, именно потому, что вдруг поняла: Гаврила ей интересен. Постарше её года на три или четыре, атлетом он не выглядел, но был достаточно высок, строен и, безусловно, спортивен. Темные волосы его, зачесанные назад, на солнце отливали медью, а благородный профиль и холодные стальные глаза удачно сочетались со смуглой кожей, гладко выбритым подбородком и эффектным шрамом на верхней губе. Ни в какое сравнение с Робертом он, конечно, не шел, но что-то в нем было. И только уже гораздо позже Ольга поняла. Что это "что-то" было не в нем, а появилось в ней самой, словно кончилось вдруг действие её хваленого иммунитета.

Первым все-таки не выдержал Гаврила. Аккуратно стряхнув пепел в листок манжетки, он спросил:

- А вы здесь часто бываете?

- Скучное начало, - ответила Ольга.

- А можно с вами на "ты"? - сменил тему Гаврила.

- Можно, - сказала Ольга. - На брудершафт выпить всегда успеем.

- Ловлю на слове, - оживился Гаврила. - За тобой тост на брудершафт.

Они разговорились. Легкая, ни к чему не обязывающая болтовня оказалась по вкусу обоим. Солнце клонилось к западу. Купаться уже не хотелось. Хотелось куда-нибудь пойти.

- Куда? Да, ради бога, хоть ко мне!

Оказалось, что Гаврила живет совсем неподалеку. Почему-то Ольга сразу согласилась.

- Что будем пить?

- А что есть?

- Коньяк, ликер, сухое.

- Всего понемногу, - сказала Ольга.

Коньяк был в стограммовом пузырьке, ликеру, правда, оказалось полбутылки, и, наконец, по пункту "сухое" из холодильника была извлечена простенькая фетяска.

- Шикуешь! - заметила Ольга.

- Так ведь не каждый же день приходят в гости такие роскошные брюнетки.