Страница 16 из 31
– Георгий Степанович, я прилетел из Москвы. Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза приказал вас ликвидировать. Убийство поручено моей группе.
Спустя три года другой советский разведчик Богдан Сташинский получил газовый пистолет, стрелявший все тем же цианистым калием. Им он сразил главного идеолога НТС Льва Ребета, а затем, через два года, – украинского националиста Степана Бандеру, после чего «ликвидатора» вызвали в Москву, и шеф чекистов Александр Шелепин лично вручил удачливому убийце орден Боевого Красного Знамени. Однако впоследствии он явился с повинной в западногерманский суд, не пожелав еще раз служить орудием КГБ.
Почему так подробно в книге об Илье Глазунове я акцентирую внимание читателей на, казалось бы, не имеющих к нему отношения эпизодах борьбы КПСС и Лубянки с НТС? Да потому, что дядя его, Борис Федорович Глазунов, был в годы войны другом Рутыча, его соратником, членом НТС.
В годы войны Рутыч и Глазунов набрали в одной из типографий сочинения Ивана Ильина, русского философа, по приказу Ленина высланного вместе с Питиримом Сорокиным на одном и том же пароходе из России. До недавних дней Иван Ильин входил в проскрипционный список советской цензуры, о нем, как о деятелях НТС, нельзя было упоминать в печати.
В «Большом энциклопедическом словаре» философу впервые посвящены несколько строк:
«Ильин, Иван Александрович (1880–1954), рус. религ. философ, представитель неогегельянства. В философии Гегеля видел систематич. раскрытие религиозного опыта пантеизма („Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека“, 1918), с 1922-го за границей».
И не сказано об Ильине как о мыслителе, проповедовавшем идею национального возрождения, как об авторе «Наших задач», «О сопротивлении злу силой», как о философе, оказавшем влияние на многих людей, стремившихся к возрождению России. В их числе оказались Николай Рутыч и Борис Глазунов, которые в годы германской оккупации Европы не только сами изучали его труды, но и стремились их сделать достоянием многих.
Через родство с этим дядей племянник оказался в поле тяготения антисоветских сил, настолько опасных для КПСС, что, как мы знаем, партия отдавала приказы об убийстве руководителей бесстрашной организации, изводила их со света ядами и отравленными пулями.
Доброе отношение Рутыча к Борису Глазунову распространилось годы спустя на его племянника, не только узнавшего из первых рук подробности о жизни дяди на Западе, но и прочитавшего раньше многих в СССР книги и журналы НТС, когда проходили его персональные выставки за рубежом.
«Мой дядя входил в пропагандистскую систему НТС, он считал врагами русского народа как Гитлера, так и Сталина. Он не стрелял в русских. Дядя мне прямо сказал, что против своих не воевал. Но в форме Русской освободительной армии его видел Рутыч, который мне об этом сообщил. Занимался в этой армии пропагандой, думал, что после поражения Гитлера РОА станет вооруженным ядром, вокруг которого объединятся все враги советской власти, что Россия, когда Гитлера сковырнут, поднапрет за ними. Гитлера он ненавидел. В отношении его не заблуждался. Воевал с немцами в Первую мировую войну, он старше отца.
„Я с вашим дядей был связан Иваном Ильиным, – сказал мне при встрече Рутыч, – мы пропагандировали его идеи. Ильин писал о великой России и, естественно, ненавидел Гитлера“.
Во время войны мой дядя строил дороги немцам. А потом сооружал дороги в сталинских лагерях, когда отбывал долгий срок за антисоветскую деятельность.
Борис Федорович разделил судьбу Николая Печковского. Кто его в довоенном Ленинграде не знал, кто не любил? Великий артист. Лучший драматический тенор Мариинки. Исполнял ведущие партии: Герман, Отелло, Радамес, Хозе – это все Печковский. Как пел романсы Чайковского! Пришли немцы. Жить не на что. Обменял на продукты вещи. Продал фрак. Ему предложили работу по специальности. Какой в этом криминал? Но посадили его за то, что состоял на службе у… Геббельса, поскольку возглавляемое им министерство пропаганды занималось концертными бригадами, в которые входили русские артисты. Они пели русским в годы оккупации – вот вся их вина. Какой Печковский сотрудник Геббельса? Только Лубянка придумать такую мерзость могла.
Дядюшка был суперантикоммунист, потому и были ему дороги сочинения Ивана Ильина о русском самосознании, борьбе против большевиков.
Рутыч, слава Богу, жив-здоров, живет в Париже.
Иван Ильин – это гений!
Мой дядя, еще раз скажу, не прислуживал немцам. Дядю бы расстреляли, если бы он воевал на фронте на стороне Гитлера.
А что о Рутченко писали? Я сам читал в „Комсомольской правде“ такое: „Когда Рутченко отдавал команду о расстрелах, у всех леденела кожа“. Но Рутченко, б…, никогда не отдавал команд о расстреле, как Курт Вальдхайм, бывший генеральный секретарь ООН, которого я рисовал. И не служил в гестапо, как о нем писали. Во время предвыборной борьбы за пост президента Австрии его оговорили. Он смеялся, когда читал выдумки о себе.
Рутыч организовывал в Париже концерты Булата Окуджавы, но удивлялся его одной песне об Арбате, где поется, что из каждого окна раздавался когда-то звон гитары. До революции из окон неслись звуки рояля и пианино, потому что в этом районе жили аристократы, жил Николай Бердяев, пока его не выслали вместе с Питиримом Сорокиным и Иваном Ильиным.
А в НТС меня ненавидят все, кроме некоторых основоположников, как Рутыч. Уважал меня Олег Красовский, редактор журнала „Вече“. Он работал на радиостанции „Свобода“, пока „третья волна“ эмигрантов из СССР не вымела старика с радиостанции, где он отслужил лет двадцать.
Мой дядя не закрывал печи Дахау. Только думал, как Россию сделать свободной, немцам не прислуживал. Трудно дать правильную оценку таким людям, как Борис Федорович, но надо, нельзя мазать их одной краской.
Он корешился с теми, кто ненавидел Сталина. Да, он матерый антикоммунист, но я этим дядей горжусь, как и его друзьями. В НТС меня считали агентом КГБ, а Рутыч и Красовский верили мне, потому что я родной племянник дяди Бори!»
Такими словами закончил бурный продолжительный монолог о Борисе Глазунове художник Илья Глазунов.
Как видим, литература НТС действительно обладала большим зарядом истины, если спасла жизнь одному из руководителей этого союза, переубедила чекиста, запрограммированного на убийство, которого готовили к операции не только чемпионы по самбо и стрельбе, но и лекторы Старой площади и Лубянки, опасавшиеся, как огня, журналов и книг, изданных НТС.
Эту запретную в СССР литературу Илья Глазунов не только читал за границей, но и, рискуя неприятностями для себя, привозил в Москву, хранил дома, изучал сочинения «вражеских» философов, которых Ленин выслал из страны. Сегодня их сочинения несут с книжных базаров, не рискуя за это поплатиться свободой.
Что можно сказать о тете, Антонине Глазуновой? Племянник почерпнул у нее информацию, повлиявшую на его чувства к монархии, к последнему императору Николаю II. Она рассказывала, как в революционном Петрограде при Временном правительстве пьяная матросня вела отрекшегося от престола, арестованного царя колоть лед.
Жила в Царском Селе. Два года провела в Гребло, рядом с племянником. Письма ее, которые она посылала в Ленинград сестре матери, Агнессе Монтеверде, характеризуют ее как женщину умную, чуткую, образованную, любившую племянника. Она сделала все возможное, чтобы смягчить удар судьбы, обрушившийся на голову Ильи.
Умерла несколько лет тому назад.
Средний брат, Михаил Глазунов, окончил медицинский институт, слыл знаменитым патологоанатомом и онкологом. Его избрали действительным членом Академии медицинских наук СССР. Авторитет Глазунова в своей области был непререкаем. Начал службу в Красной армии врачом, преподавал в Военной медицинской академии и заведовал отделением в онкологическом институте. В 1935-м защитил докторскую диссертацию, написал десятки научных статей, монографии. С первого дня войны на фронте его специальность, как и хирургов, на войне, когда убивают солдат, самая дефицитная. Он назначается главным патологоанатомом Северо-Западного фронта, потом – Советской армии. На парадном мундире сияли ордена Ленина, Боевого Красного Знамени, Красной Звезды и многих медалей.