Страница 13 из 34
Темнее тучи было лицо Чжо, когда он попросил внимания и обратился к своим товарищам:
— Французы пронюхали, где мы спрятались, и они уверены, что мы попались, иначе они не рискнули бы углубляться в лес. Но узнать, где мы находимся, полковник Лебо мог только если ему кто-нибудь это рассказал. Друзья! Мы послали Шань-Фу, чтобы он принес нам освобождение. Но, как ни грустно признать, все говорит за то, что Шань-Фу нас предал. Он — французский шпион!
— Проклятие Шань-Фу! — загудели кругом. — Пусть не рождаются у него дети и пусть он не убьет никогда ни одной крысы! Чтоб он потонул в первое же наводнение!
— Подвернись он мне теперь! — проворчал Ли, потрясая кулаком. — Я его стукну промежду ушей посильней, чем он меня орехом стукал!
Чжо поднял руку. Но нелегко было успокоить возмущенных тмерийцев.
— Братья! — сказал Чжо, когда, наконец, водворилась тишина. — Предатель не достоин нашего внимания. Довольно о нем говорить. Обсудим лучше, что нам теперь делать. Французы могут быть здесь через какие-нибудь три часа. У нас только немногие имеют ножи, у французов же — карабины, и, говорят, по тропинкам они тащат за собой пулеметы. Если мы будем сопротивляться, — через десять минут от нас не останется ничего, кроме груды изрешетенных пулями тел. Что же нам делать? Сдаваться?
Тмерийцы любят шутки. Громкий хохот был ответом на этот вопрос.
— Я согласен с вами, — продолжал Чжо. — Итти самому на виселицу — чересчур уже весело. Итак, нам остается только одно: уходить дальше и держаться все время в глубине леса, так как на открытом месте французам легко будет нас перестрелять.
После короткого совещания забастовщики решили итти, в крайнем случае, на север, — к перакцам, хотя те и считаются врагами тмерийцев, но, в борьбе против европейцев, перакцы и тмерийцы — одна сторона.
Но Лебо, не менее твердо, решил сделаться генералом, и он вовсе не хотел упускать мятежников. Узнав от перебежчика о местонахождении туземцев, он построил свой батальон большим полукругом и стал оттеснять тмерийцев к тому месту, где лес вплотную подходит к скалистым отрогам Тринганских гор.
Когда в первый же день преследования, вечером, забастовщики попытались ускользнуть в сторону, они сделали открытие, что полукольцо французов превратилось в кольцо. Тмерийцы всюду натыкались на угрожающий треск карабинов, а ночью туземцы были окружены плотным кольцом костров Лебо.
Дело приняло серьезный оборот. Никто больше не пытался разбивать орехи на голове Ли, а Сен забросил свой недожеванный лист далеко в кусты. В эту ночь многие из туземцев омылись кокосовым молоком, — так обычно начинался предсмертный обряд…
На следующее утро французы надвинулись с одной стороны и этим указали тмерийцам, куда те должны итти. Теперь, когда надежда получить помощь от Дзе-Чжена была окончательно потеряна, уныние овладело тмерийцами, и без всякого сопротивления они дали гнать себя туда, куда это хотелось полковнику Лебо.
Три дня продолжалось это преследование. Много раз французы подходили к тмерийцам так близко, что, пожалуй, могли бы их без труда уничтожить, но, жалея, вероятно, патроны, они только вспугивали туземцев и заставляли их итти дальше.
Часто лес становился настолько густым, что французам приходилось прокладывать путь при помощи ножей и топоров, но с ожесточенной настойчивостью они продолжали гнать тмерийцев к горам.
И до самых гор продолжалось это странное шествие: кольцо французов, продиравшееся сквозь чащу, а в середине его — сотня голодных, оборванных туземцев, не знавших, что с ними хотят делать.
Во время преследования погиб Фын. Он провалился в какую-то яму и сломал ногу. Так как он шел сзади, его падения никто не заметил, а сам Фын не кричал, — он знал, что со сломанной ногой он будет товарищам в тягость. И он остался в яме, пока французы не подошли и не пристрелили его…
К концу третьего дня тмерийцы были прижаты к скале. Французы продолжали напирать сзади так, что, если туземцы хотели итти дальше, им оставался только один путь: в узкую заросшую расщелину, видневшуюся в стене скалы.
— Смотрите, куда они нас гонят! — закричал кузнец Ио-Сен, шедший впереди. — Это — Ущелье Большого Дракона!
— Это — мышеловка! — закричали другие. — Всякий знает, что из Ущелья Большого Дракона нет другого выхода.
— Нас там уморят голодом!
— Не все ли равно, где умирать? Останемся здесь. По крайней мере, здесь они больше пуль изведут, а там на одну пулю можно нанизать пять человек…
— Не стоит итти дальше! — И, поджав ноги, преследуемые уселись на траве перед входом в ущелье.
— Теперь, пожалуй, пора и всерьез подумать о предсмертном обряде, — произнес Сен, и неспеша начал раздеваться.
В это время со стороны французов послышался выстрел, другой, потом адский треск ветвей, и из лесу выскочил человек.
— Шань-Фу! — вырвалось у всех.
Да, это был Шань-Фу. Но в каком виде!
Из одежды на нем сохранился только зеленый шарф на бедрах, весь залитыйкровью. В крови были также и лицо, и грудь, и ноги. Из левой руки ручьем хлестала кровь, очевидно, из только-что полученной раны. Правый глаз был почти совсем закрыт огромным вздутым синяком. Казалось, какая-то громадная мясорубка захватила Шань-Фу и молола ею несколько! часов подряд.
Размахивая палкой, Шань-Фу бросился к тмерийцам, а вдогонку ему летели пули и щелкали выстрелы.
— Скорей, скорей! За мной! — закричал он и побежал к ущелью.
Но, видя, что за ним никто не следует, он остановился и, проведя по лбу рукой, отчего кровь не вытерлась, а только размазалась, удивленно посмотрел на товарищей. Те смотрели на него сурово, и многие сжимали в руках рукоятки ножей.
— Мы не пойдем за тобой, изменник! — твердо сказал Ли.
И другие качнули головами в знак подтверждения этих слов.
Ничего не понимая, смотрел кругом Шань-Фу, и от слабости у него кружилась голова.
— Я изменник?! — прошептал он.
— Да, ты продался французам! Это ты показал им дорогу к нам!
— А эта кровь? Кто же нанес мне столько ран?
— Это — хитрость! Ты вымазался кровью, чтобы мы не подумали, что ты шпион, но нас не проведешь. Мы не пойдем за тобой!
— Ступай обратно к белым собакам или мы живо с тобой расправимся!
— Ах, так! — в единственном глазу Шань-Фу засверкали искорки. — Это— хитрость? Так я вам покажу, на что способен Шань-Фу и что он сделал для тмерийского народа! Я покажу, моя ли это кровь или не моя! Дзе-Чжен слишком стар, чтобы итти сюда, но смотрите, что он мне дал!
Гордо выпрямившись, Шань-Фу сорвал с себя окровавленный зеленый шарф, и все увидели, что под шарфом был пояс из тигровой шкуры.
— Тайна! Он передал ему тайну! — закричали пораженные тмерийцы. — Шань-Фу — носитель великой тайны! Шань-Фу — наш спаситель!
— Да, я — носитель великой тайны. Это кто-то другой — предатель. И эта кровь моя, из моего тела. Пойдете ли вы теперь за мной?
— Пойдем, пойдем! Веди нас, Шань-Фу, носитель великой тайны!
— Так нечего медлить. Французы не заставят себя долго ждать. Эй! Сен! Ты что? Умирать задумал? Там, в ущелье, тебе приготовлена шикарная могила. Подтянись, дружище, чего пригорюнился?
— Я не о том, — ответил Сен, и вслед за другими, раздвигая ветви, полез в ущелье, но по дороге подтолкнул локтем Ли, шедшего рядом, и вполголоса спросил его:
— Ведь певца Пинга-то нет?
— Нет.
— Ну, вот!
Серо-желтые стены ущелья поднимались выше самых высоких пальм. Они так близко сходились наверху, что внизу и среди бела дня было наполовину темно. Проход был завален большими камнями и густо зарос кустарником. Шедшие впереди расчищали дорогу бамбуковыми палками.
Шагов двести ущелье шло прямо, потом круто свернуло направо и оборвалось, — как будто кто-то гигантской пилой хотел распилить весь горный массив, но пила сломалась, и допилить до конца не удалось.
Когда передние, дойдя до стены, которой кончалось ущелье, остановились обескураженные, Шань-Фу улыбнулся, насколько ему позволяли раны, и крикнул: