Страница 10 из 34
— Иващенко! — закричал он. — Натяни брезент на нос!
Иващенко покосился на Вострова, ничего не ответил и, держась за банки, полез к носу. Сидя на корме, я видел, как он то проваливался вниз, исчезая в брызгах, то взлетал кверху. Неспеша, аккуратно привязал он брезент, и пополз обратно.
— Страшно, Федя?! — закричал ему Востров, целя носом баркаса поперек волны.
— Страшно?! А звестно страшно, це ж не земля.
Красноармейцы: были последнего призыва, оба молодые, безусые и розовые. Казалось, что от них еще молоком пахнет.
Ветер крепчал. Море уже покрылось барашками, и пышная пена катилась по воде. Со всех сторон подымались водяные холмы, обрушивались, снова подымались и снова с шумом и грохотом валились.
— Это что… — сказал Востров. — Это пустяки! Свежеет… Молись своему богу, Федя!
— Мой бог был, да весь вышел, — ответил Иващенко и начал скручивать цыгарку. Его сосед впервые зашевелился и сказал:
— Дай табаку.
Они свернули самокрутки и закурили. Востров поглядел на меня и радостно закричал:
— Благодать! Ах, благодать какая! Генуэзская крепость, Сокол, Новый Свет оставались позади. Востров взял сильнее в море, и волна начала бить в борт. Баркас беспомощно закачался, винт поднялся над водой и, лишенный сопротивления, бешено завертелся. Я невольно вздрогнул и Востров почувствовал мое движение.
— Ничего! Держись крепче!
Несколько минут на баркасе царило молчание, потом безмолвный до сих пор красноармеец произнес:
— Товарищ Востров, никак в море судно.
— Где?
— С левого борта.
Востров передал мне руль и встал. Руль бешено рвался из моих рук, волна поворотила баркас, баркас накренился, черпая бортом воду.
— Лево руля! — закричал Востров, — баркас потопишь!
Я сжал зубы так, что они заскрипели, и переложил руль. Баркас выпрямил ход. и снова начал резать волны носом.
Востров, с трудом сохраняя равновесие, смотрел в бинокль, потом сел и, взяв от меня руль, сказал:
— Чуть баркас не опрокинул. Он, как лошадь норовистая, — крепко держать надо… Верно. Там шхуна.
Востров ускорил ход, и мы неслись, почти вылетая из воды.
— Ну, ребятельники! — закричал Востров. — Готовь винты![2]). Пропади я на этом самом месте, если на шхуне не сам Сейфи со своей лавочкой.
На шхуне нас заметили. Видно было, как там засуетились и начали подымать паруса. Шхуна сильно накренилась и круто к ветру пошла в море. Налетел сильный порыв ветра, шхуна снова накренилась. На шхуне начали брать рифы. Она легко пошла, скользя о волны на волну. Мы догоняли шхуну, но она, становясь все круче к ветру, ускоряла ход.
Ветер свистел в ушах, брызги обдавали наше суденышко, и мы сидели мокрые и продрогшие.
— Юра, друг, — сказал внезапно Востров, пристально вглядываясь в уходящую шхуну. — Держи руль. Парус ставить будем.
Винт то-и-дело появлялся над волнами, и мы заметно теряли скорость, в то время, как шхуна под зарифленными парусами двигалась все быстрее и быстрее.
Ощутив в руках рукоятку руля, я сразу покрылся испариной, и чувство ответственности лишило меня возможности следить за действиями Вострова и красноармейцев. Внезапно баркас рванулся вперед и почти лег на бок. Волна взметнулась над бортом и с шумом опрокинулась на баркас.
Сквозь вой ветра и шум беснующейся воды я услыхал голос Вострова:
— Крепи фал, подлец! Федя, качай воду!..
Баркас выровнялся. Я не заметил, как Востров оказался рядом со мной, держа в руках шкот. Жалобно скрипел блок, через который шкот был продернут. Слышался шум вычерпываемой воды. Востров говорил:
— Так их к чортовой матери. Баркас потоплю, а нагоню! Держи на волну! Лево руля! Так…
Я видел, как взлетал нос нашего баркаса над волной, и потом мы нырнули во впадину между двух волн. Когда я взглянул на горизонт, мне показалось, что шхуна стала ближе. Солнце садилось за горами. Облака окрасились в оранжевый цвет, и волны заиграли тоже оранжевыми бликами. Паруса на шхуне стали розовыми.
Теперь ясно было, что мы нагоняем. Уже видно было, как полуголые турки суетились на палубе, перекладывая паруса. Ветер зашел, и этим моментом мы воспользовались, сразу нагнав шхуну, на носу которой красовалась надпись: «Два Друга».
Вострое, с необыкновенной ловкостью управляя парусом, шептал мне:
— Держи правее. Мы пойдем по правому борту. Федя, готовься.
— Я готов. Только качка, и целить нельзя.
Винт снова вырвался из воды, обдал нас брызгами, затарахтел и вновь исчез в водяной пене. Востров закусил губу и передвинул рычаг. Еле заметно баркас прибавил ходу.
Вытирая одной рукой пот со лба, Востров сказал мне:
— Больше нельзя, — мотор перегреется.
В ту минуту, когда мы совсем поравнялись со шхуной, необычайно высокая волна взметнула наш баркас, и на мгновение я удивительно ясно увидал все, что происходило на шхуне. Высокий мускулистый турок, плотно упершись широко расставленными ногами и держа в руках штурвал, кричал что-то. Слов не было слышно, ветер относил их. Два обнаженных до пояса турка управлялись с парусами.
Все это мелькнуло и исчезло. Мы провалились в водяную яму, столб брызг окутал баркас, а когда мы пришли в себя, то увидели шхуну далеко позади. С непостижимым мастерством турки спустили паруса и, позволив нам проскочить мимо, изменили направление.
Востров вскочил на ноги и закричал в море, дико ругаясь.
Когда мы повернули баркас, шхуна «Два Друга» значительно ушла от нас. Снова мы догоняли шхуну, и вторично Сейфи проделал ту же штуку.
Мы были обозлены и, признаюсь, измучены. Боковая волна валила баркас. Иващенко взял второй риф, но баркас почти ложился на воду, летя стрелой. Иногда мне казалось, что это нечеловеческая воля Вострова двигает баркас вперед.
Мы в третий раз настигали шхуну, когда турки спустили паруса и легли в дрейф. Шхуна закачалась на месте, ныряя на волнах. Мы чуть было не проскочили мимо, и это было бы несмываемым позором. Востров одним прыжком достиг мачты, сшиб узел, затягивавший фал, и парус рухнул на баркас так внезапно, что Громов, — второй красноармеец, — упал на дно баркаса.
Сквозь вой ветра я услышал бешеный голос Вострова:
— Мотор, мотор!
Я понял его и, придерживая одной рукой руль, переставил рычаг на холостой ход. Мы все-таки оказались впереди шхуны. Востров стоял посередине баркаса и кричал, как помешанный, ругаясь и беснуясь.
Турки спокойно и, мне казалось, насмешливо глядели на нас, когда мы всякими правдами и неправдами подходили к шхуне. Востров выждал момент, когда баркас взметнулся кверху, и, сжимая в руках наган, вскочил на шхуну. Слышно было, как он ругался и кричал. Через минуту нам бросили конец, и наш баркас закачался рядом со шхуной, рискуя каждую минуту разбиться. Я, а следом за мной и Иващенко, взобрались на палубу шхуны.
У штурвала я увидел того же турка. Он спокойно глядел на нас, и на его лице прочел я всю «мудрость Востока». В этом лице, казалось, отразилась яркая синева восточного неба, высокие минареты, желтизна выжженных степей, горечь крепкого черного кофе. В этих глазах были отвага и решительность, странно сочетавшиеся со спокойствием и даже ленью. Острые огоньки так же внезапно потухали, как и зажигались. Турок был одет в длинные брюки, внизу обмотанные завязками от кожаных мягких чувяков, синюю закрытую рубаху, заправленную в брюки и повязанную красным поясом. Бритую голову покрывала барашковая шапка, усиливавшая синеву бритою черепа.
Турок спокойно произнес приветствие:
— Селям алейкюм!
Востров поглядел на него недоумевая и, задохнувшись от злости, прохрипел что-то нечленораздельное. Иващенко стоял за Востровым, взяв ружье на перевес, с тем нелепым и неестественным видом, с каким новобранцы, крича «ура», колют на учении соломенное чучело.
2
Винтовки.