Страница 12 из 33
Я догадался: серны после его выстрела должны пробежать этой полянкой. У меня в ружье были заложены пули. Но пулей я мог промахнуться — и я стал торопливо искать в патронташе картечь. Тут я только заметил, что меня трясет, как в лихорадке. Я не мог сразу нащупать нужного мне патрона, не мог сразу вложить его в ствол, уронил на землю… Я виновато оглянулся на Керима, но он, сам охваченный волненьем, не заметил моей растерянности. Он поднимался на колени, ища ногой упора…
Выстрелив, Керим моментально упал на землю и защелкал затвором. Серны бросились вперед. Три из них прыжком пересекли поляну. Они почти моментально мелькнули в моих глазах. Я, привыкший к стрельбе в лет по любой птице, здесь не мог овладеть собой, — и ни одну из них не поймал на ствол. Это разгорячило меня в конец. Ветви деревьев, трава, камни, клочки голубого неба заплясали в глазах. Досада, горчайшая досада знобила меня. Я вскочил, не видя и не слыша Керима…
Новый выстрел прозвучал, не коснувшись моего сознания. С острой завистью и в то же время с радостным облегчением я увидел, как большой темно-желтый самец грохнулся на землю и скользнул боком по полянке. За ним выбежал козленок, растерянно остановился, подняв над травой голову, и беспокойно закричал. Мой выстрел прервал его крик, пороховой дым закрыл его от меня… Я рванулся, было, вперед, но Керим успел ухватить меня за тужурку. Он ждал еще зверей на полянке. Но серны исчезли, лес молчал…
…Лицо Керима, еще не остывшее от волнения, я увидел только через пять минут, когда он начал возиться с сернами, снимая с них шкуры. Выкинув внутренности, Керим сложил в шкуры зверей их мясо. Ношу мне он сделал раза в два меньшую веса моей добычи, сгрузив остальное на себя.
Вернувшись к ручью, мы быстро приготовили шашлык из мяса козленка. Мясо было мягкое, травянистое и сладковатое, — но чувство охотничьей гордости и удовлетворения делало его незабываемо вкусным. В самом деле, мог ли быть невкусным шашлык из серны на высоте свыше трех тысяч метров!..
Глава III
Три табуна диких туров. — Мой промах и угрызения охотничьей совести. — Встреча с «ней». — Юна поет, как флейта. — Снова промах, снова горестные размышления о тщете, человеческих надежд. — Попытка дотронуться до неба. — Как неслышно приходит ночь.
Охота на серн и завтрак сильно задержали нас. Мы шли теперь во всю силу легких. Керим недовольно поглядывал на солнце, боясь опоздать на солонцы. Пот приходилось вытирать через каждые пять минут, — и в эти секунды мы весело улыбались друг другу.
Солнце успело миновать полдень, когда Керим осторожно подвел меня к совершенно белой кварцевой скале, где, по его приметам, туры должны были лакомиться солью. Сам Керим не намеревался стрелять и шел позади меня. Я не догадался снять с плеч шкуру козленка и мешок с провизией, прежде чем взобраться на скалу. Вдруг, справа от меня, из-под каменного обрыва, метрах в пятидесяти выскочил серо-коричневый тур и быстро замелькал предо мной белоснежными подпалинами. Мешок помешал мне точно прицелиться, но я все-таки успел выстрелить, когда он остановился на мгновение перед обрывом. Тур, выкинув вперед ноги, закинув большие черные рога на спину, длинным прыжком ушел из моих глаз. Керим быстрее меня очутился над обрывом, уступами уходящим в широкое горное ущелье. Напрасно искал я глазами зверя по камням. Его нигде не было видно. Я полез было вперед, но Керим, как наседка, жалостно и предостерегающе закричал на меня…
Я вернулся, так как и сам увидел, что рискую сломать шейные позвонки.
Керим, опираясь на палку с железным наконечником, спустился метров на триста вниз, посмотрел по сторонам и вернулся обратно.
— Нет… Тур гулял… здоров… гулял! — объяснил он мне, улыбаясь. Я и сам с горькой досадой почувствовал, что «промазал». Проклятый мешок! Глупая непредусмотрительность! Я старался утешить себя тем, что все равно мясо тура мы не смогли бы унести с гор. Слабое утешение! Большерогий зверь остался на всю жизнь в моих глазах, как укор охотничьей совести и как вечное напоминание всегда быть расчетливо-спокойным…
Керим повел меня на высокую вышку, покрытую снегом. Я для успокоения сел покурить. Керим, смотревший из-под ладони вдаль, убийственно равнодушно позвал меня:
— Айда… Галяди, — тур!
Его спокойный голос обдал меня кипятком. Я вскочил, надеясь исправить непоправимый выстрел. И сразу же увидел в долине тура. Красивым, стройным изваяньем застыл он на зеленом бугорке долины.
— Пойдем, Керим!
— Нельзя! Нет дорога!..
Тура отделял от нас почти километр. Обрыв — крутой и глубокий, — защищал его от наших покушений. Обхода не было. Тогда Керим, заложив в рот два пальца, пронзительно свистнул. Стадо туров, — их было не меньше тридцати, — выскочило из травы, застыло на момент, потом довольно стройно пошло вниз за вожаком. В это время Керим показал рукой в другую сторону;
— Галяди!..
Там, по плитам и россыпями уходило в горную расщелину еще большее стадо. А совсем далеко я увидел еще трех туров, убегавших в горное ущелье. Картина была на редкость занимательная. Даже не верилось, что в XX веке можно видеть на воле одновременно три табуна диких животных…
Теперь мы повернули резко в сторону Дагестана, подходя к вершинам главного хребта. Итти было временами не только трудно, но и опасно. На крутых подъемах приходилось карабкаться ползком, в одном месте переход был так узок и так обрывист с обеих сторон, что я не сразу решился пойти за Керимом, легкой рысцой перебежавшим его. Керим снова вернулся ко мне и опять бегом побежал вперед, объясняя, что нужно только не бояться, да итти побыстрее.
— Айда!.. Как Тыфлис улица ходи!..
Я, наконец, решился и очертя голову преодолел переход. Ноги увязали в россыпи, сползавшей вниз. Мы подошли к огромной горной расщелине, окруженной с двух сторон зубцами скалистых гребней, покрытых широкой полосой вечного снега.
— Соя!.. Галяди… Галяди якши…
Мы тихо пошли по горе, осматривая камни. На одной из вершин, совершенно лишенной растительности, нашли перья индейки… Соя была здесь, где-то близко!..
Я напряженно ждал теперь птицу. Опасаясь промаха, ежесекундно останавливался, чтобы поправить мешок и отдохнуть. Спугнули белесого беркута-стервятника. Наконец, из камней метрах в трехстах от нас вылетела индейка. За ней другая и третья. Все три птицы при взлете засвистели и перелетели на противоположный гребень гор. Оттуда снова донесся их прозрачный, тонкий свист.
Я заметил место и решил итти вдогонку. Мы спрятали в камни ношу — и пошли в долину. Целый час пробирались по камням, пока поднялись на противоположный берег долины. Стали подходить осторожно к месту сидки индеек. Я уже начал готовиться к выстрелу, держа пальцем предохранитель. Но опять, подпустив нас на такое же расстояние, они, свистнув, пролетели высоко над нами. Я видел ясно черные поперечные линии зоба и груди, темно-голубые полосы вдоль боков, но шли птицы безнадежно высоко. По оперению я узнал, что все индейки были самцами. Я опять решил итти к ним: они спустились на прежнее место. Но Керим распорядился иначе: он велел мне лечь на то место, откуда они слетели, а сам пошел в обход, чтобы погнать их на меня. Я понял его, и с удовольствием принял план, напомнивший мне степные охоты на дрофу.
С полчаса я отдыхал, среди камней, сделав себе прекрасное прикрытие. За мной лежала, уходя вверх, снежная полоса горных громад. Был ранний вечер, воздух еще не остыл от дневной жары, но мир затихал. Наконец, я услышал звук тонкой флейты… Это взлетели индейки… Затем раздался резкий, пронзительный свист Керима. С остановившимся сердцем я увидел сквозь камни, что птицы пошли на меня: одна немного стороной, а две прямо в лоб. Первую я решил пропустить, хотя выстрел в нее не был безнадежным.