Страница 11 из 35
Почувствовав тяжесть на аркане, оглянулась еще раз на ходу — и сразу меня кинуло вперед, а руки опалило, как огнем.
Первое время я и не помню, что со мной было, но скоро резкая боль в плечах и пояснице прибавилась к боли обожженных ладоней и заставила меня опомниться.
Быстро мчалась Ак-Юлдуз, но все же куда тише того бешеного маха, которым обычно удалялась от погони. Видно, петля, давившая ей шею, делала свое дело. Лежи аркан ближе к глотке, лошадь давно задохлась бы, но, конечно, и в нижней части шеи он все же сильно стеснял ее дыхание.
Попадавшимися по пути саксаулами были изранены мои плечи и бока, поясницу под кушаком ломило нестерпимо, но ни на один миг не подумал я распустить аркан. Игра шла на мою жизнь.
При первых лучах солнца заблестели невдалеке воды Аму-Дарьи. Ак-Юлдуз стала заметно ослабевать. Жилы на взмыленной ее шее резко вздулись, свистящее дыхание становилось все более затрудненным, ход заметно замедлялся, скачки стали неровные и, наконец, споткнувшись о саксауловый корень, перешла она на рысь.
Река была все ближе и ближе. Ак-Юлдуз совсем выбилась из сил, шла уже заплетающимся шагом и часто спотыкалась. Но стоит ей напиться — и она опять окрепнет. А у меня уже последние силы подходили к концу.
Но «абиирлё джигиткё ажанды куян жолугар!»[16]).
Продираясь сквозь саксауловые заросли, Ак-Юлдуз вдруг зашаталась и грохнулась наземь.
Собрав последние силы, как тигр прыгнул я к ближайшему корню, выдернул из-за кушака аркан и захлестнул конец его за крепкий саксаульник. — Моя, моя! — кричал я, как безумный, и окровавленными пальцами затягивал крепкий узел. Едва успев сделать это, свалился я без памяти…
Был полдень, когда я очнулся, и солнце палило невыносимо. Ак-Юлдуз стояла, опустив голову, и смотрела на меня умными, тоскующими глазами.
Только теперь почувствовал я жажду. Хромая и шатаясь, кое-как добрался я до Аму-Дарьи, напился и обмыл бесчисленные раны и царапины. В теле сидело немало заноз от встречавшихся по пути колючек, и вода сильно облегчила меня.
Отдохнув и набравшись сил, я нарезал ножом небольшой снопик зеленого, вкусного камыша и, набрав полную шапку воды, вернулся к пленнице. При моем приближении она забилась было на аркане, но, почувствовав свое бессилие, смирилась и перестала рваться. Чуть передвигая ноги, стал я подходить к ней, держа в руках камыш и шляпу с водой и замирая без движения, как только она начинала сильнее беспокоиться.
Подпустив меня шагов на двадцать, Ак-Юлдуз опять стала отчаянно рваться. Тогда я положил камыш на землю, шапку подпер несколькими камышинками и тихо отступил назад.
Сильно, видно, наголодалась Ак-Юлдуз, потому что шаг за шагом стала осторожно подвигаться к оставленному мной корму. Ослаблявшийся аркан я осторожно выбирал к себе, и скоро Ак-Юлдуз была близко от приготовленного угощения.
Подойдя поближе, она, храпя, вытянула шею и потянула к себе несколько камышинок. Потом вдруг остановилась и потянула в себя ноздрями. Пугливо косясь на шапку, стала нерешительно обнюхивать ее, почуяла воду, — и жажда пересилила страх. Жадно выпила воду и старательно облизала шапку, с которой, видно, жалела расстаться.
Много раз ходил я за камышом и водой, и с каждым разом Ак-Юлдуз становилась все доверчивее.
Тем временем я обдумывал, что мне делать дальше.
«Надо ее скрыть, — решил я. — Узнают про нее баи, — не оставят ее в моих руках. Ведь такого коня и в эмировских конюшнях не увидишь! Отнимут без разговоров, — и никакого суда на них бедняку не найти. А верхом на ней мне никакой враг не страшен».
И вот, изловчился я и, распустив длинный кушак, осторожно привязал кобылку за шею к саксауловому корню, перевязал аркан к другому саксаулу и, подманивая камышом, потихоньку перевел ее глубже в заросль. Перевязывая несколько раз аркан и кушак, мне удалось завести Ак-Юлдуз в средину саксауловой чащи, где ее никак не мог увидать чужой глаз.
Когда я закончил эту медленную работу, солнце уже близилось к закату, и мне крепко захотелось есть: не ел я уже около суток.
Стемнело уже, когда добрался я до ближних аулов и рассказал там целую сказку: будто у меня из отары пропало несколько лучших баранов, таких хороших, что за десяток таких можно выменять у хивинцев неплохую девку из краденых персиянок. И вот, будто бы, разыскивая этих баранов по камышам и зарослям и испугавшись рева тигра, я и ободрался так жестоко.
Поев, я поблагодарил хозяев и сказал, что надо продолжать поиски. — Не найду баранов — хозяин шкуру с меня спустит!.. — «Да… не одну нагайку об тебя обхлещет!..» — подтвердили и аульцы и не стали меня удерживать.
Несколько дней скитался я по разным аулам, придумывая разные сказки, и, наконец, решил начать объездку Ак-Юлдуз, которая уже вполне привыкла ко мне и свободно давала себя гладить.
Каюсь: скрал я тогда в одном из аулов уздечку и старое кожаное ведро. Но верьте, — потом признался я хозяевам и отблагодарил их так, что они рады бы отдать мне все свои ведра и уздечки. Знал я, что великий стыд для джигита украсть у своих, да вдобавок еще после угощения, но тогда я для Ак-Юлдуз, не моргнув, человека бы зарезал! Тогда зарезал бы…
Теперь бы, пожалуй, не зарезал… может быть, что и не зарезал бы… — запутался в неуверенных объяснениях Джанбатыр и задумался.
— Ну, что же дальше? — торопил я.
— Что дальше было? Да то и было, что через неделю-другую привязалась ко мне Ак-Юлдуз, как дитя к своей матери.
И вот надел я на нее уздечку и, не отвязывая на всякий случай аркана, осторожно сел на нее. Оказалось, что напрасно я опасался, — сильно она не билась. Попрыгала немножко да несколько раз опрокинулась на землю. Ну, да я не даром слыл первым наездником в округе. Скоро от ее дикости не осталось и следа. Только всю свою жизнь никого, кроме меня, она к себе не подпускала.
Наконец настал день, когда отвязал я аркан от дерева, скатал его, заправил за кушак и, проездив целый день по степи, вечерком явился в аул, в котором жил до этого случая. Там уже давно считали, что меня шайтан утащил, а стада моего бывшего хозяина пас уже давно другой пастух.
Ну, да это меня не заботило, — такому джигиту не пристало пасти овец. И стал я с того времени Джанбатыром, и почетом стал пользоваться на всю степь.
Сам первый богач Назаркул стал приглашать меня в гости и предлагал мне в обмен на Ак-Юлдуз целый косяк лошадей да младшую дочь в придачу. Но и за всех лошадей, которые паслись по нашим вольным степям и которых столько же, сколько звезд на небе, не отдал бы я Ак-Юлдуз.
В первую же скачку на поминках Омарбека взял я первый приз в десяток коней, сотню баранов да шелковый бухарский халат, который так переливал на солнце разными цветами, что глазам становилось больно. На других скачках, куда бы я ни приехал, было то же самое, — везде я приходил первым. Нигде, ни на каких расстояниях ни один чужой конь не мог держаться около Ак-Юлдуз. Как от стоячего дерева, легко уходила она от лучших скакунов. В окрестных аулах никто и не хотел уж равнять с ней своих коней, и приходилось мне уезжать далеко, где! хотя и слыхали про нее, но еще не видали молниеподобного бега.
Завелось тут всякое добро у бывшего байгуша. Но не был я жаден на имущество и почти все раздавал таким же беднякам, каким был недавно. И далеко по степи певцы, под звуки домры[17]) прославляли несравненную резвость Ак-Юлдуз и удальство и щедрость лихого джигита Джанбатыра.
Вот тут-то и стал я понемногу рассчитываться с прежними обидчиками — теперь-то никто уж не смел обидеть удалого Джанбатыра. Только задумает жадный, заливший жиром совесть бай взять за свою холеную дочку хороший калым[18]), как стакнусь я с каким-нибудь бедняком, которому во-век не купить себе жены, да в темную ночку и выкрадем «товар». Как загнанный верблюд, храпит от злости и скрипит зубами разъяренный бай, — да ищи ветра в поле — в одни сутки очутится краденая девка верст за двести, а через неделю между ней и отцом лежит уже тысяча верст.
16
«Удачливому молодцу подвертывается готовый к смерти заяц» (киргизская пословица).
17
Киргизская двухструнная балалайка.
18
Свадебный выкуп.