Яд в крови

— Я боюсь, — прошептала она. — Вдруг его уже нет в живых?

— Это было бы в высшей степени несправедливо. Мне кажется, Бог этого не допустит, — с серьезным видом сказал Франческо и вдруг, выпрыгнув из кровати, опустился на ковер и положил голову Маше на колени.

— Amore mia[19], ты притягиваешь меня к себе еще больше, чем океан. Я сказал твоему отцу, что он много потерял, оставив твою мать. Потому что русские женщины самые чудесные жены и любовницы на свете.

— О, я догадываюсь, что он тебе на это ответил. — Маша улыбнулась и потрепала Франческо по непокорным густым волосам. — Он ответил, что истину можно познать лишь в сравнении, а потому он решил жениться на туземке. Угадала?

— Почти. — Франческо прижался к Машиному животу. — Твой отец собирается в Россию. Он написал наконец свой роман и прежде, чем его опубликовать, хочет, как он сказал, оживить в памяти кое-какие подробности из собственной жизни. Думаю, в данный момент он уже в Гаване. Этот мистер Эндрю Смит оказался самым что ни на есть неутомимым искателем приключений, дай Бог ему здоровья и удачи. Тем более что благодаря ему я узнал тебя.

Амалия Альбертовна превратилась в настоящую истеричку. Врачи разводили руками, предписывали режим, покой, транквилизаторы. Лемешев взял отпуск и уговорил жену поехать в санаторий в Карловы Вары. Эта идея как будто оживила ее — Амалия Альбертовна съездила к портнихе, заказала несколько костюмов и платьев по фасонам одного из последних выпусков «Burda Moden», сделала модную стрижку и химию, наконец, аккуратно сложила два чемодана. За два часа до поезда она заявила мужу, что если куда-нибудь поедет, то только на Волгу.

Через три дня они уже плыли на теплоходе «Композитор Скрябин» по туристическому маршруту с заходом и длительными стоянками во всех волжских городах. В каюте было невыносимо жарко, хоть они и взяли самый дорогой «люкс», кормили однообразно и невкусно, вдобавок ко всему одолевали мухи, но, несмотря на неудобства, Амалия Альбертовна повеселела, снова стала подкрашивать губы и каждый день меняла платья из гардероба, предназначенного для Карловых Вар. Когда они вышли на берег в Кинешме купить свежих овощей и фруктов, сказала мужу:

— Сегодня я видела во сне Машу. Она увезла мое кольцо. Я без него как слепой котенок. Нужно связаться с ней и попросить, чтобы она вернула кольцо.

Лемешев удивленно уставился на жену. Ему очень захотелось покрутить пальцем возле виска, но в последний момент он отказался от этой мысли — жена и без того чуть ли не каждый день твердит о том, что у нее «поехала крыша», и напоминать ей об этом лишний раз было бы верхом садизма.

— Это невозможно, и ты сама прекрасно знаешь, почему, — сказал он, глядя куда-то в сторону на домишки с покосившимися заборами и беззубых старух на лавках в зыбкой тени берез. «Интересно, почему это невозможно? — впервые в жизни задался он вопросом. — Она же не шпионка. Какой и кому был бы вред, если бы мы связались каким-то образом с Машей?..»

Он не сумел ответить на свой вопрос, а потому следующая фраза жены вызвала у него чуть ли не приступ ярости.

— Мишенька, — сказала Амалия Альбертовна, — но ведь и без Ванечки невозможно жить.

— Я же просил тебя… Ах, черт возьми, зачем мы затеялись с этой проклятой поездкой? Это все без толку, без толку, пойми ты наконец. За эти годы я прочесал здесь каждый километр. Тебе давно пора понять, что либо наш сын не желает нас видеть, либо он…

Лемешев замолчал и полез в карман рубашки за нитроглицерином.

— Либо что, Мишенька? — спрашивала Амалия Альбертовна, зайдя вперед и пытаясь заглянуть мужу в глаза.

— Мне кажется, он тяжело болен, — размышлял вслух Лемешев, морщась от вкуса нитроглицерина. — Я говорил еще тогда, что его нужно показать специалистам и, может, даже положить на обследование, но вы все хором напали на меня. Вот теперь и…

Лемешев махнул рукой и выплюнул в пыль таблетку.

— Маша бы обязательно его нашла. Я была так не права, что не любила ее, — говорила Амалия Альбертовна, семеня рядом с мужем на своих высоких каблуках. — Просто я ревновала его ко всем женщинам. Как ты думаешь, Мишенька, а Соломина была на самом деле его матерью или…

— Черт его знает. Мне кажется, все не так просто. Понимаешь, несколько лет назад, находясь в командировке в Вильнюсе, я побывал в том детском доме, откуда мы взяли Ивана, кое с кем поговорил. Оказывается, у них там был еще один мальчишка-поляк, тоже чудом уцелевший при пожаре чуть ли не того самого дома, возле которого нашли Ивана. Он так и остался в приюте, закончил ремесленное училище и устроился механиком на какое-то судно. Директор показал мне его фотографию — у парня все лицо в шрамах. Обгорел во время пожара, а потом переболел не то ветрянкой, не то чем-то еще. Он у них записан как Ян — мальчишка помнил, как его зовут, но фамилию забыл. Они дали ему какую-то длинную литовскую. Вполне вероятно, что он, а не наш Иван, сын Соломиной.

— Нет, Мишенька, это не так, — тихо, но решительно возразила Амалия Альбертовна. — Они очень похожи с Машей. Наверное, они оба пошли в отца. Если бы я хоть издали увидела его, я бы определила, так это или нет.

— Но ведь для нас с тобой это не имеет никакого значения, — сказал Лемешев, с трудом подавив в себе вздох.

Они еще часа два бродили по жарким пыльным улицам Кинешмы, думая каждый о своем. Вернувшись в каюту, Амалия Альбертовна сбросила натершие до крови пальцы босоножки, легла на диван и попросила мужа задернуть шторы.

— Мишенька, ты только не волнуйся — со мной все в порядке, — сказала она. — Но я должна побыть одна. Поужинай без меня, ладно? И выпей чего-нибудь в баре. Мужчина должен хотя бы изредка выпивать, чтоб сохранять трезвый рассудок, верно? Ты ведь сохранишь его, да, Мишенька?..

Они сошли в Саратове, взяв с собой лишь самое необходимое. Лемешев договорился с капитаном теплохода, что тот оставит за ними каюту. «Композитор Скрябин» должен был вернуться в Саратов через пять дней, совершив намеченный тур по портовым городам вплоть до самой Астрахани. Лемешевы решились на это внезапно и, можно сказать, одновременно. У них не было никакого определенного плана действий.

— Возьму в пароходстве машину, и мы проедем в левобережную часть, — говорил Лемешев, когда они вселились в душный номер лучшей гостиницы в городе.

— Нет. Нужно ехать по правому берегу. И ни в косм случае не отдаляться от реки, — возразила Амалия Альбертовна. — Я помню, мальчик говорил мне по телефону, что каждый день купается в Волге. Еще он рассказывал Маше про какую-то косу, где купалась эта цыганка.

— На Волге тысячи песчаных кос. — Лемешев невесело усмехнулся.

— Но та… Мне кажется, я так ее и вижу. Я обязательно узнаю ее. Ах, как жалко, что Маша увезла с собой кольцо.

— Это все бабские бредни и суеверия, — не выдержал Лемешев. И тут же постарался сгладить свою резкость. — Мне кажется, Маша вспоминает о Ване каждый день. Это… это как будто дает какую-то надежду.

Он смущенно кашлянул, подумав о том, что под влиянием жены сам невольно стал суеверным.

Маша открыла сумку с надписью «Фонд Конуэя», которую ей вручил в аэропорту представитель фирмы. В ней оказались два великолепных концертных платья, две пары туфель и длинная коробочка с ожерельем из настоящих розоватых жемчужин.

«Жемчуг — это к слезам, — пронеслось в голове слышанное давным-давно еще в той, другой, жизни. — Только я не хочу, чтобы это были слезы из-за провала на конкурсе. Не хочу. Все, что угодно, но только не это».

На жеребьевке она вытащила карточку с цифрой «81» и сказала своему концертмейстеру:

— Я видела этот номер во сне. Он принесет мне Удачу.

Она пела в последний день первого тура и, еще не зная мнения жюри, поняла, что прошла во второй. «Но это всего лишь начало, — мысленно твердила она, выслушивая поздравления новых друзей. — Мария, собери всю себя в кулак и спой так, как ты хочешь. О Господи, помоги мне выступить так, как я хочу».

19

Моя любовь (ит.).