Страница 78 из 81
«Падай… Падай… Падай… — в уме прошептал Серегин. — Падай!»
И тут произошло невероятное. Еще несколько секунд экстрасенс держался, а затем, будто бревно, которое толкнули, рухнул на дверь. Не осел, не согнулся, а вот именно, как бревно, рухнул. Дверь на веранде открывалась наружу. Она распахнулась, и экстрасенс грохнулся на улицу.
— Ахтиньки! — шарахнулась в сторону перепуганная бабка Ульяна, подошедшая было к дверям. Серегин в каком-то судорожном рывке успел подхватить экстрасенса, не дал тому стукнуться головой о забетонированную дорожку.
— Видели? — с торжеством спросил экстрасенс. — А вы — не верите! — Он прошел на веранду, сел за стол, напротив Серегина. — Но вас я лечить не буду.
— Почему?
— Ничего не получится! Надо лечить только тех, кто верит. Тогда глину можно есть или землю из-под забора, и все едино — вылечишься. А вам, коль вы пришли ко мне, я дам рецепт на одно лекарство. — Экстрасенс лукаво взглянул на Серегина. — Вам-то оно еще не нужно. Подарите кому-нибудь из друзей от шестидесяти лет и выше, у кого наступило увядание. Так они вам от благодарности ноги целовать будут.
Возвращаясь в Матвеевку, Серегин не пошел дорожкой, которой они с Ульяной Петровной шли к экстрасенсу, а решил свернуть в луга. Сделал десяток шагов и оказался по пояс в траве, такой она была здесь высокой. Канавы в полметра глубиной вовсе не угадывались в ней, потому Серегин тут же споткнулся и упал на четвереньки. Канава была сухой. Выбравшись, он присел на краю. Иван-чай теперь оказался ему выше плеча. Рослой была и тимофеевка, каждая травинка по форме похожа на миниатюрный артиллерийский банник. Покачивал метелками овсюг. А пониже к земле какого только разноцветия не было! Розовый клеверок, гвоздика, другие травы, Серегин не знал их названия. Какие-то листики, былинки. Есть совсем крохотные, а есть побольше, свернуты в конус, внутри крупная капля росы. Наклонишь этот конус-рожок, а капля, как бусинка, так и выкатится на ладонь. Над Серегиным беспокойно летала какая-то птичка, повторяя: «Вот он, вот он, — садилась на высокую травинку. — Он. Он». Но стоило Серегину пошевелиться, вспархивала. «Вот он. Вот он».
Серегин вспоминал, как они всей группой, на втором курсе, ездили в совхоз в Лужский район на сеноуборку. Были тогда такие счастливые, беззаботные. Жили как жилось. А жилось свободно, легко. Днем работали в поле, ворошили, убирали сено. Затем купались в реке. Дно у берега вязкое, поэтому нырнешь в воду и поплыл, притапливая листья кувшинок. Девчонки тем временем умывались у колодца, они уставали за день и не хотели спускаться под гору.
После ужина начинались танцы.
Однажды Серегин с Надей забрели за деревню. Шли по дороге. Трава здесь была примята, но дерн не прорезан ободьями колес. На краю поля сели на пригорок. Изредка нечаянно касались локтями. Рука у Нади была горячей. И тогда Серегин отодвинулся.
— Ох, какой ты смешной, Серегин, — засмеялась Надя. Она смеялась как-то хитро, весело, непонятно для Серегина.
— Почему?
— Да так.
Он помнил, что волосы у нее тогда были светлые, желтоватые, выгоревшие на солнце.
Он тогда на нее обиделся, надулся, замолчал. А оказывается: «Я не ходила с теми, кто мне не нравился…»
Серегин поднялся и вышел к старице на лугу. Она была видна с бабкиного крыльца. Бабка называла ее Бычком. По берегам Бычка росли ивы. Когда дул ветерок, листва на длинных, спадающих к воде ветках плескалась, а по воде разбегалась рябь. Иногда брошенная ветром травинка падала на воду, и к ней с разных сторон устремлялась рыбья молодь, подталкивала ее и некоторое время плыла следом, а затем, утратив интерес, расходилась в разные стороны…
Вернувшись на завод, Серегин встретил одного из знакомых работников цеха.
— Вам телеграмма: «Позвоните НИИ».
Они с Надей пошли в приемную к секретарю главного инженера.
— Только что звонил директор по междугородному, — сказала секретарь. — Просил не занимать телефон. Вы не могли бы подождать?
— Идем в «городок», там на почте есть междугородный, позвоним оттуда, — предложила Надя.
С ними пошел и Шебаршин.
Видимо, Надя очень расстроилась, она шла быстрее остальных, впереди. Шебаршин тоже спешил, широко размахивал руками, косолапо шагал позади всех.
Выяснилось, что в Ленинграде заболел сотрудник, замещающий Серегина.
— А что еще нового?
— Приехал Петя Петроченков из Сызрани. Как обычно, заранее. Сидит в вашем кабинете, штудирует отчеты. Носим ему туда чай, чтоб до начала работы комиссии не умер от истощения. Очень настаивал на том, чтобы мы включили цветное изображение.
— Без меня — ни в коем случае. Слышите!
— Надеюсь, ты не уедешь, побудешь несколько дней? — заволновалась Надя.
— Конечно.
— Фактически речь идет о двух рабочих днях, потому что в субботу и воскресенье никакая комиссия работать не будет.
— Само собой.
Серегину вообще не хотелось включать цветное изображение: это не запланировано по первому этапу, а главное, с цветным изображением еще не все отлажено, спешка может испортить у комиссии первое впечатление. Серегин по опыту знал, насколько порой оно важно.
Попробовал бы художник вынести на суд зрителя незаконченное полотно. Кому какое дело, сколько ты над нем работал. Оценивают то, что видят. Так во всем!..
— Завтра еще позвоню, — решил Серегин.
Но он хорошо знал и Петроченкова. Тот каким-то образом умудрялся входить во все комиссии. Есть такие вездесущие люди! Серегин уже сталкивался с ним неоднократно и знал, что это за человек.
Члены любой комиссии делятся на две основные группы. Одни покладисты, спокойны, с ними легко «варить кашу». Других долго приходится убеждать, объяснять им, доказывать, спорить, но в конце концов и с ними приходишь к какому-то взаимоприемлемому решению. Петя Петроченков занимал особое место. Ему невозможно было что-либо доказать. Если все говорили «черное», он говорил — «белое», и наоборот. Обычно, когда разработчики, охрипнув, ослабев, уползали в коридор, чтоб отдышаться и тем спастись от инфаркта или избежать тяжкого преступления — в состоянии аффекта не придушить Петьку, — тогда за дело принимались все члены комиссии, они доказывали и пытались объяснить ему, а когда и они падали ниц, из коридора возвращались еще слабые, но уже несколько ожившие исполнители, благоухающие корвалолом и валерьянкой. А Петя сидел как гвоздик. «Что же нам с ним делать? Что делать?» — стонали все.
Но один раз всех выручил сотрудник Петроченкова, вместе с ним приехавший из Сызрани.
— Да ничего не делать, — сказал он. — Пусть пишет «Особое мнение».
— Как?
— А вот так. Подписывается, а рядом — «Особое мнение».
И пояснил. Петя каждое утро раньше спорил с женой, которая готовила ему завтраки. Дело дошло чуть ли не до развода. Петя говорил, что яичница подгорела, а жена возражала, мол, только поставила сковороду. «Все равно подгорела». Однажды жена так разозлилась, что швырнула на стол тетрадку и закричала: « Пиши „Особое мнение“!» И Петя написал. И с той поры — лады. Так стали поступать и председатели всех комиссий, клали перед Петроченковым протокол и тихо, вежливо говорили: «Не согласны? Пишите „Особое мнение“». Петроченков после подписей всех членов, комиссии ставил свою, а рядом крупно выводил: «ОСОБОЕ МНЕНИЕ!!!»
— Один-то день там, в случае чего, обойдутся и без тебя, — сказала Надя.
— Вот именно.
Они пошли обратно к заводу. Надя была весела, возбуждена. Она была такой же, как в прежние, студенческие годы, а эти серебряные колечки, — ох эти колечки! — они так и катились, звеня. Нет, больше никто в мире так обворожительно не смеялся!..
В каком-то из заводских цехов начался обеденный перерыв, вокруг беломраморного бассейна на всех скамейках сидели женщины в темных халатах, одни вязали, другие читали, загорали на солнышке, наклеив на нос уголок оторванного от газеты листа. Многие из них были в пляжных очках, ноги далеко выставлены перед собой, Халаты задернуты выше колена. Все знали и Надю, и Шебаршина, а вот Серегин был для них человек новый, поэтому при его приближении они быстро одергивали халаты.