Страница 135 из 136
То, что В. Семин сформулировал, спрессовал в отточенные формулы, у Глазова развернуто в самой художественной структуре повести. Его Белов — тридцатидвухлетний шахтер с двенадцатилетним рабочим стажем — «пожилой» по тогдашним солдатским меркам и вправду годный по возрасту в командиры или комиссары.
Как ни парадоксально на первый взгляд, лидером обычно становится тот, кто может прожить в одиночку, кто привык сам принимать решения, сам отвечать за себя и в этом смысле не нуждается — вроде бы не нуждается! — в коллективе, в соратниках, в моральной поддержке.
Такое и случилось с солдатом Петром Беловым, который во время тактического контрнаступления немцев в 43-м году попал в плен, бежал и стал выбираться к линии фронта. В этом бывшем шахтере обнаружилась та добротность, надежность, самостоятельность, которая свойственна рабочему человеку, привыкшему трудиться всерьез, не пытаясь как-то словчить, устроиться в жизни полегче, повыгоднее.
Хорошо чувствуя своего героя, Глазов изобразил его Немногословным, не любящим вступать в спор: не словами, не доводами убеждает он, а справедливостью, основательностью своих решений. И этот облик художественно совпал с балладной напряженностью, которая требует прежде всего действия, поступков, решений.
Все тридцать с лишним человек, постепенно собравшиеся в группу Белова, добровольно приняли его руководство. Кто считал его командиром, кто комиссаром — не столько даже старшим по званию, сколько более крепким по духу. Не слабодушные вручили ему свои судьбы: и старшина-танкист и сержант-артиллерист сами были из породы лидеров, сами вели до этого небольшие группы. Они доверили Белову себя и товарищей потому, что доверяли ему больше, чем себе: одним виделся за ним еще и командирский опыт, а другим — авторитет партии. Но в любом случае за этим стояло уважение и доверие к его собственной нравственной прочности. Наблюдая это, радист Саша подумал: «Как живуча в людях тяга к чьей-то справедливой силе и воле, которые оказались надежней их собственной…как сбивает эта воля в единый и послушный строй людей, еще не успевших в этих обстоятельствах открыть в себе способность к подвигу и самопожертвованию». Пожалуй, главное слово здесь — справедливая: лидером становится тот, кто наиболее тверд, решителен и мудр в стремлении к общей правой цели. Пока Белов осуществлял такую цель в чрезвычайной обстановке, он был лидером. А после прорыва он снова, как и все, подчинен команде: «Рядовой Белов, в строй!»
Ни наград, ни званий, ни портретов в газете — обычный случай, простое исполнение долга, осуществление самого себя!
В этой ситуации автор резко обнажил психологическое перекрестие: одним хочется снять ответственность даже за себя, а Белов принимает ответственность за других.
Знаменательны два своего рода крайних случая. Первый — когда полицаи заставили схваченного ими бойца из группы подвести их к укрывшимся окруженцам — и «в тот момент, преодолевая душный страх предательства, Илья испытывал и ненависть и вроде благодарность к усатому, избавившему его наконец от необходимости самому что-то решать». А другой — когда старшина Тельнов, охотно и естественно подчинявшийся командам Белова, в трудную минуту сам, по своей воле, по своему решению увлек четверых автоматчиков и завязал отвлекающий бой; погибнув сами, они спасли остальных.
Между этими крайними случаями, двумя полюсами самостоятельности и подчинения чужой воле, течет основное русло повествования.
Когда группа вышла к незамерзшей реке, через которую нужно переправиться, автор замечает: «Может, каждый, оказавшись один на один с рекой, и придумал бы что-нибудь или хотя бы попытался сделать это, но сейчас, как по команде, все посмотрели на Белова».
Способность к решению подняла Белова над другими, а ожидания других подняли его над самим собою. Потому-то я и оговаривался, что лидер вроде бы не нуждается в соратниках: на самом деле они побуждают его действовать, они поверяют его правоту, они заставляют его совершить больше, чем он сделал бы для себя, и тем поднимают его над самим собой: «Нынче, как никогда, ему требовалась надежность каждого своего следа, в который вступят остальные, поверившие ему».
Поначалу Белов был убежден в том, что лучше выходить одному, полагаясь только, на себя. Но не мог он и отринуть тех, кто был слабее, кому было труднее, кто нуждался в поддержке или помощи. Не сладость власти, а тяжесть ответственности создает лидера. И это внутреннее напряжение, внутреннее движение характера сильнее всего покоряет в пружинно сжатой Повести, повести-балладе. Иной прозаик написал бы на этом сюжете изрядный роман: эпизодов тут можно нанизать множество. Но для Глазова было важно движение характера и та атмосфера, в которой этот характер себя обнаруживает.
И овладев этой балладной сжатостью, этим внутренним напряжением действия, Глазов подступился к повести «Подробности неизвестны».
В журнальном варианте она называлась «Ночь и вся жизнь», и уже само название предуведомляло, что в ней нужно видеть не этюд, не эпизод, не быль, а нечто большее — историю, столь же впечатляющую, сколь и поучительную (очевидно, из-за этого привкуса назидательности автор и заменил его).
Перед нами все та же влекущая Глазова зона времени и пространства: вторая половина войны, прифронтовые места, только на этот раз в ближних тылах наших войск. Можно было бы даже вообразить, что писатель проводит некий эксперимент: в какой обстановке прорывались из окружения наши бойцы и в какой — немцы. Собственно говоря, логика художественной мысли вполне допустимая.
И все-таки сходство между двумя повестями — в другом: и у Гурилева и у Белова происходит проверка добротных «мирных» свойств характера в экстремальной, как любят нынче говорить, обстановке. Да еще в том, что оба оказываются в неожиданной для них роли: рядовой стал командиром, бухгалтеру пришлось стать бойцом.
Но в новой повести писатель уже не удовлетворился тем, как явлены свойства характера, а заинтересовался и тем, как они сложились, сформировались, как всю жизнь накапливалась энергия для вспышки, озарившей ту ночь. Поступок — это и вершина и следствие накопленных нравственных ценностей. Поэтому так уместны оказались воспоминания героя, в которых не нуждалась предыдущая повесть, настроенная на балладную волну.
Три круга бытия проходит Гурилев в повести.
Первый — самый обширный, в нем герой раскрывает свою верность совести и долгу или, скажем лучше, совестному долгу, чтобы подчеркнуть их слитность, а не противопоставление, которое нередко привлекало своей драматичностью других прозаиков, писавших о войне.
Перед нами сугубо штатский, вырванный из привычного уклада человека в бурном прифронтовом солдатском море. И вот эта «штатскость» начинает испытываться — пока еще не на излом, а, так сказать, на прогиб. Достойно, хотя и не с таким самообладанием, как старший лейтенант Вельтман или сержант Ерхов, ведет он себя во время бомбежки поезда. Спокойствие, собранность, решительность предопределили его согласие поехать в дальний, только что освобожденный сельсовет.
Все эти добротные качества проявляются у него естественно, свободно, прочно. В предсмертные свои минуты во время допроса у командира прорывающейся немецкой группы Гурилев, заново оглядев свою прошлую жизнь, осознает как самое для себя важное: «Никогда не задумывался, что живет по внутреннему закону: не ожидание награды должно побуждать к добру».
И может быть, именно в силу логики этой идеи погибает сам Гурилев: счастливый исход был бы для него своеобразным вознаграждением за стойкость: выстоял — и за это был спасен. В повести он погибает, но как и другие, отважно павшие, остается жить навечно — жить в памяти народа. Памяти, в которой Никто не забыт и ничто не забыто.
Наверное, здесь уместно одно отступление. В романе Д. Гранина «Картина» есть эпизод, когда председатель горисполкома Лосев встречает церковного служку — «ересиарха», разжалованного из священников за еретическое предложение поменять рай и ад местами: только истинный праведник станет творить благое дело, зная, что не райская жизнь, а адовы мучения ждут его за это. И, в конечном счете, Лосев, решившийся на благое дело — сохранить памятник культуры, вынужден вместо ранее предрешенного повышения по службе отправиться в «ад», прорабом в какую-то строительную организацию.