Страница 107 из 110
— Ещё вопрос, уважаемый советник. Ты себе кулаки не сбил? Мне слышалось, что стучал по стенам ты постоянно, — с усилием подтянул ноги, усаживаясь удобнее. — Нельзя себя настолько не жалеть! Хотя стены ты, верно, пинал, раз руки целы…
— Я вообще не трогал стены, если тебя это утешит! Я звал тебя по имени, чаще мысленно, иногда — нет, а ты молчал.
— Прости меня, уважаемый советник, я не хотел огорчать тебя. Механесом, скажу тебе, быть неудобно: все время есть риск на кого-то налететь, что-то случайно сломать или протаранить стену, — перевел дух. — Никакого удовольствия, один шум и сумятица.
— Какое уж тут удовольствие. Разве что ты жениться на ком-то внутри стены успел. Алан, что это за кольцо?
Алан уставился на свою руку в непонимании, с трудом поднял к глазам кисть, отогнул ворот, рванул — и откуда только силы взялись? — заскребли, обламываясь ногтями, пальцы:
— Нет, нет-нет-нет-нет! Только не это!
— Алан! Алан, успокойся! Ты что творишь! Уймись!
Я насилу оторвал серые окровавленные руки Алана от его же шеи, сжал обе ладони, приводя в чувство, заставляя вернуться разумом в эту комнату, в этот момент. Признаться, мне это удалось далеко не сразу.
— Это очень прискорбно, но я знаю, кто меня проклял, — прошептал Алан. — Я уже сидел на цепи.
Ладони, по-прежнему сжатые в моих руках, дернулись снова, как лапы волка, взрывающие землю. Алан открыл наконец глаза, вместо обыкновенной ясной серости там сияла яростная желтизна.
— Я был балаганным волком, очень хорошим волком, на меня всегда приходили посмотреть! Поначалу пускали даже маленьких детей, до того я был хорошим, умным, как собака, — Алан дернул головой, скребнул ногой.
Второй за жизнь ошейник — многовато для одного ши, тем более волка.
Да, ошейник, каменный, монолитный, плотно охватывающий шею. Широкий, с выбитыми по краю рунами. Словно вросший в белую волчью кожу.
— Погоди, Алан, погоди. Там есть знаки, возможно, мы их прочтем, — я пожал пальцы и отпустил руки Алана. — Сейчас тебе в любом случае лучше, чем механесу в стене!
Знакомая, слегка насмешливая улыбка прокралась в глаза Алана, погасила желтое пламя, зажгла обычное серое.
— А может быть, и нет. Возможно, мне вовсе не стоило выламываться из той стены.
— Ничего, Алан, ничего. Может, мне тоже стоило умереть. У меня ведь тоже есть личное проклятие. Я «не смогу защитить женщин». А наш принц «погибнет из-за женщины». Вот и подумай, чье проклятие страшнее.
— Вина есть на каждом из нас. А бутылки вина у тебя нет?
Алан. Проклятый, вымотанный камнем и поседевший, однако — Алан. Это искупало многие и многие несовершенства мира.
Теперь Алан не может покинуть стены замка и не может обратиться в волка. Двойное проклятие, доставшееся от Боудикки… Временами у него немеет рука с кольцом, что не мешает ему быть самым лучшим начальником замковой стражи. И уж точно — моим другом.
Позже, в его личных покоях, за бутылкой вина и перед самым уютным камином на свете я выяснил, что Алан услышал из речи Этайн. Другое, короткое: «Пусть иная, прошедшая моим путем, подарит истинному королю, что взято быть не может».
Вот и суди теперь, какой король истинный и что это может быть за подарок.
Третье ноября третьего года Тёмной эпохи. Двор постепенно оживает, дел меньше не становится, но пора вернуться к записям
Что же до наших злобствующих теней, жаждущих дорваться до власти…
Фоморы выставили друидов из вод своего царства.
Лорканн их изничтожил. Предупредил заранее, а после не разбирался, слышал кто его, или нет. Как ему это удалось, я не скажу, однако пропавший грифон точно вернулся на одну ночь.
Эохайд изгнал их из своих земель спустя девять лет. Всех высших, всех «клинков порядка». Оставил знахарок и филидов, кто не менял души и кто решил не уходить за своими владыками. Оставил без привилегий, свойственных «Несущим-свет» или «людям над людьми», как они себя называли. Сделал это король галатов после одного разговора с королевой. Не могу сказать, «своей королевой», провалиться мне в мир теней.
Но это все произошло много позже.
Когда наступил третий Самхейн Темной эпохи и ши смогли проникать в Верхний мир, я знал, где искать Мидира.
Самхейн праздновался королем Верхнего под открытым небом, на большой поляне подле их нового дома, огороженной горящими факелами.
Король галатов был рядом со своей королевой.
Но, завидев высокого мужчину в черной одежде, отделанной серебром, в маске волка и с приметной вышивкой — зверь, воющий на луну — поспешил догнать его лично.
Вряд ли Мидир заплатил. Скорее, просто отдал свою одежду, а незнакомый галат был только рад подарку в ту ночь, когда принято рядиться в чужое.
Толпа шелестела словам и слухами.
«Король не отходит от нее, может, она колдунья?» «Глупости! Если она и приворожила Эохайда, то лишь своей любовью». «А руки ее исцеляют». «Нехорошо, что нет янтарного ожерелья, нехорошо». «Это потому, что пресветлая госпожа ничего не может носить на шее».
Молва, как это водится среди людей и ши в равной степени, часто попадала в цель и еще чаще ошибалась.
Боудикку я не увидел, зато увидел еще одного, помимо Эохайда, высокого и приметного мужчину.
И замер на месте.
Потому как в золоченом шлеме, в одежде короля галатов к королеве приближался Мидир! Все расступались перед ним — и не потому, что он изображал Эохайда.
Я молил богов, которых нет, чтобы они удержали моего короля от очередной глупости.
Заныл кларсах, сладко и грустно, медленно и протяжно. Об ушедшем в ночь воине, который просит любимую не лить о нем слезы. Девушка, держащая кларсах, подняла голову, и я узнал раскосые серые глаза. Постарался не реагировать на озорное подмигивание.
Ну конечно, короли и их семьи — все собираются на королевском празднике.
— Моя королева подарит мне танец? — спросил Мидир, и Этайн протянула ему руку.
— Я бы хотела подарить его мужу…
— Но пока его нет.
Они шли рядом, и все расступались перед ними. Он вел — она поддерживала, он говорил — она отвечала.
— Мы не танцевали ранее? — подняла Этайн четко очерченные брови.
— Разве в снах, — тихо отвечал Мидир, не сводя с нее пылающего взгляда.
— Вы… кто вы? — нахмурилась она в непонимании.
— Разве не видите? Я ваш муж, — Мидир скрыл улыбку в поклоне, а меня вновь прошило ужасом.
Каждое слово было и правдой и ложью. Каждое слово сворачивало мир вокруг них заново. Он поднялся, закружив Этайн в повороте. Его губы прошли почти рядом со щекой Этайн.
Поцелуй он ее, память могла вернуться, и тогда… Я не знал, что произойдет «тогда», и не хотел знать.
— Не стоит так шутить, — привычно строго ответила Этайн, и даже у меня заныло сердце. — Облик — еще далеко не всё. Нет-нет, мы не встречались. Я бы не смогла вас забыть!
— Не сомневаюсь, моя королева.
Этайн двигалась так плавно и легко, как самая прекрасная из ши. Ей подчинялся танец, ей подчинялось все.
Хлопок. Поворот. Улыбка.
Все застыло. Нет никого, лишь эти двое.
Воздух загудел вокруг них магией, которой не было. Все, случившееся и не случившееся с ними, плясало призрачными тенями вокруг, сплеталось, обрастало тканью несбывшегося. Миры рушились и воскресали вновь, а эти двое вели свой танец так, как это было задумано.
— Вы из дальних краев? — спросила Этайн.
— Я из дальних краев. Там небо зеленеет на закате, а прозрачные ели сплетают кружево времени. Там каждая капля поутру горит, словно алмаз, а воздух чист и прозрачен, как горный ручей. Там нет судьбы.
— Жаль, что я там никогда не бывала.
— Мне жаль тоже.
Мидир, поймав ладонь Этайн во взмахе, переплел ее пальцы со своими.
Недопустимо и невежливо по любым законам. Но это же Мидир!
— Прости… те, — Этайн остановилась, вырвала руку. Смежив веки, прижала ко лбу тыльную сторону запястья. — Мне… нехорошо. Душно, в глазах двоится. Я не могу танцевать с вами более, прекрасный незнакомец. Простите меня! Простите, что лишила вас танца.