Страница 4 из 9
Вихрь подхватил меня.
Я танцевал в хорошем ритме, но не в такт.
Просил оркестр подстроиться, но это был оркестр из Вашингтона, он по трансляции на хлорвиниле, хотя диджей рукой мне притормаживал.
Уважают.
Я чувствовал себя великим динамистом.
Нет, девочка, флирт и динамо – вещи разные: флирт ведёт, динамо лишь уводит.
Флирт – для кого-то лично, динамо – все подряд.
Динамо – сволочь, которой ничего не надо.
Пополоскать и смыться.
Флирт – звонит.
Динамо – никогда.
Флирт – жизнь.
Флирт – водка.
Динамо – суп из мусорной корзины, каша из вранья.
Я был динамо.
Я прекратил.
Когда меня вели две девочки домой – я плакал.
Я динамистка.
Я записался на приём в женконсультацию.
Я напился.
Я отдал в стирку кофту с телефонами в карманах и замер на диване.
Мне только жаль ребят однообразных.
Работа, виски, перелёт, закуски, стол, куплеты, децибелы, террористки, децибелы, виски, лёд, концерт, бассейн и перелёт.
Можно было бы исчезнуть. Уйти на подводной лодке. Но так жалко всех. Будут искать, мучиться… Какое-то время, конечно.
Я-то вернусь. Просто они не знают. А вот когда я вернусь, будет жалко себя.
Они уже смирились, привыкли, поняли, что так легче. И вдруг я – здрасте! Обалдели все и даже кто-то лишний.
Что же делать? Возвращаться на подлодку? И здесь моё место и там моё место заняты… Вот положение.
Несколько часов приставал к знакомым: «Что вы посоветуете?…» – затем вернулся в свой дом и Бога благодарил за место в собачьей будке.
Исчезать всегда приятно…
Если не думать…
– Нам по пятьдесят. Это юбилей, а не заказ.
Автограф
В Одессе на книжной ярмарке на морвокзале я подписывал книги.
Образовалась даже небольшая даже очередь.
Даже народ галдит.
Я пишу в Америку, в Израиль, в Германию, Австралию.
В общем, нашим, но туда.
Кто-то просит подписать «Гале от Юры», кто-то – «мой папа Вас любит».
– Как папу зовут?
– Валера.
– Как маму зовут?
– Шурочка.
– Тебя как, девочка-радость?
– Надеждочка.
«С Вашей Надеждой не расстанусь».
Пишу быстро, бодро.
– Кому, девушка?
– Сыну Кириллу.
«Твоя мама, Кира… В общем, держись, Кирочка, за маму… Я тебя сменю…».
И тут слышу два женских голоса:
– Почему я должна у него подписывать?
– Ну, пока он здесь.
– И что он мне должен написать?
– Ой, Рая, что ты начинаешь.
– Я не начинаю. Что, я должна книгу у него купить? Дай двадцать гривен, я куплю.
– У меня нет. Купи ты.
– Не хочу. Почему я должна за двадцать гривен…
– Ну, дай ему что-нибудь подписать.
– А что он мне напишет?
– Я не знаю. Он что-то тебе напишет.
– Что, Рая, что он мне напишет? Это я что, в очереди должна к нему стоять?
– Не надо. Тебя пропустят.
– Кто?
– Все. Они тебя увидят – они пропустят.
– И что я должна сделать?
– Ой! Дай ему какую-нибудь бумажку, он что-то на ней напишет.
– Что, Рая? Что он должен написать? Я должна ему продиктовать?
– Он сам напишет.
– Что?
– Откуда я знаю. Он всем пишет. Подсунь бумажку. Он тебе напишет…
– Что?
– Он сам придумает.
– А если какую-нибудь гадость, как я Лёне покажу?
– Значит, не покажешь.
– Как я могу не показать? Мы столько лет вместе, как я могу не показать, тем более он всё равно найдёт.
– Что ты боишься? Ты уже на костыле. Что он тебе такое напишет, что ты не сможешь показать Лёне?
– Рая… Рая… Ты вчера видела по телевизору? Они все теперь только об этом и пишут. У них какое-то воспаление.
– Он такого не напишет. Я его знаю давно.
– Ты же говорила, что он редко приезжает.
– Сейчас редко, да…
– Ну вот… Между приездами их так портят, Рая. Они сейчас только об этом и пишут.
– Ну, тогда он просто распишется.
– А если он что-то ещё начнёт?…
– Вырви…
– Хорошо… Граждане, дайте инвалиду без очереди на костыле… Молодой человек, вот Рая просит, чтобы вы ей что-то подписали.
Я пишу: «Раечка! – так звали мою маму… – Будьте здоровы!»
– А, ну, тогда и мне что-то напишите… Мусе.
Я пишу: «Муся! Не доверяй Лёне! Пусть знает – я тебя любил, люблю и буду любить. Мои руки, руки тебя помнят. Сердце, сердце ноет. Пусть его утешает, что мы редко видимся. Целую тебя, Мусенька, и, так и быть, жму руку Лёне. Всегда рядом, всегда… Пиши, Муся. Твой…»
– Рая! Ты видела, что он написал! Они все испорчены до мозга костей. Они помешаны на этом сексе. Его руки меня помнят. Как тебе нравится… Хотя я была в Ялте в 68-м году… Может, действительно… Я уже не помню… Рая, пусть эта записка пока полежит у тебя…
– Что значит «пока»?
– Я хочу его жене показать.
– Эй, девочки! – закричал я. – Верните автограф! – но было уже поздно.
В отношении между людьми главное – расстояние.
На каком расстоянии у тебя друг, враг.
Близкий, но глупый.
Далёкий, но умный.
На каком расстоянии друг или начальник.
Близость измеряется не родственностью, а расстоянием.
Кого-то ты держишь на расстоянии вытянутой руки.
Кого-то – на расстоянии телефонного звонка.
Кого-то – на расстоянии междугороднего телефона, SMS, электронной почты.
Эти расстояния устанавливаются сразу.
И не изменяются.
Но неожиданно пропадают с приездом или отъездом.
Свобода – это расстояние между людьми.
Пусть автор не обижается!
Где-то кто-то что-то хорошо сказал.
О чём-то.
Что – не помню.
Но так хорошо сказал!
Как раз об этом.
Очень хорошо сказал.
Когда кто-то хорошо о чём-то говорит, чем это хорошо?
А тем, что тебе уже об этом можно и не говорить самому.
Уже сказано.
И сказано хорошо.
Запомни и пользуйся.
Думай над другим.
Формулируй, обрывай лишнее, полируй.
Закругляй, чтоб формула гладко шла, без сопротивления, в память входила и ложилась вплотную.
Когда об этом надо сказать.
Она и из тебя выскакивает без сопротивления.
Вначале ты и автора помнишь.
Потом забываешь.
Фамилия мешает…
Она же в формулу не входит, она торчит и срывается, пока формула скользит туда-сюда.
И автор пусть не обижается.
Чего ему обижаться?
Мы же детей своих в суворовское училище отдаём, жене отдаём.
Что же, он будет всюду с отцом таскаться?
Вперёд одному легче.
Гости из будущего
В Одессе в старое время, то есть в советское время, мы что-то у кого-то отмечали за праздничным столом.
Компания – человек десять.
Часть сидела на кушетке.
А за их спиной пара спала под покрывалом.
Были на пляже.
Выпили.
И спали мертвецки.
И вдруг в разгар веселья они зашевелились.
И очень бурно.
И очень громко.
Со стонами и криками.
С воплями:
– Тебе хорошо?
– Мне хорошо!
Или они нас не видели.
Или они думали, что мы думаем, что мы их не видим.
Чёрт-те что!!!
За спиной.
Вместо того, чтоб заглушить их, все замолчали.
А они – яростно и тяжело дыша…
Мы, которые сидели на кушетке, не могли удержать рюмку.
Меня била в спину чья-то нога или голова.
Ужас! Стон! Стыд!
Мы, как нас учили, не замечали.
Но как ты не заметишь ногу на своём плече?
Кто-то перекошенно процедил:
– Вот такая любовь!
Под крики: