Страница 166 из 172
Их крик разбудил весь лагерь, взрослых и детей. Юная испанка подошла к группе мужчин. Она, похоже, еще и не раздевалась и была очень взволнована. Шаль говорил по-испански. Он расспросил девушку, а потом перевел остальным:
— Хуанита говорит, что сегодня была в баре «Выстрел в затылок». Очень долго. С одним мужчиной, который хотел дать ей место танцовщицы в Гамбурге. Мужчина напоил ее и довольно основательно, вы же видите. — Красивая девочка и вправду была сильно пьяна. — Хуанита говорит, что в конце концов здорово испугалась и убежала от мужчины, назад, в лагерь. Она бежала и все время оглядывалась, не преследует ли тот ее.
— А дальше что? — спросил Кушке.
— Тот не преследовал, — продолжил Шаль. — Но показалась какая-то машина, которая разворачивалась в деревне, а потом в лунном свете Хуанита увидела одинокую фигуру. Она может нам точно показать, где. Она не знает, была ли это фройляйн, но говорит, что вполне возможно. Она говорит, что фигура по другую сторону деревни вошла в заросли камыша у болота.
— Ах ты, сено-солома! — воскликнул Кушке.
— А потом, говорит Хуанита, фигура пошла по болоту, но как будто плыла над ним по воздуху, — переводил доктор Шаль. — Она парила так довольно долго, а потом вдруг пропала…
— Так, теперь быстро! — закричал Кушке.
— Боюсь, что так быстро уже не получится, — сказал пастор.
После этого стало тихо. Никто не проронил ни слова. Только луна светила на кучку людей. Да Хуанита начала по-пьяному всхлипывать.
Доктор Шаль нарушил молчание:
— Пойду позвоню пожарным. Может им удастся…
Не закончив фразу, он побежал к своему бараку.
19
— Пожарные приехали быстро, — рассказывал пастор Демель. — Три машины из соседних деревень. С полным оснащением и прожекторами. Пожарники работали всю ночь напролет. И сейчас еще работают.
— А то место вы нашли?
— Да, Хуанита показала нам еще до приезда пожарных. Перед деревней фройляйн свернула в болото — на ту узенькую тропку, по которой она все время ходила к своим друзьям на холм. Я нашел ее следы. С сегодняшней ночи там и ищут.
— И ничего не находят, — тихо промолвил я.
— Да, ничего, — еще тише подтвердил пастор.
После этого мы замолчали, пастор свернул на эту ужасную дорогу, с ее выбоинами и убогими деревеньками. Сегодня она мне показалась в тысячу раз безотраднее, чем тогда, когда я ехал по ней впервые. И вся местность казалась жуткой. Твердая почва была покрыта снегом, а все болото, за исключением небольших белых возвышений, выглядело поверхностью глубокой черноты. Заснеженными стояли голые остовы берез, ольхи и вётел. Как пики торчали по краю сухие стебли камыша. А за ними в тумане и мороке далеко простиралось болото. Мы, наконец-то прибыли.
Дорогу перегородили красные пожарные машины. Дальше в болоте виднелись люди с лестницами и люди на досках. Они шарили длинными жердями в грязных черных водах. Иные сидели на корточках на деревянных платформах машин и пили из бумажных стаканчиков горячий кофе. Среди них я увидел директора лагеря доктора Шаля, лагерного врача доктора Шиманна, шофера Кушке и доктора Вольфганга Эркнера. Демель остановился. Мы вышли. Я поздоровался со всеми. Все они были бледными и небритыми и валились с ног от усталости.
Директор лагеря сказал:
— Скоро придется сворачивать поиски. Обшарили жердями практически каждый квадратный метр болота на том участке. И ничего не нашли. Вообще ничего. Ни клочка одежды. Исчезла без следа.
— Без следа, — эхом повторил Кушке и уставился на свои большие руки.
Доктор Эркнер, растрепанный, без шляпы, горько вздохнул:
— Это уже второй случай за последние три месяца, когда сбегает пациент. Больше я такого не потерплю! А фройляйн уже была совсем здорова!..
— Здорова? — переспросил я.
— Да, конечно. А что?
Я рассказал ему, что фройляйн Луиза, напротив, вернулась в свое прежнее состояние, когда я в последний раз видел ее. Так что она это только ловко скрывала от врачей. Эркнер строго спросил с меня:
— Почему же вы не сообщили об этом?
— Я сообщил. Еще гораздо раньше, как только появились первые признаки. Я хотел попасть к вам, но меня перехватил доктор Гермела. Ему я все и выложил. А он сказал мне, чтобы я занимался своими делами и не совал нос, куда не следует. Что фройляйн прекрасно интегрирует в ваше терапевтическое сообщество. Потом еще осадил меня и прочитал мне лекцию о демократизации психиатрии и о…
— Хватит! — прорычал Эркнер. — Не могу больше этого слышать! Значит, Гермела! Проклятье! Видит Бог, я ничего не имею против длинных волос и бород, и против новых идей. Но этому типу я уж вправлю мозги, будьте уверены!
— Только это не воскресит фройляйн Луизу, — возразил я.
Подошли пастор и доктор Шалль.
— Радостной и счастливой, как никогда, прилетела сюда фройляйн Луиза. Потому что ее позвали ее друзья, — с расстановкой сказал я.
— Да, — отозвался Демель. — Радостной и счастливой, как никогда, так и показали все свидетели. — Он немного помолчал, а потом изрек в никуда: — «Позволь же мне со всем проститься — не плача, а ликуя, словно лебедь…» Чьи это строки?
Никто не знал.
— Я бы хотел сам там посмотреть, — попросил я.
Мне дали прорезиненный комбинезон — такой же, в каких были все мужчины на лестницах и досках, — жердь для обшаривания, и я заскользил, лежа на лестнице и отталкиваясь жердью вдоль узкой, заснеженной тропки в болото. На снегу, покрывавшем тропинку, были четко видны отпечатки остроносых женских ботинок, расположенные близко друг к другу, как будто фройляйн здесь семенила, спеша. Метр за метром: один, еще один. И вдруг как отрезало. Дальше следов не было. Ни единого. Только свежий нетронутый снег. Я лежал на своей лестнице, придавленный тяжестью резинового комбинезона, и таращился на последний отпечаток ботинка. Ко мне, передвигаясь таким же образом, приблизился один из пожарников. Он долго молча рассматривал меня, потом сказал:
— Да, вот здесь она и ушла. Но мы здесь уже все обшарили не один раз. Здесь внизу ее нет.
— Но она должна лежать здесь!
— Да. Должна бы. Но не лежит. Мы ничего не нашли. — Он снова удалился с помощью своей жерди. А я еще долго лежал без движения возле тропки с последним следом на снегу и думал о фройляйн Луизе. Потом я продрог и поспешил из болота. Я скинул комбинезон, переоделся в свое пальто и спросил пастора, нельзя ли мне еще раз пойти в лагерь, в комнату фройляйн Луизы.
Он кивнул и молча пошел со мной.
Под нашими ногами скрипел снег. Ни кусочка красной земли больше не было видно. Перед оградой не стояло ни одного автомобиля. За забором — ни одного ребенка. Мне было холодно. Те же охранники у входа грустно кивали мне. Над всем необъятным лагерем с его березами и ольхой, как тяжкий груз, нависла печаль. Было очень тихо. Мы с Демелем меряли шагами снег.
Бараки на заднем конце лагеря, где снова над болотом уже расстилался туман и морок, выглядели пустынными и заброшенными, потому что оттуда не доносилось ни голосов, ни шорохов.
Мы прошли в кабинет фройляйн Луизы. Внутри был леденящий холод, но все выглядело так же, как в тот день, когда я был здесь в первый раз.
Я огляделся. Уродливая мебель. Папки. Документы на письменном столе. Когда-то давно здесь, наверное, и убирались, но сейчас на всем снова лежал слой пыли. Кактусы в горшках на подоконнике казались замерзшими. Морозные узоры покрывали стекла. Вот плитка, которую ремонтировал пастор. Вот напротив окна висит огромный рисунок в черно-белых тонах, на котором изображена гора из человеческих костей и черепов, а над ней в чистое небо возносится массивный крест. Внизу справа подпись: «Готтшальк, 1965». Три года назад она нарисовала эту картину. Теперь она мертва. Она мертва? Я не спеша прошел в ее комнату. Здесь было так же холодно. Вот ее лоскутный коврик из обрезков ткани, вот шкаф и книжная полка, по стенам шесть детских рисунков, торшер, радиоприемник на тумбочке у кровати, а рядом та самая книга, в которую я уже однажды заглядывал. Постель была перестелена с тех пор, как фройляйн Луиза поднялась той далекой ночью и поспешила к своим друзьям на болото, перед ее поездкой в Гамбург.