Соучастник

Косырев отнес мешок к окну и пересчитал деньги. Шестьдесят тысяч — именно столько, сколько похищено из сейфа. Все брикеты целехонькие.

Да, теперь он наконец знал, где все это время лежала зарплата рыбаков, вытащенная десятого марта из сейфа.

Еще раз пересчитав деньги, Косырев сложил их в мешок. Вернулся к тайнику, опустил мешок на прежнее место и прикрыл его еловой лапой. Закрыл тайник крышкой, аккуратно присыпал доски землей, разровнял поверхность. Вернулся к окну, выходящему на реку.

Теперь он с полным основанием мог считать, что выяснил, зачем Гусев так упорно стремился попасть именно сюда. А мешали ему, вернее всего, Уланов и его собака.

К ночи очень захотелось пить, а пить было нечего. Как он ни старался растягивать запас, чай во фляге кончился, а идти к реке было рискованно.

В конце концов Косырев, устроившись у стены, всерьез провалился в сон. Спал он долго. Проснувшись, по цвету неба в окне, темному уже не абсолютно, а с сероватым отливом, понял, что рассвет близок. Вдруг ему показалось, что он проснулся не просто так. Косырев прислушался: точно, его разбудил звук. Судя по треску, пока далекому и неохотно тревожившему сейчас ночную тишину, катер или лодка с подвесным мотором приближается к Зеленому Стану откуда-то с верховьев. Косырев проверил оружие. На секунду закрыл глаза, оценивая, собран ли он, спокоен ли. Может быть, звук этот не предвещает никакой опасности, но, если предстоит что-то серьезное, он не должен допускать ошибок, даже мелких.

По звуку, катер теперь совсем близко; мотор, только что слабо трещавший над рекой, вдруг чихнул и замолк. Значит, катер подходит к причалу.

Чуть позже Косырев увидел в предрассветных сумерках тень, движущуюся вдоль причала. Минут через пять услышал скрип. Значит, этот человек не очень скрывается, иначе не скрипел бы досками. Тень на секунду развернулась в его сторону, и он вдруг понял, что человек этот не кто иной, как Гусев. Тот постоял, прислушался. Медленно пошел в сторону пригорка. В левой руке небольшая дорожная сумка, в правой — обрез, скорее всего изготовленный из двухстволки. Он настороженно двигался прямо на Косырева, к срубу с телефонной розеткой. Если судить по сумке, то вполне возможно, что он действительно хочет изъять деньги из тайника. Косырев, едва успев поднять пистолет на изготовку, вдруг услышал выстрел. Не - сориентировавшись, откуда стреляют,— кажется, стреляли все-таки из соседнего сруба—он увидел, как Гусев при первом выстреле схватился за плечо, при втором упал и быстро отполз в сторону. Грохнуло третий раз. Минуты через две из-за сруба выскочил Даев, держа в руках трехстволку,— и Гусев два раза подряд пальнул по нему из обреза. Но промазал. Пока Даев бежал к Гусеву, у Косырева мелькнуло: наверняка Даев спарил свой телефон с телефоном Улановых. Поэтому он заранее знал обо всех отъездах Улановых. Он же наверняка изготовил микрорацию. Косырев чуть приоткрыл дверь и крикнул:

— Даев, бросьте оружие! Руки вверх!

Это «руки вверх» слилось с выстрелами. Даев выстрелил в сторону Косырева мгновенно, навскидку, и Косырев понял, что метиться бакенщик умеет: три пули подряд раздробили дверь прямо около его головы. Понимания, что ни в обрезе Гуся, ни в трехстволке Даева патронов больше не осталось, Косырев вышел из-за двери. Подняв пистолет, крикнул:

— Даев, на землю! Быстро! Гусев, не двигайтесь, иначе буду стрелять! Вы окружены!

Увидев направленный на него ствол, Даев выругался. Бросил трехстволку, прохрипел:

— Обхитрил ты меня все-таки.

— Да, обхитрил, Даев, ничего не поделаешь.

— Жаль.— Даев зажмурился.— Жаль, а то бы я тебя...

Держа Даева на прицеле, Косырев достал микрорацию и вызвал оперативный вертолет.

Окончательно все выяснилось после допросов Даева и Гусева. Они были знакомы давно — еще с того времени, когда отбывали срок заключения.

Даев, как работник пароходства, хорошо знал порт и все его службы. Несколько лет назад бакенщик решил изготовить для себя — как он сказал, на всякий случай — две микрорации.

Даев и подговорил Гусева «провернуть дело», подгадать удобный момент и вскрыть сейф в портовой кассе. Совершая это преступление, Гусев заранее шел на то, что милиция может пойти по его следу. Даев убедил Гусева, что укрываться после взлома сейфа он будет у него, а в критические моменты — на различных стойбищах и заимках а тайге. Самодельные микрорации преступники использовали, оповещая друг друга об опасности.

Гусев, чтобы замести следы, незадолго до совершения преступления скрывался в районе Матвеевского. Поэтому на месте преступления и оказался «матвеевский» песок.

Идею спрятать деньги у Зеленого Стана подал Даев — чтобы «не наводить тень» на свой дом. Следует учесть, что в тот момент Уланов еще не вернулся в Зеленый Стан. Вернувшись, он, конечно же, превратился в серьезную помеху. Гусев предложил вынуть деньги из тайника и разделить. Даев вынужден был согласиться. Этим и объясняются две попытки Гусева проникнуть в тайник — при второй он наткнулся на Косырева. Оба раза Гусева выручил Даев, корректирующий его действия по микрорации.

Но психология преступников «работала». Гусев не верил Даеву, считая, что тот рано или поздно заберет всю сумму. Даев также подозревал, что Гусев хочет тайком завладеть всей добычей. Поэтому Даев и залег в засаду.

Что же касается ранения бакенщика — ранил Даева Гусев по его собственной просьбе. Даев был уверен, что всякие подозрения снимет с него «перестрелка», которую услышит Косырев, и сама огнестрельная рана, полученная в «схватке».

Катер подходил к Зеленому Стану. Завернув к причалу. Косырев выключил мотор. Над рекой и берегом сейчас медленно, будто зная, что все равно они укроют все вокруг, кружились снежные хлопья. В неясной утренней дымке, у срубов кое-где еще темнели пролысины. Борт «Чайки» ткнулся в причал. Косырев замотал швартов вокруг крюка, миновал дощатый настил, потом, наступая сапогами на свежую хрупкую снежную корочку, поднялся на пригорок.

У калитки в меховой штормовке с откинутым капюшоном стоял Уланов. Голова и борода смотрителя заказника были в снежных хлопьях — падавший на них снег не успевал таять. Уланов посмотрел на Косырева и протянул руку. Во взгляде Уланова были сейчас вопрос и что-то еще, как показалось Косыреву, чуть ли не какая-то вина. Но главное, в этом взгляде не было и тени недоверия.

Косырев сжал его широкую ладонь:

— Добрый день.

— Добрый день.— Уланов смотрел на него в упор, с уважением, как будто чему-то удивляясь,— Если вам Наташу.,,

Помедлив, он обернулся в сторону дома — ждал, что ли, пока Косырев сам спросит.

— Да, Николай, мне Наташу.

Уланов кивнул:

— Она там.

Косырев шагнул было к дому. Остановился.

— Николай, скажите: какие у вас были отношения к Крокусовым?

Уланов смахнул снег с волос:

— С Крокусовым? А что?

— Это... важно.

— Ну, если важно,— Уланов вытер мокрые руки.— Никаких у меня с этой сволочью не было отношений. Мерзавец он, гад, склочник, всю бригаду нам портил. Если бы я не уехал, выгнал бы его в три шеи.

— Он, наверное, это хорошо понимал...

— Это его дело.— Уланов поежился, двинул калиткой. Вдруг улыбнулся: — Да ладно, не стойте здесь со мной. Идите.

Косырев пошел к крыльцу. Но до самых ступенек дойти не успел. Дверь открылась, на крыльцо вышла Наташа. Сначала он увидел только ее глаза, широко открытые, спрашивающие о чем- то. Она была в меховой шапке и овчинном тулупе. Он кивнул, и она, отвернувшись, подняла ладонь, будто ловила снежинки:

— Первый снег. Хорошо, да?

Снова посмотрела на него. Да, подумал он, самое лучшее, самое прекрасное, что можно придумать на земле,— это стоять вот так, под первым снегом, и смотреть друг на друга.