В плену

Впереди небольшой городок. Однако там видны и слышны взрывы - его бомбят. Мы круто сворачиваем в сторону и идем по проселку. Вообще все более и более становится очевидным, что идти нам некуда, и мы просто блуждаем. Всем ясно, что война безнадежно проиграна и что государственный и военный аппарат, разваливаясь, доживает последние дни. А немцы с их приверженностью к порядку и дисциплине выполняют последний приказ-лозунг: - До последнего немца, в последнем окопе, на последнем километре!

Оглушительный рев. Сзади нашу колонну догоняет низко летящий американский самолет с пятиугольными белыми звездами на крыльях. Конвоиры, идущие по обочинам, срывают с себя пилотки и каски, бросают винтовки и врезаются в толпу ими же конвоируемых. Должно быть, среди нас они чувствуют себя в большей безопасности.

Вдруг от самолета отделяется длинное сигарообразное тело. Сигара, пролетев над колонной, шлепается на дорогу и, подпрыгивая и крутясь, останавливается перед французами. Теперь уж мы все, не разбирая ни наших национальных отличий, ни кто кого конвоирует, валимся на дорогу и в придорожные канавы. Так в тишине проходит, вероятно, несколько минут, а взрыва все нет. Самолет, зайдя спереди колонны, снова летит над нами. Теперь, как нам кажется, он приветливо покачивает крыльями. Мы по одному поднимаемся. Двое французов подходят к бомбе. Один пытается ее поднять и машет рукой, приглашая других. Все это встречается взрывами смеха. Мы тоже смеемся и не потому, что понимаем, в чем дело, а просто вследствие разрядки после пережитого страха. Потом оказывается, что это просто шутка с чисто американским колоритом. Самолет сбросил на нас пустой пластмассовый резервуар для дополнительного горючего. А мы-то в ожидании смерти валялись на дороге. Сейчас все успокаиваются. Конвоиры подбирают свои каски, пилотки и винтовки. Один, впрочем, свою не нашел - стащили.

Идем по узкой плотине мимо старой-престарой водяной мельницы. Вся она вросла в землю, покрылась мхом и спряталась под такими же старыми и развесистыми ивами. Точь-в-точь как с картинки из сказки Андерсена. За мельницей проходим деревню и в поле останавливаемся. Здесь, как сказал офицер, будет большой двухчасовой привал. Этому, конечно, все рады. Да, как мне кажется, и сам офицер смотрит на весь этот поход как на приятное и уж, во всяком случае, безопасное времяпровождение. Видно, он, прилепившись к нам, так и собирается закончить войну и свою военную службу.

Сейчас немцы, не обращая на нас никакого внимания, садятся в кружок и открывают свои банки с отварной морковью. Мы тоже, радуясь хорошему теплому дню и беззаботному и бездумному походу и отдыху, собираемся готовить незатейливые свои обеды. Кто располагается на лугу, кто на обочине дороги, а мы четверо: Иван Федорович, Алеша, прибившийся к нам Семка и я варим большой жбан картофеля - прямо посередине дороги. Откуда-то принесли воды, где-то раздобыли дров, мы с Иваном Федоровичем начистили картошку и сейчас в ожидании этого лакомства пускаем слюни.

Вдруг на околице деревни в облачке пыли показался быстро приближающийся к нам мотоциклист. Остановившись у нашего костра, он с [ 188] донесением в руке побежал к офицеру, уже поднявшемуся ему навстречу. Прочитав бумагу, офицер тотчас же приказывает нам подниматься и идти дальше. Оказывается, где-то невдалеке прорвались американцы и теперь идут сюда.

Но нас это совсем не устраивает - картофель только закипает и еще не сварился. А что касается американцев, то зачем нам от них уходить? Они свои, и все равно через день-два нас догонят. Поэтому мы четверо не встаем и продолжаем варить. Сейчас картофель для нас дороже всего на свете. К нам подходят двое конвоиров и в несколько просительном тоне предлагают нам встать и идти в строй. После небольшой паузы я, повернувшись к ним и подбирая немецкие слова в предложение, говорю:

- Wir der Kartoffel kochen. Warten Sie. (Мы картофель варим. Подождите.)

Это уже наглость. Самое бы время поддать нашу картошку ногой, а нас прикладами погнать в колонну. Но времена уже не те - те прошли. Сейчас Иван Федорович в раздумье играет своим английским ножом, то выдвигая, то пряча выскакивающее на пружине лезвие. Вытащил плоский немецкий штык и Алеша и для вида подгребает им угли. Конвойные не уходят и продолжают просить, говоря, что недалеко в следующей деревне для нас приготовлен хороший обед со свиным мясом. Никто им не верит, вероятно, они и сами знают, что этого нет и не будет. Просто они не знают, как прилично закончить этот неприятный разговор. И вдруг вскакивает Семен и, сделав резкий непристойный жест, крикливо частит:

- Врешь ты, ...мать, мать, мать. Сам катись отсюда!

Конвоиров это обескураживает: таких грубостей они, должно быть, от русских еще не слышали. Старший из них с негодующим видом, грозя нам пальцем, что-то пространно и наставительно говорит, затем, круто повернувшись, оба уходят и догоняют нашу сильно поредевшую колонну. Иван Федорович, единственный из нас, по-настоящему знающий немецкий язык, говорит, что, по словам немцев, мы поступаем безрассудно. Мы плохо знаем то, что вся прифронтовая полоса кишит полевой жандармерией, пикетами СС, группами гражданской обороны и Verwolf (Оборотень). Все они, по словам конвойных, имеют прямой приказ - таких как мы, расстреливать на месте. Мы же, по их мнению, имеем единственный шанс уцелеть только в составе организованных колонн. Увы, скоро в этом мы убедились сами. Но чего не делает наша российская беспечность и вечная надежда на "авось".

В небольшой чистенький поселок или городок мы пришли уже затемно. Везде в поселке аккуратные красивые домики. Перед нами цветники и палисадники, в которых и на кустах, и на вьющихся плетях зацвели розы. Все очень красиво, но нас это совсем не радует. Самое главное для нас - это устроиться ночевать. Но где ночевать, мы не знаем, так как от колонны мы отстали, и заботиться о нас больше некому. Стемнело очень быстро, на улицах ни души, не светится ни одно окно, и только мы бесприютные бродим, ища пристанища. Сейчас нас шестеро. Пристал к нам немолодой харьковчанин Петр Ефимович и совсем мальчик Ваня. Петр Ефимович и видом, и акцентом очень похож на еврея, но, конечно, говорить об этом ни он, ни мы не считаем нужным. Ваня сразу же увидел в Семке непререкаемый авторитет, и тот взял его к себе в подчинение.