Страница 18 из 41
«Постоянная раздражительность. Последние пять-шесть лет глубоко погружен в работу, много почетных должностей и т. д., требующих множества усилий, постоянно стремится увеличить свое состояние, и кроме того, сверхтрудолюбив в поместьях. С момента рождения ребенка пациент еще более одержим идеей, что ему необходимо зарабатывать деньги, хотя для жены и ребенка и так прекрасно обеспечен. Сексуально очень возбудим, так же в браке. Заядлый курильщик, 30–35 сигар ежедневно».
С точки зрения Альфреда Адлера[66], в «нервном характере» преобладают агрессивная жажда власти и денег; прежний элемент слабости трансформировался в воображаемую картину, а именно в «комплекс неполноценности». Не последнее умение – пользоваться временем как средством власти, т. е. невротик требует от других пунктуальности, в то время как сам вечно опаздывает и заставляет его ждать. Такой характер – не меньшая проблема для общества, чем для медицины. В рассказе «Неврастеник» (1913) писатель Мартин Берадт описывает человека, который от неизбывного беспокойства – суетных движений, сексуальных желаний, жажды разрушения – едва не сходит с ума и мечется в безумных, никогда не реализуемых фантазиях. В такой форме неврастения приобретает и криминологический интерес, становясь потенциальной причиной преступлений (см. примеч. 84).
Популярный справочник 1911 года «Больше не нервничать», начинавшийся со смелого утверждения, что нервозность ежегодно уносит «больше жертв, чем самая кровавая война», делал акцент на суетливости и рассеянности, даже при наличии энергии: «Душа мечется во всех направлениях и вопреки всем усилиям воли тратит себя в бесплодных мечтаниях». Эти мечтания нередко бывают честолюбивого характера – т. е. неврастеника мучает уже вовсе не слабость. Рудольф Штейнер[67] говорил в 1912 году, что у невротиков «непоседливая» душа (см. примеч. 85).
Чем объяснить смещение акцента от слабости к перевозбудимости, от утомляемости к бесконечным метаниям? Безусловно, не сменой медицинской парадигмы. Напротив, научный термин «неврастения» явно втягивается в воронку расхожего в народе понятия нервозности. Вильгельм Бергманн, ведущий врач водолечебницы Клеве, в 1911 году сознавался, что «народ», понимая под словом «нервный» более обширный спектр расстройств, чем это дозволяла «неврастения», с «тончайшим чутьем» опередил науку. В 1912 году Гельпах заметил, что слово «нервный», на какое-то время практически вытесненное словом «неврастеничный», снова оказалось в чести (см. примеч. 86).
Что же так привлекло медиков в нечетком бытовом понятии? Конечно, медицинская наука не могла добровольно подчиниться мировоззрению народной медицины. Ответ на эту загадку может быть только один – возбудимость и определяемые ею формы поведения у неврастеников действительно настолько возросли, что этого нельзя было не заметить. Намечается связь с изменениями общей атмосферы того времени: от «Великой депрессии» к экономическому буму, от эры социальной политики – к эре «мировой политики» и, наконец, мировой войны.
В игре участвовали и социальные тенденции. Мёбиус приводит в пример отца семейства, чья «нервозность проявляется в основном через вспыльчивость» и таким образом серьезно сказывается на и без того плохом состоянии «слабонервного» сына. Отто Бинсвангер описывает семью, страдавшую под «тяжким гнетом» отца – тирана и «неврастеника». Заметно, что неврастеники, нуждающиеся в терапии, в типичных случаях были жертвами агрессивных невротиков. Можно предположить, что именно это нередко скрывалось за стандартными указаниями неврастеников на их «нервных» отцов или матерей. Агрессивный невротик – часто это такой человек, который лечится сам, выплескивая свои беспокойства и волнения на окружающих. Выражаясь словами Баумгарта: «Сам невротик страдает мало; при малейших телесных неприятностях он устраивает такой шум, что все сбегаются к нему, и это настолько приятно его воспаленному субъективизму, что он радуется триумфу и вскоре забывает о своей несущественной боли» (см. примеч. 87).
Но другой, страдающий невротик – останется ли он в роли жертвы? Нервозность – отличный мячик для пинг-понга. Вполне вероятно, что многие пассивные невротики со временем успешно учатся перекидывать мяч нервозности дальше, следующему игроку. Нервозность становится социальным процессом расходящейся тревожности.
В этот образ вполне вписывается и тенденция считать чистой формой расстройства неврастению, вызванную внешними факторами, даже если при этом признавалась изначальная к ней предрасположенность. Заданная Бирдом генеральная линия, связывавшая неврастению с последствиями индустриальной цивилизации, в Германии сильно конкурировала с наследственной и конституционной теориями, но по прошествии времени все же сохранила свое главенствующее положение. Крамер[68] был настолько уверен в экзогенном происхождении неврастении, что даже описывал ее как отравление и сравнивал «высокоградусного неврастеника» с лягушкой, отравленной стрихнином, которая сначала сильно дрожит, а затем цепенеет. Правда, вместе с тем он считал возможным выделить и тип неврастении, обусловленной эндогенными причинами, хотя он сам, по его признанию, годами сопротивлялся такой позиции (см. примеч. 88). Расщепление нервозности на два типа – «неврастению трудового переутомления» и «нервное вырождение» – позже стало опасным, потому что могло быть использовано в евгенике, настроенной на истребление «вырожденцев».
Центральным для общества, хотя и не самым важным для медиков, был вопрос о том, что же представляет собой типичный неврастеник, был ли это состоятельный и благополучный член общества или некая сомнительная фигура. Мнения об этом резко расходились. Еще от Бирда шла традиция представлять «типичного неврастеника» как воплощение трудолюбия, измотавшее себя на работе. Мёбиус замечал, что «сословие» досужих бездельников к настоящей неврастении не склонно. Но с XVIII века существовала и другая традиция – подозревать за разрушенными нервами распущенность и беспутство, так что, хотя моральные суждения и не входили в компетенцию неврологов, из их уст иногда звучали резкие неодобрительные выпады. Отто Бинсвангер говорил о «неврастениках-неряхах» и «неврастениках-бродягах», «которые в высших слоях общества встречаются в виде досужих лентяев и расточительных бездельников, а в низших – бродячих музыкантов и прочих бродяг». Крафт-Эбинг в «Учебнике судебной психопатологии» (1875) пишет в примечании, что «многие бродяги – это конституциональные неврастеники». «От тех состоятельных людей, что вследствие неврастении проводят всю свою жизнь в санаториях, лечебницах, на климатических курортах и т. д., их отличает лишь отсутствие средств». Очень сходные мысли высказывает Альфред Гротьян[69] об «урожденных неврастениках», которых он резко отличает от тех, кто стал неврастеником под воздействием внешних обстоятельств: «Если они из высших слоев общества, они транжирят деньги, беднеют, совершают аферы и мошенничества, становятся кошмаром семьи или же, в лучшем случае, коротают жизнь в “пансионах для нервнобольных”. Если они из неимущих слоев, то скатываются в люмпен-пролетариат, и без того наполненный нервнобольными, и увеличивают армию нищих, бродяг и преступников» (см. примеч. 89).
Между строк ощущается раздражение занятого врача на людей, которых он воспринимает как своих антиподов и которые отнимают у него драгоценное время. Швейцарский инженер Громан, которому многих невротиков не удалось подвигнуть к трудовой терапии, ругал богатых «нервных франтов». Набожный сельский врач Штединг проводил резкую границу между «элитарными неврастениками», измученными «жизненной борьбой», и «комедиантами от нервозности» (см. примеч. 90). Однако подлинные истории болезней позволяют понять, как трудно отличить «хорошего» неврастеника от «плохого». Теория неврастении с ее постоянно стиравшейся гранью между переутомленными и распущенными невротиками отражала реальную жизнь.
66
Адлер Альфред (1870–1937) – выдающийся австрийский врач и психотерапевт, основатель «индивидуальной психологии», предвосхитил идеи неопсихоанализа, повлиял на множество психоаналитических школ, в том числе на Виктора Франкла. С 1902 года принимал участия в «заседаниях по средам» у Фрейда, но в итоге разошелся с его идеями и разработал собственную, по которой человек предстает не продуктом своих влечений, но свободным существом, решающим возникающие культурные задачи. В своей главной работе «О нервическом характере» (1912) он объединил принципы нормативной психологии и психопатологии в собственное учение – «индивидуальную психологию» как альтернативу психоанализу, которая также переросла и в его сугубо философский труд «Смысл жизни» (1933). Сегодня одна из улиц Вены названа именем Альфреда Адлера.
67
Штейнер Рудольф (1861–1925) – австрийский философ и эзотерик, основатель «гётеанства XX века» – антропософии как «науки о духе», по которой человек может саморазвиваться и познавать духовное через свое мышление. Антропософия имела огромную популярность на рубеже веков и влияла на искусство, педагогику, медицину, сельское хозяйство. Его учение оказало большое влияние на различные сферы жизни, такие как педагогика (вальдорфская педагогика), искусство (эвритмия, антропософская архитектура), медицина (антропософская медицина), сельское хозяйство (биодинамическое сельское хозяйство). Кульминацией идей Штейнера стало возведение близ Базеля так называемого Гётенаума – Центра антропософского движения, который своей «органической архитектурой» по замыслу представляет модель Вселенной и объединяет в себе все виды искусств, т. е. является «гезамткунстверком» – одним из центральных концептов культуры модерна.
68
Крамер Август (1860–1912) – немецкий психиатр, сын другого психиатра – Генриха Крамера. Написал уважаемое коллегами введение в судебную психиатрию, а вместе с Отто Бинсвангером – «Учебник психиатрии» (1904). Активно занимался поддержкой и призрением «асоциальных» душевнобольных, открыл первую немецкую Народную неврологическую клинику и заложил основы детской и подростковой психиатрии. Сформировал термин «озвученные мысли» (нем. Gedankenlautwerden).
69
Гротьян Альфред (1869–1931) – немецкий врач, основатель социальной гигиены, автор первого учебника по социальной медицине XX века – «Социальная патология» (1912). Согласно его теории, на протекание и лечение заболевания оказывает влияние социальное окружение больного. В то же время в культурной и политической истории Германии Гротьян не остался незапятнанным: в 1920-х он стал одним из самых радикальных представителей евгеники и расовой гигиены, изложив в известном сочинении «Гигиена человеческого размножения» (1926) необходимость «планомерного искоренения» и «количественного и качественного […] очищения человеческого общества от больных, уродливых и неполноценных» – посредством призрения и принудительной стерилизации слабоумных, алкоголиков и инвалидов. Уже после смерти автора нацистский режим начнет воплощать его идеи в «жизнь» самым прямым и брутальным образом.