Страница 152 из 155
Так пролетело несколько недель, в течение которых наш дорогой старый друг пока еще был с нами. По временам память изменяла ему, но потом он, хоть и с трудом, вновь обретал ее; и вместе с сознанием к нему возвращалось его обычное простодушие, кротость и приветливость. Он беседовал по-французски с графиней де Флорак, и в эти минуты голова его была удивительно ясной, щеки горели румянцем, та он опять был юношей, полным любви и надежды, этот больной старик с белой, как снег, бородой, окаймлявшей его благородное и усталое лицо. При этом он обычно называл ее попросту Леонорой и обращался к ней с церемонными выражениями любви и почтения; а порой начинал бредить и разговаривать с ней так, будто оба они были по-прежнему молоды. Но и сейчас, как во дни юности, сердце его оставалось чистым, не ведало злобы, не знало коварства и было исполнено лишь мира и благоволения.
Когда его маленький внук ненароком проговорился ему о смерти матери, весть эта, казалось, ошеломила старика. До этого Клайв не решался приходить к отцу в траурном платье, дабы не взволновать больного. В тот день полковник оставался молчаливым и донельзя расстроенным, но, судя по всему, не вполне понял то, что узнал, ибо позднее раза два осведомился, почему Рози не приходит его навестить. И тут же сам отвечал себе, что ее, наверно, не пустили... "Не пустили!" - говорил он, и на лице его изображался ужас; больше он никак не упоминал злополучную особу, тиранившую все их семейство и превратившую в муку последние годы его жизни.
Он так и не уразумел всех обстоятельств, связанных с доставшимся Клайву наследством, однако не раз заговаривал с Этель про Барнса, посылал ему поклон и высказывал желание пожать ему руку. Барнс Ньюком, конечно, и не подумал откликнуться на это приглашение, хотя сестра исправно передавала ему дядины слова. Зато с Брайенстоун-сквер приезжали часто. Миссис Хобсон даже вызывалась подежурить у постели полковника и почитать ему книжки, которые привозила с собой для наставления его души. Но ее присутствие раздражало его, а книжки нисколько не занимали; за ним преданно ухаживали две милые его сердцу сиделки, и по временам еще допускали нас с женой, коих он всегда узнавал и встречал с приветливостью. Что касается Ф. В., то этот добряк, чтобы быть поближе к полковнику, перебрался в Цистерциан-Лейн и поселился в, "Красной Корове". Этому человеку, наверное, многое простится, quia multum amavit {Потому что он много любил (лат.).}. Я уверен, что он вдесятеро больше радовался известию о наследстве Клайва, чем если бы самолично получил тысячное состояние. Так пусть же сопутствуют ему здоровье и удача!
Шли дни, и надежды наши, уже было окрепшие, начали слабеть и угасать. Однажды вечером полковник покинул свое кресло в довольно бодром настроении, но провел бессонную ночь и наутро был так слаб, что не мог встать с постели. С тех пор он уже больше не поднимался и друзей принимал лежа. Как-то днем он попросил позвать к нему его маленького приятеля; мальчика привели, и он с испуганным личиком робко сел у постели, но потом собрался с духом и попробовал развлечь старика рассказом о том, что сегодня у них почти не было уроков и сейчас они на лужайке состязаются в крикет с учениками школы Святого Петра, причем - выигрывают. Полковник все понял и даже высказал желание поглядеть на игру; в свое время, школьником, он столько раз играл на этом же самом лугу! Он очень возбудился, и Клайв отправил мальчугана, сунув ему в руку соверен, и тот побежал рассказать друзьям, что Кодд-Полковник получил наследство, а потом накупить пирожков и еще доглядеть состязание. Что ж, беги, белокурый шалун в форменной курточке, и да хранит тебя бог, дружок!
Когда мальчик ушел, Томас Ньюком стал бредить. Его бред все усиливался, голос крепчал, и он начал выкрикивать слова команды на хинди, будто обращался к своим сипаям. Потом он быстро-быстро заговорил по-французски и, схватив руку сидевшей возле него женщины, вскричал: "Toujours, toujours!" {Всегда, всегда! (франц.).} Но это была рука Этель. При нем в эту минуту находились Клайв, Этель и сиделка; последняя вышла к нам в соседнюю комнату, где, кроме нас с женой, были еще графиня де Флорак и Бейхем.
Едва графиня де Флорак взглянула в лицо вошедшей, как вскочила с места.
- Ему очень плохо, он все бредит, - прошептала сиделка. Француженка опустилась на колени и стала безмолвно молиться.
Вскоре появилась испуганная Этель и приблизилась к нам, побледневшим и стоявшим тревожной группой.
- Он опять зовет вас, сударыня, - сказала она, подойдя к графине де Флорак, продолжавшей стоять на коленях. - И еще он сказал: пусть Пенденнис позаботится о его мальчике. Он вас не узнает. - Она старалась скрыть от нас свои слезы.
Этель возвратилась в комнату полковника; Клайв стоял в ногах кровати; лежавший в ней больной что-то быстро бормотал минуту-другую, потом, вздохнув, умолкал. Я расслышал, как он снова бросил: "Позаботьтесь о нем, когда я буду в Индии!.." - и следом раздался рвущий сердце зов: "Леонора! Леонора!" А она уже стояла на коленях у его постели. Голос больного перешел в еле слышный шепот; только стоны по временам позволяли понять, что он не в забытьи.
В положенный час церковный колокол зазвонил к вечерyе, и руки Томаса Ньюкома, лежавшие поверх одеяла, начали слабым движением отстукивать его удары. Когда колокол пробил последний раз, лицо полковника озарилось какой-то удивительной безмятежной улыбкой, и он, приподняв голову с подушки, торопливо произнес: "Adsem!" - и упал навзничь. Так, бывало, школьниками мы отвечали на перекличке. И вот этот человек с младенческой душой услышал зов и предстал перед своим Создателем.
----
Два года назад, живя в Швейцарии и гуляя однажды с детишками по живописным окрестностям Берна, я отстал от них и забрел в лесок; возвратясь к своим спутникам, я рассказал им о том, как стала мне известна эта история, за которой на протяжении двадцати трех месяцев изволил следить мой читатель. И вот сейчас, когда не без тайной грусти дописываю я последние строки, образы Лоры и Пенденниса, Этель и Клайва как бы растворяются и отлетают от меня в Мир Сказки. А мне все кажется, что они настоящие, что они живут где-то здесь рядом. Совсем недавно они были живые, я слышал их голоса; еще пять минут назад я печалился их печалями. Да неужто же так вдруг расстаться без рукопожатия даже? Неужели эта линия, начертанная моим пером, есть граница между мною и Царством Теней, за которой я лишь смутно вижу удаляющиеся от меня и тускнеющие в отдалении фигуры? Но прежде чем мы простимся с мистером Артуром Пенденнисом, быть может, он все же сообщит нам, вышла ли в конце концов замуж мисс Этель? Право, будет досадно, если он уйдет в мир теней, так и не ответив на этот деликатный вопрос!