Реплика

Она забыла, какой день был вчера. Она не помнила, что делала накануне вечером.

– Ну-ка! – произнесла медсестра и взяла Лиру за руку, что потрясло девушку.

Медсестры редко прикасались к репликам – лишь в момент стандартного осмотра. Имя этой женщины тоже испарилось из памяти Лиры, хотя она не сомневалась, что еще секунду назад помнила его. Что с ней творится? Похоже, рвота взбаламутила всю информацию в ее мозгу и перемешала ошметки ее мыслей.

У Лиры жгло глаза и саднило горло. Когда она подняла руку, чтобы вытереть рот, то осознала, к смущению своему, что плачет.

– Ничего, реакция вполне нормальная, – проговорила медсестра.

Лира тем не менее поняла, что она имела в виду.

От этого места до Коробки быстрее всего было идти через крыло С, где держали реплик-самцов. Медсестра Шерил – имя вернулось к Лире внезапно, высвободившись из умственной ловушки, где застряло на несколько секунд, – медсестра Шерил, прозванная Кудряшкой из-за вьющихся волос, распахнула дверь. Лира оробела.

За долгие годы она бывала в крыле С считаные разы. Она не забыла ни Пеппер, ни того, что произошло.

Как рыдала Пеппер, когда ей в первый раз сказали, что с ней случилось: она будет суррогатной, как те темнокожие женщины, приплывающие и уплывающие на катерах и никогда не выходящие из бараков!..

Сперва Пеппер билась в истерике. Она расцарапала себе живот и умоляла врачей вынуть это из нее.

Но два месяца спустя, когда доктора решили, что ей действительно нельзя сохранить эмбрион, Пеппер уже придумывала для него имена: Океан, Воскресенье, Валиум.

После того случая с Пеппер все ножи в столовой заменили на пластиковые, а разделение самцов и самок стало еще строже.

– Не бойся. – Кудряшка подтолкнула ее. – Ты со мной.

В крыле С было душно. А может, Лиру просто бросило в жар. В одном кабинете оказалась открыта дверь, и Лира заметила реплику-самца. Он лежал на диагностическом столе с датчиками, прикрепленными к голой груди. Лира быстро отвернулась. В крыле С и пахло по-другому – той же смесью антисептика, хлорки и человеческого пота, но как-то сильнее.

Потом они выбрались на лестничную площадку, поднялись по ступенькам и миновали череду комнат, заставленных койками, как и в спальнях девчонок. Помещения, к счастью, пустовали: самцов, которые не болели и не находились на обследовании, наверное, кормили в Кастрюле. Несмотря на стандартные белые простыни, серые одеяла и пластиковые мусорные корзины под кроватями, отчего-то возникало ощущение, что в комнатах царит беспорядок.

Они перешли в крыло B, и Кудряшка предъявила документы двум дежурным охранникам. В крыле B проводились исследования, и доступ сюда, разумеется, был ограничен. Они миновали лаборатории – ослепительно белые комнаты, в которых горели ряды флуоресцентных ламп. Здесь работало множество ученых: они неторопливо двигались в помещениях, переходя от одного стола к другому. Все были в одинаковых перчатках и белых халатах, а серые полупрозрачные шапки тщательно скрывали их волосы. Глаза ученых смахивали на фасетчатые глазища насекомых – из-за специальных очков, увеличивающих их в размерах. Тут были компьютерные экраны, заполненные мешаниной цветов, и металлическое оборудование. Лире показалось, что из лабораторий буквально выплескиваются научные термины, которые она слышала с первого дня своей жизни, не зная толком, что они означают. Спектрометрия, биометрия, жидкостная хроматография – прекрасные слова, о которые можно споткнуться и провалиться в их неведомый смысл.

Однажды Лира набралась мужества и спросила у доктора О’Доннел, что ученые делают в лабораториях. Не могут же они день-деньской заниматься усовершенствованием процесса репликации, препятствовать ранней смерти самцов и самок и следить за тем, чтобы у суррогатных особей не было выкидышей (после пересадки эмбрионов такое частенько случалось).

Доктор О’Доннел заколебалась.

– Они исследуют причины ваших болезней и недомоганий, – наконец ответила она. Говорила она медленно, наверное, подбирала какие-то особые слова и не хотела поранить ими Лиру. – Они изучают, как долго протекает процесс и почему он включается.

– Они узнают, как все исправить? – спросила Лира.

Доктор О’Доннел заколебалась, но лишь на миг.

– Конечно.

Бетонная Коробка, окруженная сетчатым забором, высилась примерно в сотне ярдов от основного комплекса института. В отличие от других сооружений Хэвена, крыло G не имело окон, зато здесь была дополнительная система безопасности. Медсестре Кудряшке пришлось дважды называть себя по имени и показывать документы вооруженным охранникам: те круглосуточно патрулировали периметр.

Кудряшка оставила Лиру в холле возле лифта, на котором можно было спуститься на минус первый этаж и предположительно попасть на скрытые подземные уровни. Лира старалась не смотреть на дверь, ведущую в приемное отделение, где столько реплик умерли или вообще не смогли развиться. Даже медсестры не любили находиться в крыле G: они называли его кладбищем!

Лира задумалась: а где теперь Сиреневый Ручей и сколько она еще продержится?

Вскоре дверцы лифта разъехались в стороны, и в холл вышла лаборантка в белоснежном халате, с волосами, спрятанными под шапочкой. Она явилась, чтобы провести Лиру вниз, к Мистеру Я. Насколько могла судить Лира, именно эту лаборантку она видела всякий раз, когда попадала в Коробку в течение трех последних месяцев.

Хотя опять же Лира различала медперсонал с трудом, поскольку лица сестер и врачей обычно скрывали очки и специальные маски. Кроме того, они никогда не разговаривали непосредственно с Лирой.

На минус первом этаже они побрели по длинному коридору без окон, с дверями, на каждой из которых имелась надпись «Посторонним вход воспрещен». Но когда какой-то врач выбрался в коридор, Лира успела разглядеть зону санобработки, а за ней – кабинет, где дюжина ученых сидела за сверкающим оборудованием. Они были облачены с ног до головы в защитные костюмы и массивные головные уборы, придававшие им сходство с астронавтами. Последних Лира иногда видела по телевизору медсестер.

Мистер Я находился в прохладной ярко освещенной комнате с тихо жужжащей воздушной циркуляционной системой. Мистер Я напоминал Лире широко разинутую пасть, а стол, на который ей полагалось лечь, походил на бледный вытянутый язык.

У Лиры все волоски на теле встали дыбом.

– И запомни: не шевелиться! – произнесла лаборантка приглушенным голосом и поправила свою маску. – Иначе придется начинать процедуру сначала. А мы ведь этого не хотим, верно?

Позже Лиру привели в комнатку поменьше и приказали лечь. Пока Лира находилась на столе, а врачи сновали вокруг нее, время от времени она переставала понимать, человек ли она или просто кусок мяса. Может, она стакан, опрокинутый на стойке?

Наверное, она превратилась в вещь.

– Я не верю, что Техас нас опередил. Ерунда. Они блефуют. Два года назад они инфицировали бычьи ткани…

– Да какое будет иметь значение, блефуют они или нет, если нам урежут финансирование? Куча народа думает, что они почти у цели. «Файн энд Ивз» упустили контракт. Нам жутко не везет.

Слепящий свет, холодные датчики, елозящие по ее телу, руки в перчатках, щиплющие и сжимающие ее кожу и мышцы.

– Саппо думает, что последний вариант годится. Он твердит о полном успехе – причем всего-то за неделю! Представляешь себе результат?

– Вероятно, он прав! Хорошо бы!.. А то что нам потом с этим выводком делать, если нас закроют? Как ты считаешь?

Лира вдруг изнемогла и зажмурилась.

– Открой глаза, пожалуйста. Смотри на мой палец. Налево. Направо. Хорошо.

– Рефлексы по-прежнему в норме. – Женщина-врач расстегнула больничную рубашку и сильно сдавила ей сосок. Лира вскрикнула. – И реакция на боль – тоже. Будь так добр, загляни в ее карточку. Какой это вариант?

– Аналогичный болезни Крейтцфельдта-Якоба, только медленнее протекающий. Потому-то подушечка таламуса видна на МРТ. В природе такое встречается крайне редко, и практически всегда подобная аномалия – наследственная.