Реплика

Эти звуки парализовали Лиру: ударные волны, возгласы, терзающие ушные перепонки, и отдающийся в зубах треск разрываемых атомов. Лишь через секунду она осознала, что Семьдесят Второй куда-то пропал.

Она заморгала, приподняла голову и оперлась на локти.

Оказывается, он уже вскочил и бежал куда-то наутек.

Но, сделав несколько шагов, он остановился, обернулся и посмотрел на Лиру. Она опять обмякла и теперь оцепенело валялась в грязи – животом вверх, будто саламандра.

Он вернулся. Ему пришлось кричать, чтобы перекрыть пламя и вопли.

– Быстро! – скомандовал он, но его голос был далеким и глухим: звон в ушах превратил его приказ в размытую музыку.

Лира не шелохнулась. Она, похоже, промерзла до самых костей. Ей захотелось спать. Даже губы не желали ей подчиняться, чтобы произнести: «Нет».

– Давай! – рявкнул он.

Лира не очень хорошо умела распознавать эмоции, но предположила, что он сердится.

Она повернула голову и сосредоточилась на мелких деталях. Краб удирал боком по взбаламученной воде, а в кронах деревьев свистел ветер, несущий запах дыма.

Наконец, она перевела взгляд на босую ногу самца – та находилась в дюйме от ее локтя – и заметила, что ногти Семьдесят Второго обведены черными ободками.

Семьдесят Второй вцепился в ее плечо, и к Лире внезапно вернулось ощущение собственного тела.

– Давай! – повторил Семьдесят Второй. – Давай!

Лира задумалась. Может, он зациклился или его мозг неправильно сформировался, как у Сиреневого Ручья, Гусиного Пуха и многих других?

Она схватила наволочку, валяющуюся на земле. От пыли ткань сделалась тускло-серой. Жестяная коробочка вылетела в грязь, но у Лиры не было времени подбирать ее.

Семьдесят Второй не отпускал ее плечо, а она плохо соображала.

От звука, напоминающего барабанную дробь, у нее привычно екнуло сердце. Охранники часто от скуки стреляли по аллигаторам, которые чересчур близко подплывали к острову. Лира решила, что на берег, должно быть, выбрались аллигаторы… но они сгорели бы… или укрытия защитили бы их?

Спустя минуту они бежали мимо сломанного оборудования. Двигались они не к болотам, а туда, где бушевало пламя и раздавались крики. Пепел набился Лире в горло, и ей стало тяжело дышать. Ей не казалось странным, что они направляются в эпицентр пожара. Она видела в отдалении, за деревьями, подсвеченную пелену дыма, который повторял силуэты зданий, и понимала, что нужно отыскать медсестру и построиться в пары вместе с репликами. Им сразу скажут, что надо делать. Медсестры им помогут. Они все исправят.

И в этот миг Лира начала тосковать по тонометру и электронному термометру. Ей захотелось почувствовать давление манжеты на руку и ощутить вкус пластика во рту. Она мечтала о том, чтобы лечь на кровать номер двадцать четыре, прикоснуться к подоконнику, погладить рукой свое одеяло и простыни. Они пробежали мимо бочек из-под химикатов – они возвращались назад той же дорогой, по которой шла Лира, когда подыскивала тайник.

Но когда они добрались до места, откуда был виден институт, Лира притормозила. Неожиданно ей показалось, что пули, должно быть, пронзили ее, проделав дыру в животе. Она почему-то не чувствовала ног. Она не понимала, что видит. Кто-то словно разбил реальность вдребезги, а затем попытался собрать осколки и склеить их воедино, но получилось плохо.

Крыло А исчезло. Крыло B пылало. Языки огня вырывались из окон и с ревом плясали на покрытой гудроном крыше. Охранники бегали по двору и что-то неразборчиво орали.

В траве лежали трупы. Лира различила ортопедические туфли медсестер и пропитанные кровью халаты врачей. Руки погибших были раскинуты, похоже, все люди разом плюхнулись на землю, словно кинулись в воду. Издалека невозможно было отличить медперсонал от реплик, разве что по одежде.

У какого-то трупа оторвало ноги и унесло к берегу – Лира увидела, как волны плещут о куски плоти… а может, кто-то находился возле моря, когда произошел взрыв. Лира вспомнила про Кассиопею и ее коллекцию ракушек, и хотя она часто видела, как реплики умирали, к ее горлу подкатила тошнота.

«Рвотный центр расположен в задней части мозга».

Однажды услышала это от какой-то медсестры. Только не помнила, когда.

Но Семьдесят Второй направился не к безопасности, не медперсоналу и добрым, славным и внимательным Стеклянным Глазам, а к одной из сторожевых вышек. Теперь из других крыльев потоком текли люди: медсестры и доктора, плачущие или пребывающие в шоке. Они были покрыты толстым слоем сажи и смахивали на ожившие каменные изваяния.

Впервые в жизни Лира поняла, что они тоже перепуганы.

Значит, никто не планировал пожар. Никто не скажет им, что нужно делать.

Она обо что-то споткнулась: тонкая рука, зеленый пластиковый браслет на худом запястье. Самка, – догадалась Лира.

Реплику накрыло тяжелым листом кровельного железа, который швырнуло во двор при первом взрыве. Лира заметила, как пальцы сжались в кулак. Самка, кем бы она ни была, не погибла.

– Подожди, – пролепетала Лира, обратившись к Семьдесят Второму, и присела, пытаясь освободить девушку.

– Помоги! – сказала она, потому что Семьдесят Второй молча стоял и, прищурившись, смотрел куда-то вперед.

Он казался очень взбудораженным. Услышав Лиру, он нахмурился, но подошел, и вместе им удалось сдвинуть лист.

Лира увидела лицо реплики. Это оказалась Кассиопея. Она лежала на спине с искаженным от боли лицом. Левая нога Кассиопеи оказалась вывернутой под неестественным углом, ее штаны пропитались кровью из глубокой раны на бедре. Но Кассиопея еще дышала.

Лира присела и коснулась ее щеки. Кассиопея открыла глаза.

– Лира, – прохрипела она и закашлялась.

– Оставь ее, – заявил Семьдесят Второй.

– Ей нужен врач, – возразила Лира, закинула руку Кассиопеи себе на плечо и помогла ей сесть.

Ладонь Кассиопеи была мокрой и темной от крови. Вероятно, пострадала не только нога.

– Врачей уже нет. И Хэвена нет. С ним покончено, – произнес Семьдесят Второй. Лира ощутила прилив паники. Ей почудилось, что ее легкие постепенно заполняются водой – как во сне, когда она оказывалась в океане и не могла всплыть на поверхность.

Мира без Хэвена быть не могло.

Хэвен – это и есть мир.

Но теперь Хэвен горел: огонь перекинулся на крыло С, и волны жара доходили даже до того места, где находилась Лира, Кассиопея и Семьдесят Второй.

Люди продолжали кричать. Некоторые доктора ползали на четвереньках. Реплики стояли в строю на коленях, заложив руки за головы, удерживаемые охранниками с автоматами.

Лира ничего не понимала.

Она помогла Кассиопее встать. Девушка вспотела – и от нее ужасно пахло. Она навалилась на Лиру и двинулась через двор, прыгая на одной ноге и подволакивая другую. На середине пути Лира вдруг осознала, как же это странно – находиться физически так близко к кому-то. Они с Кассиопеей никогда не прикасались друг к другу, разве что случайно, когда умывались и делили вместе одну раковину на двоих. Даже когда они играли с новейшей культурой, трогали новорожденных моделей и щекотали их, они это делали лишь потому, что им так велели. Медсестра Эм как-то раз обняла Лиру за плечи, но Лира не могла вспомнить, почему. Правда, она не забыла, что потом долго трогала себя за плечо, пытаясь что-то почувствовать.

Да и доктор О’Доннел притрагивалась только ко лбу Лиры, когда та, к примеру, болела. Это походило на ощущение от манжеты тонометра, только сильнее. Лире захотелось плакать.

Сторожевая вышка пустовала. Запах гниющей рыбы и бурых водорослей доводил до безумия. Наверное, дым подчеркнул и усилил его. Лира, наконец, сообразила, куда они направляются: прямо под вышкой забор оказался поврежден. Он был немного приподнят над землей – то ли ураганным ветром, то ли дикими свиньями, которые до сих пор ночами бродили по острову.

Увидев, что Семьдесят Второй собирается подлезть под забор, Лира замерла. Ее пошатывало от жары, шума и пронзительных, почти звериных криков. Дыхание Кассиопеи напоминало звуки, издаваемые велосипедным насосом. Лира чувствовала, как сердце Кассиопеи стучит ей в спину и ребра, гоня кровь по хрупким венам.