Страница 2 из 17
- Сюда.
Лавров шагнул в лаз и оказался на поляне, которую никак не предполагал увидеть. Будто в каком-нибудь городском дворе, здесь сушилось на веревках белье: сорочки, подштанники, портянки.
Бородатый подвел Лаврова к группе таких же бородатых, как и он сам, и майору все они показались поначалу похожими. Разве что самый высокий был постарше.
- Задание выполнено, - доложил проводник, и тот, который был постарше, протянул Лаврову руку.
- Шагин. С приездом.
- Здравствуйте.
- Небось устали?
- Я привычный...
- Пошли почайкуем.
Землянка была обычной, с нарами по обе стороны от входа. Сейчас почти все нары были заняты - люди отдыхали после недавнего боя. Отдых этот проходил в делах самых что ни на есть будничных: в латании гимнастерок, в починке сапог или чтении затрепанной книжки.
В конце землянки, за столом, где стояли лампа-десятилинейка, котелки, по-видимому с кашей, да железные кружки с чаем, сидели человек десять-двенадцать. Двое резко отличались от остальных: лампа освещала их измученные и изможденные лица. Бритва давно не касалась щек, но и бороды еще не отросли, как у здешних. На них были старые, местами рваные гимнастерки, поверх которых новенькие ватники, полученные, конечно, уже тут, у партизан.
- Вот этих у немцев отбили, когда налет на машину делали. Один Гордеевым назвался, другой - Ненароковым, - сказал Шагин.
Ненароков рассказывал:
- Ну, а кормят там как - сами знаете: чтоб не померли сразу, но и не прожили больше года, - через год, видать, дорогу уже достроить должны.
Он замолчал, потому что у стола задвигались, выкраивая местечко для Шагина и Лаврова. Те присели, и кто-то спросил:
- Чайку с дорожки или?.. Каша у нас отменная нынче.
- Я по утрам чай люблю. - Лавров подвинул к себе кружку.
После паузы заговорил Гордеев. Он здорово окал, что сразу выдавало в нем волгаря.
- Лагерь-то наш сложный. Даже не лагерь - школа скорее. Говорят, она абверу принадлежит - разведке армейской. Таких, как наш, - два барака. Это предбанник, что ли. Отсюда или в ров, или, если согласишься, в соловьи.
- Ты понятней объясняй... - перебил его Ненароков.
- Ничего, ничего, - сказал Лавров. - И так все понятно.
- Соловьи - это так батальон называется. По-немецки - "нахтигаль". Они там этих соловьев формируют, - продолжал Гордеев.
- Только мы их и не видели, - опять вмешался Ненароков. - Разве издали, через проволоку - пять рядов.
- В наш-то барак по прежней специальности вроде подбирали, - вновь заокал Гордеев. - Все к химии, к нефти, к бензину отношение имели - летчики, мотористы, лаборанты, нефтяники. Потому, конечно, из Баку народ есть, из Грозного. Люди хорошие, вот только один...
Ненароков добавил:
- Юлит он... юлит... Но то, что предатель, - ясное дело. Только за него один все заступается... Комиссар... Седой...
5
Гордеев с Ненароковым продолжали рассказывать...
Четыреста стояли на насыпи.
Слева была станция, справа - ров-могила для тех, кого сегодня поволокут из строя.
Гауптман шел вдоль шеренг в сопровождении переводчика. Через равные промежутки - видно, гауптман про себя считал шаги - он останавливался и бормотал что-то, грассируя. Переводчик подхватывал, и летели фразы, леденящие душу не только ужасной сутью своей, но тем, что стали обыденностью:
- Политкомиссары, евреи, коммунисты - шаг вперед!
Шеренги не шевелились. Они застыли, будто в кино неожиданно остановился кадр.
Полковник хладнокровно взирал на все это со стороны, оставаясь к происходящему абсолютно индифферентным. Время от времени он поднимал к глазам бинокль, цепко держа его в правой руке, левая была занята стеком - им полковник постукивал по высокому сапогу.
Солдаты вытащили из строя высокого чернявого парня. Был он яростен и еще силен, этот парень лет двадцати трех, а потому отчаянно сопротивлялся. Солдату надоела возня с ним, и он вскинул автомат. Но полковник уже спешил к месту, где возник конфликт. Оказавшись рядом с автоматчиком, он ударил стеком по стволу.
Солдат оторопело открыл рот.
- Где родился? - спросил полковник у парня.
Тот молчал, тяжело дыша после схватки и ненавидяще глядя на полковника. Полковник спокойно выдержал этот взгляд и спросил:
- Тюрк дилини билярсян?
- Я не знаю по-турецки, только несколько слов, - ответил парень. Видимо, до него дошло, что полковник если и не спас его совсем, то уж, во всяком случае, отсрочил конец.
- Марш в строй! - Это уже была команда. Парень отступил в свою шеренгу, а полковник, обернувшись к гауптману, который, как и все остальные, ровно ничего не понял в разыгравшейся сцене, сказал:
- С таким знанием этнографии вы перестреляете всех... А рейху нужны дороги. Их должен кто-то строить... "Этнограф"... - Он явно обрадовался придуманному прозвищу и, постукивая стеком по голенищу, пошел к станции.
6
Две дощатые тропинки, каждая метров триста длиной, начинались у отвала, откуда пленные брали грунт, и заканчивались там, где уже высилась насыпь - по одной тропинке к ней доставляли грунт, по другой возвращались порожняком.
Автоматчики кричали с вышек.
- Быстрее, быстрее!
Дойдя до места, где ссыпали грунт, Гаджи с огромным усилием перевернул тачку, достал кусочек бумаги, выгреб из кармана махорочные крошки и свернул цигарку.
- Брось! - рявкнул конвоир. Но поскольку Гаджи не обратил на окрик никакого внимания, он подскочил к нему. - Курить потом. Сейчас - работать. Быстро, быстро!
Ненароков и Гордеев, шедшие с носилками навстречу Гаджи, видели начало этой сцены. Окрик конвоира не был им слышен, потому Ненароков сказал напарнику:
- И курить ему разрешают...
- Да, - вздохнул Гордеев.
Гаджи понимал, что разговор идет именно о нем, и демонстративно нарушал здешний порядок.
- Порядок необходимо уважать, - полковник внезапно возник перед Гаджи. Это долг каждого пленного. У нас курят после работы. Тебе это объясняли?
Гордеев и Ненароков остановились, как и другие, ожидая, что произойдет. Гаджи не столько увидел это, сколько почувствовал, вновь глубоко затянулся цигаркой и, сложив губы трубочкой, засвистел какой-то мотив: он явно лез на рожон.
- Что это за мелодия? - очень спокойно спросил полковник.
- Страна Баха не знает Гаджибекова?
- Ты музыкант? - опять спросил полковник. И потом, не ожидая ответа: - Я тоже учился музыке.
Он повернулся к подбежавшему офицеру конвоя, хотя продолжал говорить с Гаджи:
- А музыкант не должен целый день толкать тачку... Музыкант должен... - он хмыкнул - ...заниматься музыкой. И скомандовал:
- Доставлять ко мне ежедневно к шестнадцати.
Пленные продолжали наблюдать за этой сценой.
- Работать! Всем работать! - неслось с вышек.
Полковник пошел прочь, а Гаджи, так и не бросив цигарки, покатил дальше свою тачку.
- Вот еще одно доказательство, - сказал волжанину Ненароков.
7
Гаджи закончил мыть на кухне пол и приступил к чистке чайника и кофейника - нехитрой кухонной утвари. Полковник музицировал в кабинете.
Иногда сквозь открытые двери он наблюдал за Гаджи.
От буханки белого хлеба, лежащей на столе, было отрезано несколько здоровых ломтей, и Гаджи твердо решил украсть два или три из них и отнести в барак - люди были зверски голодны, а белого хлеба... Они и не помнили, наверное, когда в последний раз видели белый хлеб.
Попасться на краже означало быть расстрелянным. Гаджи знал об этом, но твердо решил, что хлеб все равно украдет. Он поставил чайник на полку и в то же мгновение, схватив три ломтя, сунул их за пазуху.
Полковник встал из-за инструмента.
- Иди сюда!
Гаджи вошел.
- Я хочу оценить... - полковник задумался, - твою честность... Другой бы мог что-нибудь украсть, скажем... хлеб.
Сердце Гаджи колотилось так, будто там, под грудной клеткой, работала бригада молотобойцев.