Страница 7 из 8
А между тем мсье Ж. Ж. вовсе не так уж непреклонен, отнюдь нет! Его нисколько не коробит от легкого галантного адюльтера и элегантного нарушения седьмой заповеди. Так как у Вальтера Скотта нет амурных интриг, то Жюль считает его почитательниц tant soit peu prudes. Конечно, и в жизни и в романе совершенно необходимо немного благородной, приятно-возбуждающей, противо-седьмо-заповедной приправы! Прочитайте "Мертвого осла и гильотинированную женщину" и вы поймете, как грациозно это можно сделать. Только послушайте его отзывы об английской литературе! "Кларисса", видите ли, chaste {Целомудренна (франц.).}, а "Дон-Жуан" ничуть не неприличен и не аморален, а всего лишь anime {Игривый (франц.).}. Anime! O ciel! {О, небо! (франц.).} Словечко-то какое! Кто, кроме француза, способен выдумать такой изящный эпитет? "Игривость" наш Жюль может простить, чопорность он тоже извиняет, правда, с презрительно-снисходительным видом, но Диккенс! О, этот Диккенс! Какой ужас! И, пожалуй, трудно себе представить более сжатую и исчерпывающую, более любезную и справедливую оценку книги, чем та, которую дал наш друг Жюль "Николасу Никльби". "Это самая тошнотворная смесь, какую только можно себе вообразить, смесь подогретого молока и прокисшего пива, сырых яиц и солонины, расшитых золотом мундиров и лохмотьев, луидоров и грязных медяков, роз и чертополоха". Вот это рецепт для писателей!
Или, быть может, вам больше придется по вкусу такой: "Запах табачного перегара и чеснока, вкус сырой свинины, гармония звуков от ударов жестяной тарелкой по нелуженой медной кастрюле" (каким дьявольским ехидством дышит этот эпитет "нелуженая"), что, очевидно, соответствует луидорам и грязным медякам в первом рецепте? Прочитайте повнимательней эту книгу Чарльза Диккенса. "Какие язвы! Какие струпья!"
Испробуйте любую смесь, обе одинаково заслуживают вашего внимания. В одну входит сырая свинина, в другую - солонина. В рецепте номер два табачный перегар вкупе с чесноком удачно заменяет подогретое молоко и прокисшее пиво из рецепта номер один. Возьмите любую смесь, и вы получите Диккенса. Нет, злосчастный автор "Пиквика", тебе остается только повеситься. Или при виде своих несовершенств, обнаженных столь безжалостной рукой, покраснеть от стыда до полной краснокожести, удалиться в пампасы, построить там вигвам и жить среди лиан и обезьян. Свинина и подогретое молоко, прокисшее пиво и солонина... Тьфу! Как это тебя угораздило попотчевать нас такой дрянью!
И это лишь один из "chefs d'oeuvre de sa facon que devore l'Angleterre" {Шедевров, в его духе, которые с жадностью проглатывают англичане (франц.).}. О, как жестоко поразил нас, бедных островитян, мсье Жюль жалом своей эпиграммы!
Послушайте-ка, Ж. Ж., не слишком ли далеко вы зашли в своих наглых наскоках? Найдется ли среди трех тысяч литераторов Франции, из коих едва ли трое могут с грехом пополам изъясняться по-английски, найдется ли хоть один, чтобы объяснить Ж. Ж., какую чудовищную ложь и чушь он несет о Диккенсе и вообще об английской литературе? Да, у нас в Англии есть шедевры de notre facon {В нашем духе (франц.).}, и мы, нисколько не стыдясь, поглощаем их. Le charmant Мильтон, быть может, был не очень большой мастер сочинять эпиграммы и chansons-a-boire {Застольные песни (франц.).}, но все же достойный человек, и его сочинения разошлись в гораздо большем количестве, чем восемьсот экземпляров. Le sole
Но по какому праву вы, о дремучий невежда, беретесь судить о них и их творениях, вы, который с таким же успехом мог бы прочитать цикл лекций о литературе готтентотов, вы, кто знает английский язык не лучше, чем автор Random Recollections. Научитесь скромности, Жюль! Послушайте моего совета, и если вы беретесь советовать другим lisez-moi ce livre consciencieusement {Прочитайте-ка внимательно эту книгу (франц.).}, то, по крайней мере, следуйте сами этому правилу, о взыскательный критик, прежде чем осмелиться вершить суд и расправу.
Я готов присягнуть в том, что наш критик "Николаса Никльби", переводивший Стерна, не зная ни слова по-английски, не читал Боза ни в подлиннике, ни во французском переводе и клевещет на него, давая простор своей фантазии. Достаточно привести заключительную часть статьи Ж. Ж., чтобы убедиться в этом.
"По роману "Николас Никльби" и была написана мелодрама, о которой пойдет речь далее. Попробуйте нагромоздить мрак и катакомбы, порок и кровь, ложь и проклятья, адюльтер и кровосмешенье, замесите погуще это варево - и вы получите то, что увидите в этой пьесе.
В одном из английских графств есть школа или, вернее, страшная тюрьма, обитель голода и холода, куда некий Сквирс под личиной образцового воспитателя заманивает несчастных детей. На самом же деле, он попросту наживается на своих питомцах, морит их голодом, одевает в обноски и лишает всего необходимого. В этом доме никогда не умолкают свист розог, стоны истязаемых, крики истязателей, проклятья, изрыгаемые владельцем школы. Это страшно читать и еще страшнее видеть. Особенно ужасны страдания несчастного мальчика по имени Смайк, над которым больше всего измывается этот негодяй Сквирс. Говорят, что, когда появился роман Чарльза Диккенса, многие владельцы английских школ-пансионов подняли голос протеста, обвиняя автора в клевете. Но праведное небо! Если даже одна стомиллионная доля описанных в романе постыдных дел возможна, если правда, что по ту сторону Ла-Манша можно найти хотя бы одного торговца живым товаром, подобного Сквирсу, то это покрыло бы несмываемым позором целую нацию. Если же в действительности это невозможно, то какое вы имеете право уверять нас в том, что и роман, и пьеса - зеркало нравов!