Ужин в Одогасте

Багайоко вздрогнул.

– Ты, идиот, там нет никакого коронного принца.

– Он был зачат вчера.

Терпение Багайоко иссякло и он повернулся к хозяину.

– Давайте избавимся от этого умника.

Манименеш сурово кивнул.

– Страдалец, ты оскорбил моих гостей и мой город. Но тебе повезло – ты уйдешь живым из моего дома.

Страдалец с мучительной медлительностью поднялся на свою единственную ногу.

– Твой мальчик говорил, что ты щедр.

– Что? Ни медяка не получишь за свою чушь.

– Дай мне один из трех золотых дирхемов, что лежат у тебя в кошельке. Иначе я буду вынужден продолжать пророчествовать, причем в гораздо более интимном русле.

Манименеш обдумал это.

– Может, так и правда лучше.

Он бросил Сиди монетку.

– Отдай ее этому сумасшедшему. И проводи его обратно в его конуру.

Они терпеливо наблюдали за тем, как предсказатель, скрипя костылями, уползал в темноту.

Манименеш резким движением откинул красные бархатные рукава и хлопнул в ладоши, требуя вина.

– Спой нам, Хайяли.

Поэт натянул на голову капюшон своего плаща.

– В моей голове звенит ужасная тишина, – сказал он. – Я вижу придорожные камни со стертыми надписями. Я вижу радостные приюты удовольствий, превращенные в голые пустоши. В них селятся шакалы. Здесь резвятся привидения, а демоны гоняются друг за другом. Изящные залы, роскошные будуары, сиявшие когда-то подобно солнцу, охвачены запустением и похожи на разверстые звериные пасти.

Он взглянул на танцующих девушек, и его глаза наполнились слезами.

– В моем воображении я вижу этих дев, погребенными в пыли или рассеянными по дальним странам. Раскиданными рукою изгнания, разорванных на куски пальцами чужбины.

Манименеш ласково улыбнулся ему.

– Мальчик мой, – сказал он, – если другие не услышат твоих песен, не обнимут этих женщин, не выпьют этого вина – это их утрата, а не наша. Так давай наслаждаться этими тремя вещами, а сожалеть – удел неродившихся.

– Твой патрон – мудрый человек, – сказал Ибн-Ватунан, похлопывая поэта по плечу. – Вот ты видишь его здесь, осыпанного милостями Аллаха и купающегося в роскоши. И ты видел того грязного безумца, одержимого чумой. Тот лунатик, прикидывающийся мудрецом, каркает про беду, тогда как наш трудолюбивый и предприимчивый друг делает этот мир лучше, ибо взращивает благородство и просвещение. Разве может Бог покинуть такой город, полный красоты и очарования, ради того, чтобы сбылись отвратительные предсказания того дурака?

Он поднял свою чашу за Эльфелилет и выпил ее залпом.

– Но чудесный Одогаст, – прорыдал поэт. – Вся его красота затеряется в песках.

– Мир велик, – сказал Багайоко, – а годы долги. Не нам претендовать на бессмертие, даже если мы – поэты. Но утешься, друг мой. Даже если эти стены и здания рухнут, на свете всегда найдется такое место, как Одогаст. По крайней мере, до тех пор, пока люди стремятся к наживе! Шахты неистощимы, а слонов – как блох. Мать-Африка всегда будет давать нам золото и слоновую кость.

– Всегда? – с надеждой спросил поэт, вытирая рукавами слезы.

– Ну и, конечно, всегда будут рабыни, – сказал Манименеш и улыбнулся. И подмигнул.

Остальные рассмеялись вместе с ним, и за столом снова воцарилось веселье.