Маска Черного Тюльпана

Старые дамы одобрительно относились к Джейн и без стеснения сплетничали в ее присутствии. Молодым щеголям она нравилась совсем по другой причине; у представителей нации, столь восприимчивой к физической красоте, тем более в эпоху сильного влияния идеалов классической античности, прелестной лепки лицо Джейн и отчужденность в поведении вызывали в памяти римские изваяния, и они относились к Джейн, как могли бы относиться к особенно изысканной статуе — красивой, но в общем-то глухой. Таким образом Джейн почерпнула немало полезных сведений.

Однако в настоящий момент Джейн мастерски старалась избегать общества словоохотливых матрон, влюбленных юных щеголей и подающих надежды поэтов, которых она так успешно воспитывала. Ее единственной целью было как можно быстрее — и как можно незаметнее — покинуть салон. На губах ее играла открытая улыбка, а мозг быстро переваривал только что полученные сведения, настолько неожиданные, настолько тревожные, что в них с трудом верилось.

Но сомнений быть не могло. Все части головоломки встали точно на место, как фрагменты римской мозаики, сложенные в четкую, яркую картину. В данную минуту возникла картина в равной мере поразительная и неприятная. Все они искали совсем не там. А пока что смертельно опасный шпион, единственный человек, за которым следовало наблюдать и чью деятельность пресечь в первую очередь, свободно разгуливал по Лондону.

Генриетту надо предупредить. Немедленно.

Джейн сладко улыбнулась капитану Деморо, упрямо не отстававшему от нее, и сказала, что просто умирает от жажды. Не будет ли он так любезен…

Будет. Деморо нырнул в толпу. Поднявшись, Джейн прошла мимо кружка вдов, которые оживленно губили репутации, словно беспорядочно плели кружева, мимо брата Наполеона, мрачного Луи Бонапарта, жалующегося на миллион своих мнимых болезней, мимо восхищенных поклонников, теснившихся вокруг жены Бонапарта Жозефины. Она шла ровной походкой, с безмятежным лицом, Галатея, чья единственная цель — встать на пьедестал при дворе Бонапарта.

Джейн уже увидела дверь. Еще четыре шага, и она окажется в коридоре, а затем и в доме своего кузена, чтобы сложить вещи для спешного отъезда в Англию. Данную задачу Джейн не хотела доверять никому другому. Курьеры имеют печальную привычку исчезать по пути. Три шага. Джейн уже мысленно забежала вперед. Она поедет верхом, в мужском платье, так будет быстрее, чем брать карету, и вызовет меньше вопросов. Она велит мисс Гвен распространить слух, будто заболела и лежит в постели. С чем-нибудь серьезным, заразным, с чем-нибудь, чтобы отвадить доброжелателей. Два шага. Она поедет не в Кале, а в Онфлёр; за этим портом не так пристально следят, а у нее есть рыбак на жалованье — при условии, что его лодка в любой момент предоставляется в ее распоряжение. Остался один шаг…

— Моя богиня! — Путь ей театрально преградила фигура в белой рубашке — жилет расстегнут, рукава засучены. Огастес Уиттлсби, английский эмигрант и автор самых дрянных стишков, когда-либо оскорблявших ухо, бросился к ногам Джейн в порыве обожания. — Моя муза! Моя несравненная покровительница изящной словесности!

— Добрый вечер, сэр, — ответила Джейн ради возможных слушателей и тихо прибавила: — Не сейчас, мистер Уиттлсби!

Он томно прижал руку ко лбу, кружевная манжета заслонила лицо.

— Клянусь, я лишусь чувств, умру у ваших ног, если вы не окажете вашему покорному слуге неоценимую честь и не выслушаете мою последнюю оду, превозносящую вашу необыкновенную красоту. — Для нее же он пробормотал под прикрытием складок муслинового рукава: — Вы должны выслушать это, мисс Вулистон.

Лицо Джейн напряглось, но она знала — нельзя не подчиниться, когда ее собрат агент говорит в таком тоне. Отшлифовав за многие годы свою роль, Уиттлсби почти никогда из нее не выходил и, конечно, не стал бы делать этого без настоятельной необходимости в самом сердце вражеского логова, во дворце Бонапарта. Дотронувшись до руки Уиттлсби, Джейн сурово произнесла:

— Только одна минута, мистер Уиттлсби. Мой кузен тревожится, когда я задерживаюсь слишком долго.

Уиттлсби отвесил поклон, который закончился почти у самых носков шелковых туфелек Джейн. Взяв ее за руку и выведя в маленькую прихожую, он громко сказал, если кто-то их слышал:

— Уверяю вас, мой пылкий ангел, вы не пожалеете об этой маленькой милости. — И резко прошептал: — Приказ. Из Англии.

— Мистер Уиттлсби, вы оказываете мне слишком большую честь своими излияниями. Что за приказ?

— Перед такой божественной красотой сама честь бледнеет, — провозгласил Уиттлсби, склоняясь над рукой Джейн. Та чуть наклонилась к нему. — Неприятности, — пробормотал он. — В Ирландии. Уикхем хочет, чтобы вы срочно отправились туда.

— Честь, может, и бледнеет, но вы заставляете меня краснеть, сэр, — запротестовала Джейн, устраивая целое представление из отнимания собственной руки. — Я не могу. Сегодня вечером я возвращаюсь в Англию.

— О, красота вашего румянца! Благословенный, блаженный, щедрый румянец! Как покрытые росой лепестки красивейшей розы, тянущиеся навстречу щедрому солнцу. — Уиттлсби упал перед ней на колени, подняв к девушке преувеличенно благоговейное лицо. — Приказ четкий и срочный. Сегодня вечером. Карета будет ждать. Возьмите с собой свою компаньонку.

Тень озабоченности набежала на безмятежное лицо Джейн, когда она протянула изящную руку коленопреклоненному поэту.

— Только каменное сердце может устоять перед такой мольбой, мистер Уиттлсби, а мое, увы, сделано из гораздо более податливого материала.

Уиттлсби прижался лбом к ее руке жестом смиренного почтения и достал из складок муслинового рукава пергаментный свиток, перевязанный розовой ленточкой. Взмахнув им, чтобы все присутствующие могли хорошенько его разглядеть, поэт вложил свиток в руку Джейн.

— Каждое третье слово в каждой третьей строчке, — пробормотал он.

Хотя Уиттлсби всегда служил курьером, код каждый раз менялся. Министерство полиции знало молодого человека только как сочинителя плохих стихов — такова была степень его преданности делу, ведь на самом деле он был весьма одаренным поэтом и до войны всерьез лелеял честолюбивые замыслы преуспеть на столь благородном поприще, но агенты английской короны судьбу не испытывали.

— Уверяю вас, мистер Уиттлсби, я прочту ее со всей внимательностью, — ответила Джейн, устраивая очередное представление с разворачиванием бумаги, чтобы все увидели неровные строчки. — Мне нужно отправить сообщение.

Уиттлсби зашатался и упал на пол, в восторге от ее неохотного, но согласия.

— Согласен. Кому?

— Будет вам, сэр! Держите себя в руках! Как я смогу насладиться вашей одой, когда вы давите на мое сознание?

С притворной озабоченностью нагнувшись над поэтом, Джейн быстрым шепотом изложила свои пожелания.

Глаза Уиттлсби расширились.

— Боже правый! Кто бы мог…

— Нет-нет, мистер Уиттлсби, больше ни слова. Вы утомили меня своими комплиментами. — Джейн протянула руку, помогая ему подняться. Она стояла спиной к салону, и ее лицо побледнело и сделалось серьезным, когда она тихо сказала: — Не подведите меня.

Уиттлсби поднес к губам затянутую в перчатку руку Джейн.

— Подвести мою музу? — сказал он, и в его глазах, когда он поднял их на Джейн, промелькнули искорки веселья. — Никогда.

В ответном взгляде Джейн веселости не наблюдалось.

— Некоторые вещи, мистер Уиттлсби, слишком серьезны для поэзии.

— Я сделаю все, что в моих силах, — пообещал тот.

— Меньшего я и не ожидаю, — строго сказала Джейн. Ее тонкие батистовые юбки взметнулись, когда она выходила из двери, и исчезли из виду.

Не прошло и пяти минут, как данное известие облетело салон мадам Бонапарт. Этот ужасный английский поэт так надоел бедной мисс Вулистон, что она уехала домой под предлогом головной боли — да и у кого она не разболелась бы, моя дорогая? Нет, в самом деле, этот человек — чума, а его стихи! Чем меньше о них сказано, тем лучше. Что же касается Уиттлсби, то по крайней мере на остаток вечера от его излияний избавились. Он отбыл почти следом за мисс Вулистон — вдогонку за ускользающим вдохновением, как он выразился. Вдовы-то знали, что он имел в виду. Вдохновение, скажет тоже! Скорее всего заглянуть на дно бутылки. Позор, какой позор. Но чего еще ждать от англичанина и поэта?