Страница 2 из 6
Итак, я ждала, мы ждали, он пришел.
Кажется, наступала пора грамматики с ее законами словообразования и построения фраз… Но отчего так противно скрипнули петли твоей двери, впустив его? Ведь я еще вчера досыта напитала их маслом для швейных машинок…
Я ждала его, понимаешь, такого большого и значительного в своей мускулистости, такого спортивного, что по стройности можно проверять отвесность твоих стен. Ну почему ты поставил клеймо побелки на его плече?
Что бы мы ни делали, что бы ни говорили потом, разместившись по разным углам комнаты, имело одну цель – найти точку соприкосновения. Почему каждый раз на нашем пути оказывался либо стул, либо башмак, либо другой какой предмет странно беспризорный в моей комнате?
– Душно! – сказал он и открыл окно. Ветер, ворвавшись в комнату, пронзительно взвизгнул и уныло загудел, вылетая в замочную скважину.
И вот он ушел уже давно и уже надолго, а я все пытаюсь понять твое поведение. Я все озираю твои замкнувшиеся стены…
Каждый раз, когда за окном свищет ветер и летит снег, мне становится неуютно и пусто, а ты молчаливо терпишь мое затянувшееся ожидание.
Прижаться комочком к жаркому боку твоей батареи, затеплить свечу? Зябко мне что-то…
Полет в никуда
Когда это было?… Прохладные ласковые струи падают и стекают по твоему и моему лицу, и мы ловим их губами. Мокрые, отчаянно любимые ресницы, щеки, шея… Дух захватывает от счастья! И я смеюсь и снова целую капли на твоих губах, а ты взбиваешь мои мокрые волосы властными руками, и струи стекают по нашим разгоряченным телам, льнущим друг к другу.
– Видит Бог, я долго сопротивлялся! – в шутку, а может, всерьез произнес ты, когда наши губы впервые встретились и не посмели отпрянуть.
С этого томительного поцелуя и началась наша мучительная тяга друг к другу через время, через запреты, через собственное жгучее: «Нельзя» к выстраданному, сладкому: «Ну и пусть!»
Потом – моя маленькая комната и фонарик луны, сияющий в окно, и лунный свет ночной лампы, и музыка, и рождающийся в ней танец нашей любви.
Ты прорываешься в мой быт, как сквозь себя, сначала осторожным долгожданным стуком в дверь. Вскочить, похолодев внутренне, остановиться на миг и спокойно открыть: ведь это Ты пришел! Ты закрываешь за собой дверь, оставляя за ней общий коридор чужой жизни, и еще долго стоишь, подпирая ее спиной, весь взлохмаченный, внутренне растерзанный, и молчишь, собирая себя перед шагом в мою жизнь. И лишь потом, всегда глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, говоришь:
– Здравствуй!
Там, в том мире людей, где мы каждый день ходим рядом, не соприкасаясь и почти не встречаясь глазами, где ты такой уверенный в себе и решительный до злости, там ты говоришь, что я «не от мира сего».
Ты препарируешь прилюдно каждую высказанную мною мысль и ждешь, чтобы я достойно тебя опровергла. Что это – конспирация или проверка на фальшивость?
Что же тянет тебя в мой такой зыбкий мир чувств и фантазий?
И я, ждущая тебя, чтобы прислониться к крепкому плечу и хоть на миг сбросить опостылевшую независимость, увидев тебя смятым и робким, каждый раз болезненно сжимаюсь от мысли: кто же из нас нужнее друг другу?
Музыка… Она заполняет собой воздушное и безвоздушное пространство вокруг нас. Она как связующий магический круг, как предчувствие любви. Сегодня и на всю жизнь для нас звучит вальс Евгения Доги. И если в той, обычной жизни я неуклюжа и угловата, то сейчас перед тобой я лечу. Я знаю, что ты любуешься мной, и каждая струночка во мне поет, и поступь легка, и жесты прекрасны!
Это начинается не сразу. С легких касаний друг друга невзначай рукой, плечом, бедром… Ах, какие сильные плечи! Коснуться и отпрянуть всей кожей, чувствуя сгущающуюся силу желания. И комната плывет, расширяясь и вновь обнимая нас… Мелодия кружит, унося сердце ввысь и ввысь, и, наконец, взрывается болью и страстью.
Ты подхватываешь меня на руки и поднимаешь к себе в небо, к самым губам. Я отклоняюсь и… лечу, ощущая жар и силу твоего тела.
Бесконечен полет любви, а музыка все длится и продолжается в нас, давая волю жестам и движениям. Ты и я сейчас – это живая гармония. Мы – едины! Мы – есть!
Ты отпускаешь меня, в изнеможении падая на диван, а я продолжаю танец. Я танцую одна, и радость полета переполняет меня. Ведь ты смотришь на меня и тянешься ко мне всеми нитями своей живой души.
И так же в танце я припадаю к тебе, принимая жар твоих обволакивающих рук, и принимаю тебя как счастье, дарованное небом.
И когда последнее движение завершит этот танец любви, я сложу усталые крылья на твоей груди и еще немного побуду твоей в мыслях.
Ведь завтра утром… нет, уже сегодня ты уйдешь от меня на месяц, на два, на три?… На вечность, может быть! Ты никогда не оставляешь надежды на встречу все эти пять лет. Ты уйдешь к той, которая терпеливо делит тебя со мной и, наверное, мучается сегодня, зная, где ты.
Женщины быстро ощущают соперницу, а узнать конкретно всегда помогут окружающие. Но она не из тех, кто примитивно устраивают сцену. Она просто ждет. Она тоже любит тебя! Понимаешь ли ты, какой ты счастливый?
А сегодня мой день и мой праздник. Наступает утро. Ты спишь, и я любуюсь рыжинками на твоем лице и думаю, что тоже что-то значу для тебя. Иначе разве возможно было бы такое слияние наших душ и тел? И такая высота нашего полета!
Однажды ты случайно встретил меня на улице. Я несла розы, мои любимые – кремовые.
– Ты светишься, как эти цветы! – комплимент был настолько традиционным, что я не удержалась и огрызнулась:
– Может быть, я представляю, что это твой подарок?
Безнадежно, ты непробиваем. Конечно, розы куплены мной и предназначены подруге. Ты никогда не даришь мне ничего, только себя и свою взлохмаченную душу. Хотя однажды ты подарил мне встречу со своим сыном.
Теплый полумрак моей комнаты – единственное наше убежище. И когда в нем появился этот мальчик, такой доверчивый, с открытым, сияющим добротой лицом – не твоим, нет, – я обомлела. Я смутилась перед этими глазами, как перед страшным судом. Но это не ты, а он успокоил меня так просто и естественно, приняв в мир своих симпатий. Он улыбнулся, просияв своими глазами, и мне стало легко-легко. Захотелось обнять его и расцеловать от ушей до самой маковки.
Ты расслабленно откинулся на спинку дивана, спокойный и уверенный в себе, как большой гривастый лев. А твой малыш занялся игрой с моими безделушками. Я потчую вас чаем со сладостями, которые сумела приготовить, смотрю на вас растерянно и спрашиваю тебя:
– Тебе хорошо? – А сама думаю: «А мне хорошо?»
И когда однажды на общежитейской кухне я случайно встречаю твоего сына, который, так и сияя глазами, бросается ко мне, я в растерянности чуть не роняю кастрюлю.
Ах, мама с папой пришли в гости к соседям по коридору! Я ничего с собой не могу сделать. Я ворую твоего сына, тащу его к себе и пичкаю чем попало. А потом, чуть не плача, провожаю его до соседей. В этот момент я ревную его к матери. Да простит меня Бог!
Уютно ли тебе в твоем мире? Настанет день, когда ты уйдешь совсем, даже не попрощавшись и не поставив точку. Боль придет потом, гораздо позже, когда я осознаю потерю. Боль придет и останется со мной на всю жизнь.
Я слушаю дождь и вижу капли, стекающие по твоему лицу. Тебя больше никогда не будет… Но со мной остались твои крылья.
Был человек
А я знаю, какая она будет! Вот в самые первые дни какая. Я ее очень ясно вижу. Говорят, младенцы в это время еще полуфабрикаты и друг на друга похожи, но это для посторонних. Я ее все равно отличаю. Одно смущает, почему черноволосенькая? Тут мне бы хотелось чуть исправить, чтоб в тебя…
И постарше вижу, месяцев в семь-восемь. Чтоб тельце уже упругое, чтоб глазки большие, светлые, а мордашка веселая-веселая и, конечно, счастливая.