Страница 8 из 12
10 декабря новый канцлер Германии, доктор Вильгельм Куно, направил в адрес заседавшей Лондонской конференции ноту, в которой предлагал комплекс мер по стабилизации марки. Среди прочего, он просил о предоставлении Германии двухлетнего моратория по репарационным выплатам. Кроме того, Куно предлагал подписать 30-летний мирный договор. Нота была отвергнута. 4 января 1923 года французские, бельгийские и итальянские представители в Комиссии по репарациям (при одном лишь британском голосе против) приняли заявление о том, что Германия сознательно нарушила условия Версальского договора в части поставок угля и древесины. 11 января Пуанкаре направил в Рур контрольную комиссию из французских инженеров, задачей которых было обеспечить своевременность поставок. Вместе с комиссией направлялись французские войска.
Официально провозглашенная цель французского вторжения – «привести Германию в чувство» и побудить исправно выполнять свои обязанности по договору – вызывала сильные сомнения не только у немцев, но и у партнеров Франции по Антанте. В самом деле, оккупация области, имевшей огромный «удельный вес» в германской экономике вряд ли могла облегчить немцам выполнение их финансовых обязательств – скорее наоборот, могла поставить его под еще больший вопрос. Англичане подозревали, что истинной целью было отторгнуть экономически ценные территории от Германии и создать на них некое государственное образование, полностью зависимое от Франции. Ллойд Джордж назвал вторжение «актом военной агрессии против безоружной страны, настолько же несправедливым, насколько и экономически нецелесообразным».
Действия французов, естественно, вызвали бурю возмущения в Германии, сплотив немцев, которые, казалось, еще вчера готовы были вцепиться друг другу в глотки. Конечно, ни о каком военном сопротивлении в той ситуации речи идти не могло. Разоренная, раздавленная, униженная Германия ответила единственным доступным ей способом – пассивным сопротивлением, отказом выходить на работу, отказом от любого сотрудничества с оккупантами. Это горькое, безмолвное противостояние получило в немецкой историографии название Ruhrkampf – «битва за Рур». Экономическая жизнь Рура практически замерла. Промышленное сердце Германии перестало биться. Шестимиллионное население Рура могло выживать лишь за счет экономической поддержки остальной страны – по сути, речь шла о всеобщей бессрочной забастовке, официально санкционированной и финансируемой правительством. Последствия для французов были предсказуемыми и плачевными – они-то изначально совершенно не рассчитывали на столь глубокое вовлечение в дела Рура, в итоге же его пришлось полноценно оккупировать – альтернативой было сдаться, что, по понятным причинам, было совершенно неприемлемо. Оккупация Рура потребовала огромных расходов и быстро превратилась в камень на шее французской экономики. С этого момента франк пошел вниз.
Однако для самой Германии экономические последствия были поистине катастрофическими. В Руре были сосредоточены почти 85 % оставшихся у Германии запасов угля, 80 % ее сталелитейного производства, 70 % производства товаров и добычи прочих полезных ископаемых, и примерно 10 % населения – которое все теперь де факто стало безработным. По сути, после исключения Рура из экономического оборота о существовании в Германии какой-то «экономики» вообще говорить можно было лишь очень условно. На Рождество 1922 года фунт стоил 35 000 марок, на следующий день после ввода войск курс взлетел до 48 000. К концу января 1923 года он составил 227 500 марок за один фунт, или свыше 50 000 за один американский доллар. Именно в те дни Рейхсбанк выпустил первую купюру с номиналом в 100 000 марок.
Безусловно, «битва за Рур» имела и позитивное влияние на германское общество. Во-первых, она сплотила простых немцев и отвлекла их от текущих экономических невзгод. Вся страна собирала деньги, продукты, теплую одежду для жителей Рура. Во-вторых, она до некоторой степени развязала руки правительству: репарационные платежи были заморожены в одностороннем порядке, и Рейхсбанк бросил высвободившиеся резервы иностранной валюты на осуществление массированных валютных интервенций. Эти меры возымели краткосрочный позитивный эффект – в феврале марка подпрыгнула вверх, ненадолго вернувшись к показателю 20 000 за доллар. Однако эта положительная динамика очень быстро потонула в новой чудовищной волне денежной эмиссии. Рейхсбанк был в своем репертуаре – он пытался «спасать» вставший Рур, заливая его волнами бумажных денег. На протяжении февраля денежный оборот в Германии каждую неделю увеличивался примерно на 450 миллиардов. Ситуация была в некотором роде феноменальной – обменный курс марки на внешнем рынке в результате интервенций стабилизировался, но внутри страны инфляция продолжалась полным ходом, что выражалось в безудержном росте цен. Нам сейчас совершенно очевидно, что относительно устойчивый курс марки в эти месяцы поддерживался Рейхсбанком абсолютно искусственно, путем постоянных вмешательств, и что до бесконечности это продолжаться не могло – рано или поздно ресурсы должны были закончиться, и тогда плотину неизбежно должно было прорвать.
Тем не менее, на протяжении всего марта и первой половины апреля марку удавалось удерживать на уровне плюс-минус 100000 за фунт. Эту «стабильность» не смогли поколебать ни дальнейшее вторжение французских войск (13 марта они переправились через Рейн и частично оккупировали Мангейм, Карлсруэ и Дармштадт), ни новости о том, что крупный японский кораблестроительный заказ достался англичанам, а не верфям Гамбурга, как изначально предполагалось. Пережила она и падение франка (он упал до уровня 77 франков за фунт), и волнения в Баварии, и даже объявление правительства о четырехкратном увеличении дефицита бюджета за первый квартал – теперь он достиг суммы в 7 триллионов марок (дыру, естественно, предполагалось закрывать с помощью эмиссии). Нельзя сказать, чтобы Рейхсбанк совсем не понимал хрупкость и конечную обреченность ситуации – лучше чем кто бы то ни было, его руководство должно было отдавать себе отчет в том, как стремительно таяли его ресурсы. Банк искал способы увеличения своих валютных запасов – например, путем выпуска трехлетних долларовых облигаций под высокий процент. Однако проект оказался провальным – те, у кого на руках была какая-никакая иностранная валюта, предпочитали держать ее у себя, а не вкладывать в какие-то очередные государственные бумажки. Репутация германского государства и доверие к нему упали до предельно низких показателей, как вне страны, так и внутри нее. Люди всеми правдами и неправдами стремились разменять марки на иностранную валюту, а не наоборот.
Момент истины наступил 18 апреля 1923 года, когда Гуго Штиннес, один из крупнейших «олигархов» германской экономики (его империя контролировала примерно 1/6 немецкой промышленности) обратился в Рейхсбанк за покупкой крупной суммы в иностранной валюте. В совокупности со всем массивом более мелких требований, это оказалось больше, чем Рейхсбанк мог себе позволить одномоментно. Поддержка марки на валютном рынке была официально прекращена, курс отпущен в свободное плавание. В течение 24 часов марка упала до уровня 140 000 за фунт, и падение продолжалось. В судорожных попытках остановить обвал вслед за валютными резервами Рейхсбанка вскоре отправилась и существенная часть его золотого запаса. Все без толку – максимум, чего удавалось достичь, так это притормозить падение на день-другой. К первому мая был преодолен рубеж в 200 000.
В конце апреля Хемингуэй снова приехал в Германию – снова в тот же городок через границу от Страсбурга, но застал уже совсем иную картину. Город был пустынен, жизнь замерла. Поток французских «туристов» прекратился, поскольку власти Страсбурга под давлением возмущенных французских рестораторов и лавочников попросту закрыли границу, причем в обе стороны – чтобы голодные немецкие рабочие не подрывали цены на французском рынке труда. С германской стороны границы промышленность стояла мертвая, уголь стал дефицитным товаром, по железной дороге передвигались лишь французские военные эшелоны. Если у людей и были деньги, их было попросту не на что потратить. Положение правительства было не сильно лучше – на протяжении марта, апреля и мая доходная часть бюджета не превышала 30 % от расходной. К 31 мая фунт стоил 320000 марок. 1 июня в оборот поступила купюра достоинством в 5 миллионов марок. Тогда же Министерство внутренних дел в целях удешевления и экономии времени разрешило использование при похоронах бедняков за государственный счет гробов из папье-маше вместо деревянных.