Страница 6 из 12
28 июня 1922 года Вальтер Ратенау, министр реконструкции и главное «контактное лицо» западных держав по всем вопросам репараций, одиозная фигура в глазах всей правой общественности Германии, видевшей в сотрудничестве с Антантой прямую государственную измену (вдобавок ко всему, подобно Эрцбергеру, Ратенау был еще и евреем), был убит по дороге из дома в Министерство иностранных дел – его машина была сначала расстреляна в упор, а затем на всякий случай еще и подорвана. Плох ли был Ратенау, хорош ли, но он был знаковой фигурой, чье присутствие на германской политической арене обеспечивало ограниченную, хрупкую, неустойчивую, но все же какую-никакую стабильность. Его смерть наложилась, конечно, на ряд других факторов, внутренних и внешних – например, на фактический дефолт госбюджета Баварии, где дефицит оказался вдвое больше прогноза, а собираемость налогов упала почти до нуля, на провал переговоров в Париже по предоставлению новых международных займов, на массовые забастовки и страх перед народными волнениями в Германии. Но не будет ошибкой выделить именно смерть Ратенау как ключевое, символическое событие, окончательно пославшее Германию в тартарары. Если до этого республика, как мы говорили, еще сползала, отчаянно цепляясь, по скользкому склону к краю пропасти, то теперь она в эту пропасть ухнула, истошно крича и бесполезно размахивая руками. Сразу же после убийства марка обрушилась до уровня 1600 за фунт, а в течение следующей недели – до 2200, т. е. почти 500 марок за доллар.
Новым фактором была та скорость, с которой вслед за падением курса теперь изменялись цены. Примерно к 10-15 июля они удвоились относительно уровня начала июня, и продолжали расти. Разрыв между обесценением марки на внешнем и внутреннем рынке стал минимальным.
Германские производители заявили, что их издержки сравнялись с общемировым уровнем, а потому их продукция оказалась неконкурентоспособной за пределами страны. Германская рабочая сила оставалась относительно дешевой, но это не играло никакой роли, потому что безработицы в стране де факто не существовало – наоборот, наблюдался дефицит рабочих рук, поскольку немецкие рабочие массово устремились на заработки в соседние страны. Мечта веймарского правительства о нулевой безработице сбылась – только почему-то никто не был этому рад.
Безусловно, в ухудшающуюся ситуацию внесла свою лепту и союзническая Комиссия по репарациям, еще в мае настоявшая на реформе Рейхсбанка, которая сделала его независимым от государства. Как мрачно заметил британский посол лорд Д'Эбернон, это было примерно то же самое, что доверить управление сумасшедшим домом его пациентам. Свободный от всякого постороннего контроля Рейхсбанк принялся бороться с обвалом экономики парадоксальными методами – безостановочно печатая деньги. Ведь для того, чтобы население оставалось спокойным в условиях растущих цен, требовалось обеспечить симметричный рост заработной платы. А для этого были нужны… правильно, опять деньги. Еще больше денег! Всего за июнь и июль было выпущено в оборот 11 с лишним триллионов марок. Когда в начале июля забастовали работники печатного пресса и эмиссия вынужденно приостановилась, директор Рейхсбанка доктор Хавенштейн привлек штрейкбрехеров, и печать возобновилась в полную силу. Когда члены Гарантийного комитета Комиссии по репарациям посетили Берлин в середине июля, компенсация их командировочных расходов была выплачена им купюрами достоинством в 20 марок, причем на железнодорожную станцию эти деньги были доставлены семерыми носильщиками в огромных корзинах для бумаг. А печатные станки продолжали безостановочно работать. Причем выбранная Рейхсбанком стратегия (дать населению побольше денег, чтобы оно успешно справилось с повышением цен) быстро доказала свою полную несостоятельность, так как сбережения и зарплаты обесценивались гораздо стремительнее, оставляя людей, вроде бы сохранивших свой номинальный доход, фактически без гроша.
При этом надо понимать, что из-за стремительно падающего курса марки реальный уровень цен в Германии – даже после головокружительного роста – все равно оказывался на порядок ниже той же Франции. Конечно, ниже он оказывался только с точки зрения человека, въехавшего извне, имея в кармане иностранную валюту. Проблема немцев была не столько в том, что продукты стоили так дорого, сколько в том, что у населения все равно не было достаточно денег, чтобы купить их, сколько бы нулей ни было нарисовано на купюрах у них в кармане.
Корреспондент газеты «Торонто Дейли Стар», молодой американец по имени Эрнест Хемингуэй, посетил Германию примерно в это время, въехав через Страсбург. На границе он поменял 10 французских франков (примерно 90 канадских центов) на 670 марок. На эту сумму они вдвоем с женой делали покупки весь день, и в итоге все равно остались со 120 марками на руках. Первой их покупкой были яблоки у уличной торговки. Они стоили 12 марок. Проходивший мимо в этот момент благообразный пожилой немец тоже поинтересовался ценой яблок. Услышав про 12 марок, он печально покачал головой: «Я не могу себе этого позволить». Немец удалился, а Хемингуэй лишь позже, пересчитывая свои дневные расходы, понял, что яблоки стоили два цента. Он пожалел, что не отдал их старику, но уже ничего не мог поделать.
Другие журналисты в те же дни подсчитали, что если общая стоимость жизни в Германии с довоенных времен выросла как минимум в 86 раз, то средняя заработная плата за тот же период увеличилась лишь в 34 раза. В отдельных отраслях было и гораздо хуже – в особенности пострадали те, кто не занимался физическим трудом. Годового жалованья, к примеру, среднего банковского клерка теперь хватало на то, чтобы минимально прокормить его семью в течение одного месяца. Что же касается пенсионеров и прочих неработающих групп населения, привыкших полагаться в основном на свои сбережения, то их ситуация могла быть описана емким словом «крышка».
В этих условиях в Германию начался массовый наплыв иностранцев, особенно заметный в приграничных областях. Хемингуэй, наблюдавший это явление своими глазами, пишет о нем с нескрываемой брезгливостью: «Французы, возможно, и не могут пересечь границу, скупить и вывезти все дешевые товары, как им бы хотелось. Зато они могут пересечь ее, чтобы наесться вдоволь… Эти чудеса валютного обмена приводят к свинскому зрелищу, когда молодежь из Страсбурга набивается в немецкую кондитерскую с целью жрать, покуда им не станет дурно, давясь воздушными, наполненными кремом кусками немецкого торта по цене 5 марок за порцию. Вся продукция кондитерской сметается за полчаса… Хозяин заведения и его помощник были мрачны, особенного счастья в них заметно не было. Марка падала быстрее, чем они успевали печь».
Удивительно, но и правительство, и банкиры, и депутаты парламента, и пресса продолжали не просто игнорировать причинно-следственную связь между денежной эмиссией и инфляцией, но и активно ее отрицать. Газета «Фоссише Цайтунг» от 16 августа 1922 года (в этот день курс марки преодолел рубеж в 1000 марок за 1 американский доллар) писала: «Мнение о том, что наводнение экономики бумажными деньгами есть истинная причина их обесценивания, является не только ложным, но и опасным… Данные и официальной, и независимой статистики давно уже доказали, что падение покупательной способности марки на внутреннем рынке за последние два года является следствием снижения обменного курса… Сегодня необходимо помнить, что общий объем денег, находящихся в нашем обороте, хоть он и демонстрирует на бумаге ужасающее количество миллиардов, на самом деле, не так уж и велик… У нас нет никакого «опасного наводнения экономики бумагой» – как раз наоборот, суммарный объем нашего денежного оборота в три или четыре раза меньше, чем он был в довоенное время». В общем и целом, газеты больше беспокоились о возможных волнениях пролетариата и потере государственного престижа, чем о реальном положении в экономике. Более того, единственным средством выхода из сложившейся ситуации авторитетные финансовые издания Германии видели… дальнейшее увеличение объемов денежной эмиссии – в три-четыре раза, как предлагал «Берлинский биржевой курьер»!