Страница 4 из 12
По состоянию на 1 августа 1914 года британский фунт стерлингов стоил, как мы помним, 20 германских марок (1 марка равнялась 1 шиллингу). В декабре 1918-го он стоил уже 43. На момент подписания Версальского мира в июне 1919-го – 60. К декабрю того же года – все 185. Но это было только начало.
Нам сейчас может показаться странным, но в тот момент почти никто в Германии не связывал стремительный рост цен в стране и утрату покупательной способности марки с денежной эмиссией. Сейчас для нас эта идея абсолютно естественна, но в начале ХХ века сама ситуация была внове и для широкой публики, и для ученых-экономистов. Новообретенная способность правительства почти произвольно увеличивать денежную массу в стране для покрытия своих нужд (ведь впервые такая методика была опробована каких-то пять лет назад!) многим профессиональным финансистам казалась гениальным открытием, блестящим достижением современной мысли, практически панацеей от всех проблем. И даже сознавая, что покупательная способность национальной валюты почему-то снижается, они яростно отстаивали убеждение, что их новая любимая игрушка, печатный станок, здесь ни при чем – нет-нет, негативные явления вызваны какими-то иными причинами.
Что же касается простых немцев, то они вообще долгое время не осознавали толком, что же именно происходит с их деньгами. Марка ведь остается маркой, не так ли? Если цены растут, значит – либо товаров по каким-то причинам завозят слишком мало, либо поставщики и злодеи-спекулянты завышают цены. Люди видели, как меняются публикуемые в газетах обменные курсы валют, но совершенно не понимали сути происходящего. Видя изменившийся курс, немцы говорили: «Доллар опять растет!» На самом деле, как раз доллар все это время оставался более-менее стабильным. Падала марка. Да и это падение долгое время было похоже не на обвал, а на качели – вверх-вниз. Так, например, в течение 1920 года курс британского фунта вырастал до 230 марок, потом падал до 150, потом вырастал снова. Эти колебания были связаны, в частности, с работой Комиссии по репарациям, созданной странами Антанты. Дело в том, что Комиссия ожесточенно спорила о единой фиксированной сумме выплат (будущий французский премьер-министр Пуанкаре даже подал из-за этих разногласий в отставку с поста председателя комиссии). В момент, когда показалось, что достигнуто приемлемое соглашение, курс марки резко подпрыгнул… но ожидания оказались ложными, а эффект недолговечным. Более того, неожиданный рост марки порядком напугал правительство республики, потому что сразу же вызвал в стране столь же резкий скачок безработицы – до 6 % летом 1920 года (инфляция и безработица обычно находятся в противофазе). В условиях, когда страна только что (как многим казалось) чудом удержалась на краю красной революции, когда забастовки еще следовали одна за другой, страх был вполне понятен. Отныне правительство поставило своей главной целью удержание безработицы на минимально возможном уровне любой ценой. Ценой оказалась смерть марки как платежного средства.
Чтобы покрыть ту сумму репарационных выплат, которая обсуждалась в июне 1920 года, Германии требовалось каким-то образом удвоить доходную часть своего бюджета – потому что этот бюджет едва сходился даже без учета репараций. Увеличить налоги вдвое? Практически никто (включая британского посланника лорда Д'Эбернона, призывавшего союзников к умеренности) не сомневался, что это повлечет немедленную революцию. Никто в Берлине не был готов идти на такой риск – даже текущий уровень налогообложения многим казался избыточно высоким, а собираемость этих налогов оставляла желать много лучшего. В финансовых кругах Германии царила атмосфера полного упадка и уныния. Банки начали массово выводить капиталы из страны, и никакие правительственные ограничения не в силах были остановить это бегство. Среди людей с деньгами ходило популярное высказывание, что «неуплата налогов отныне является не преступлением, а патриотическим долгом».
Между тем, заседания Комиссии по репарациям продолжались. Споры были ожесточенными, позиция некоторых ее участников – откровенно неконструктивной. Особенно усердствовали французы. Британский премьер-министр Ллойд Джордж в это время едко отметил, что французы никак не могут определиться, чего же они хотят больше – получить наконец какие-то реальные деньги, или просто получить удовольствие, втаптывая Германию в грязь. Совершенно очевидно было, продолжал англичанин, что эти цели были несовместимы.
Наконец, 27 апреля 1921 года Комиссия вынесла окончательное решение. Общая сумма репараций была определена в 132 млрд золотых марок, или 6,6 млрд фунтов. Выплачивать ее предлагалось в следующем порядке – 2 млрд золотых марок фиксированной суммой ежегодно, плюс сумма, равная 26 % суммарной стоимости германского экспорта. Немецкой стороне эти условия были представлены в виде ультиматума, подкрепленного угрозой дальнейших военных санкций (французы угрожали оккупировать Рур). На размышление была дана неделя. Этот «Лондонский ультиматум» вызвал немедленный обвал марки до уровня 268 марок за фунт, и падение правительства канцлера Ференбаха. Новый канцлер, доктор Вирт, принял условия ультиматума (буквально в последний момент, когда французские части уже готовились к выступлению), и это вызвало отскок курса марки до уровня 232. Но передышка была недолгой. Перед новым правительством стояла необходимость как-то выплачивать астрономические суммы репараций – притом, что бюджет уже трещал по швам. Налоги снова поднялись – но это не вызвало заметного облегчения ситуации, лишь еще больше подорвало благосостояние низов общества и привело к вызывающему параду роскоши в верхах – богачи стремились потратить деньги прежде, чем до них доберется государство. Градус социальной напряженности начал заметно расти. Другого выхода не оставалось – правительство снова включило печатный станок на полную мощность.
В июне 1921 года министром реконструкции в правительстве Веймарской республики стал доктор Вальтер Ратенау, видевший свою основную задачу в выполнении требований по репарациям. На протяжении предшествовавших 9 месяцев курс марки колебался вверх-вниз вокруг показателя в 250 марок за фунт, в пределах около 15 пунктов. Очень скоро этим временам относительной стабильности предстояло превратиться в блаженные воспоминания. Июль 1921 года стал рубежом, потому что уже в августе по графику необходимо было произвести первую выплату по репарациям в размере 1 млрд золотых марок. Ратенау удалось найти эту сумму, но лишь половина собранных денег была получена нормальными реалистичными способами (в том числе за счет привлечения иностранных кредитов). Остальное правительство просто напечатало. Курс марки упал до 310. Хуже было то, что правительство совершенно не представляло себе, где будет брать деньги для следующего платежа. А самым худшим, пожалуй, что одновременно со всеми этими чудесами финансовой эквилибристики правительство вынуждено было еще и выплачивать долги по ранее выданным ему кредитам. Проблема была в том, что для этого требовалась иностранная валюта, которой у республики почти не было. Поэтому начиная с августа доверенные лица, действующие по поручению Рейхсбанка, начали скупать иностранную валюту на внешнем рынке практически по любой доступной цене. Их примеру очень быстро последовали частные банки, сначала действуя в интересах германских промышленников и просто частных клиентов, а потом включившись и в самостоятельную спекуляцию. Все это происходило на фоне почти апокалиптических настроений в обществе – немцы пристально наблюдали за наступавшим буквально через границу экономическим коллапсом Австрии (австрийская крона упала уже до показателя 3000 за фунт, и не показывала признаков стабилизации). В германской политике царил хаос, что также не способствовало уверенности в завтрашнем дне и доверию к марке. Одно за другим следовали масштабные выступления правых (признанным лидером их в этот период был генерал Людендорф). К парадам и шествиям скоро добавились и политические убийства – 26 августа был убит Матиас Эрцбергер, политик-социалист (к тому же еще и еврей по происхождению), которого правые считали одним из главных фигурантов «удара в спину» в ноябре 1918-го. Интересно, что одним из ведущих политиков-националистов в это время, чьи речи во многом и вдохновили убийц, был ни кто иной, как Карл Хелфферих – бывший имперский министр финансов и отец той самой инфляционной схемы финансирования войны, с которой все и началось. Вполне логично, что это вызвало бурю возмущения со стороны левых всех мастей. Стремясь предотвратить волнения среди социальных низов, правительство объявило о широком повышении зарплат.