Убей свои сны

Первая потеря. Почти незнакомый, ничего для меня не сделавший, никак себя не проявивший… мальчик, несчастный мальчик, которому я обещала защиту и безопасность, которому хотела дать приют в своем мире, с которым собиралась поделиться силой. Какая-то глупость - заговоренная стрела, охота на заблудившихся богов, бесшумные невидимые стрелки в кустах, эльфы, что ли? И вдруг я понимаю, что мы уже довольно давно летим по кругу. То есть нет – описываем восьмерки в пределах круга, точно маятник Фуко[65].

Нудд не зря так мечется. Нас поймали. Обложили со всех сторон, накрыли сетью, щитом, куполом силы – да хоть сачком, будто ночных бабочек. Чего ради теперь мельтешить, искать в сачке прореху – мы же за этим самым сюда и добирались. За нашим истинным врагом. По лунному Бильрёсту[66], уходившему из-под ног, сшивавшему серебряными стежками долину норн и лес, где нас ждала засада.

Что же получается, сестрицы норны специально нас сюда привели? Они, получается, ЗНАЛИ про охоту на богов?

- Нудд, перестань метаться! – твержу я. – Нудд, мы должны дать себя схватить! Иначе мы так и не узнаем, чьи это люди!

- Если это люди!

- Ну, пусть не люди. Хозяин их – не человек, стопроцентно. И все-таки я хочу с ним встретиться!

- С выколотыми глазами?

- Да хоть с вырезанным языком. Перестань меня защищать. Мое здешнее тело не имеет значения. Я не пострадаю. У меня даже нервного тика не останется, потому что я – не здесь.

Нудд замедляет движение. Действительно, мучения, причиненные тебе подсознанием – для человека привычная, неизбежная, ерундовая боль. А вот информация о том, ЧТО тебя язвит и гложет – величайшая драгоценность. Ради нее всегда приходится касаться больных мест, снова и снова. Уж я-то знаю. Уж я-то вытерплю.

В своем человекообразном обличье мы останавливаемся в воздухе над центром поляны и плавно опускаемся на пружинящие мхи. Из-под каждого дерева на нас смотрят жала стрел. Труп Бога Разочарования все еще лежит там, где его оставили: скрученное предсмертной судорогой тело на ковре из примятых трав - будто картина на темно-зеленом холсте.

- Кто из них Создатель – мужчина или женщина? – раздается командный голос.

- Видар не сказал.

- Придется взять обоих. Не калечить! Во время Последней Битвы Создатель должен быть как новенький! – и душный сачок падает нам на лица, стягивается вокруг, сжимает и спутывает нас с Нуддом.

Видар. Последняя Битва. Где-то я уже слышала это имя… Вспомнить, очень нужно вспомнить. В этом воспоминании – наше спасение. Нет! Спасение целого мира, изъеденного предательством.

* * *

- Фрель, когда тебя бьют, надо не привыкать, а учиться драться! – рявкает Морк. Тот еще боец. Воин, но не боец. Он что, собирается наставлять этого трансвестита в искусствах единоборства, в которых смыслит не больше новорожденного осьминога?

- Я пытался. – Наш новый знакомый обреченно вздыхает. – Но у меня не получается. И потом… Если сопротивляться – убьют. Если лежать, как дохлый краб – поколотят, деньги отберут и уходят.

- А это смотря как сопротивляться! - упорствует Морк. Мачо. Мой неопытный, но амбициозный мачо.

- Ладно, о твоей несчастливой судьбе мы по дороге побеседуем, - прекращает дискуссию Мулиартех. – Ада, ты видишь Марка?

- Он очень изменился. Сидит где-то недалеко. На стене – свиная голова, вокруг столы и люди, много людей. Все смотрят на него.

- Свиная голова – это в «Кабаньем взбрыке»… - бормочет Фрель. – Только меня туда никогда не пускали, это шикарная обжираловка…

- Показывай дорогу, - велит Мулиартех. – Заодно и поужинаешь. С шиком.

Хорошо, что мы наткнулись на Фреля. Никакое чутье не вывело бы нас на короткую дорогу к центральной площади. А длинными дорогами мы бродили бы вечность. Переулки, кривоколенные, кривостенные, криводушные, впадали друг в друга и разбегались, точно в ужасе от нежелательной встречи. Мы пролезали через дыры в оградах, мяли чахлую поросль на чужих клумбах, ныряли в подворотни и скакали через мусорные кучи, словно стая диких лис в городских джунглях.

«Кабаний взбрык» раскрыл нам двери, как объятья. А дальше все было очень хреново.

Марка я узнала лишь по знакомому абрису души. Тело его превратилось в развалину. Седой, тощий, взлохмаченный, словно старый бездомный пес, он сидел, забившись в угол и что-то бубнил. А вокруг стыли в изумлении Гвиллион и несколько дородных привидений, выглядевших намного лучше постаревшего провидца. При нашем появлении они вскинулись, как встрепанные, и даже Мореход выглядел несколько смущенным.

- Ну?! И что ты с собой сотворил?! – рявкнула Мулиартех на весь зал. Не сбежавший до сей поры народ группками и поодиночке потянулся к выходу.

- Ада… - поднял на меня провидец затуманенные не то глаукомой, не то унынием глаза. – Ада, я не сделал того, что ты велела. И он отомстил. Он вселился в меня. Я его чувствую внутри головы, Ада. Он хочет заставить меня все вернуть.

- Не заставит. Умереть – это пожалуйста. А возвращать назад ты ничего не будешь. – Сейчас у нас одно спасение – быть категоричными до жестокости. Здешний Аптекарь, или как его теперь называть, должен понять: победа ему не светит.

- Я… не… могу… умереть, - с трудом выговаривает Марк. – Он мне не даст. Я бы умер, только бы от него избавиться. Господи, какой же это мерзкий старый говнюк!

- Ну, ты его затем сюда и вытеснил, чтобы не встречаться с его мерзостями, - рассудительно замечает Мореход. – А он в твоем неприбранном мире разгулялся, стал несколько мерзее, потом еще мерзее – и вот, дозрел… до совершенства.

Я вглядываюсь в душу Марка. Ничего особенно мерзкого я в ней не вижу. И вообще не вижу ничего нового. Обычная мужская душа: инфантилизм, похоть, жадность, самомнение, тревога, обида на весь свет и вера в свой неувядаемый талант. Нормально. Главное, что талант Марка никуда не делся и по-прежнему сиял теплым светом, словно золотой топаз, просвеченный яркой лампой.

- Да ничего особенного, - прихожу к выводу я. – Конечно, пропорции слегка поменялись, но ты все тот же, что и был. И скоро станешь прежним. И даже лучше прежнего. Потому что прозреешь. Обязательно прозреешь.

- А что ТЫ чувствуешь, Марк? – Морк присаживается на корточки у ног провидца и кладет синюю ладонь ему на руку.

Но Марк, поморщившись (!), освобождается. Он глядит Морку в лицо с изумленной неприязнью, словно видит того впервые. Потом обводит нас глазами и сглатывает с таким видом, точно его вот-вот вырвет. Хотя отвечает нормальным голосом, размеренным и четким:

- Мне почему-то отвратительны все вы. И ты, и Мулиартех, и Ада. Мне кажется, что у вас на коже – липкая слизь, а души еще гаже, чем тела. Мне хочется гнать вот этого, - он указывает на Фреля, но не рукой, а каким-то ящеричьим движением головы, словно хочет проткнуть нашего приятеля подбородком, - кнутом вдоль набережной. Лупить его, пока в мясе не забелеет позвоночник. Забить до смерти. А потом вернуться и сжечь «Кабаний взбрык». Нефиг ему красоваться тут, будто прыщу на жопе.

- Гомофобия, ксенофобия и ненависть к богатеньким Буратинам, - равнодушно констатирует Мулиартех. – Ничего себе, «все тот же». Мальчик здорово поплохел с нашей последней встречи.

Мне приходится согласиться. Марку были противны подобные чувства, он от них отказался, но вытравить окончательно не смог. И здешний Аптекарь, средоточие отвергнутых норм морали, пустился на хитрость: открыл своей личности путь из темных глубин прямо в разум провидца. Чтобы превратить умного, терпимого, современного парня в кучу, гм, устаревших понятий.

- Мореход, как вывести эту дрянь? – поворачивается к господину бессменному консультанту Морк.

Неправильный вопрос. Марк – не дом, зараженный термитами и тараканами. Его нельзя опрыскать ядом и вымести дохлых паразитов за порог. Мореход, как я и ожидала, пожимает плечами и попыхивает трубкой. С удрученным видом. Хорошо хоть приличествующее выражение лица надел. Внутри-то он наверняка ладошки потирает: ага, загадка! Ага, задачка! Ага, развлеченьице! Ну вылитый доктор Хаус.

65

Маятник, используемый для экспериментальной демонстрации суточного вращения земли – прим. авт.

66

Также Биврест («трясущаяся дорога») - в скандинавской мифологии мост-радуга, соединяющий землю и небо – прим. авт.