Убей свои сны

Сознавая, кто ты и зачем рожден, нельзя не изменить извечной роли своей. Стать другим, вырваться из круга, очерченного свыше. Поэтому множество фоморов уходит из родной стихии. Ищет новой судьбы. Пробует ее на вкус. И рано или поздно чувствует горечь, огромную, всепроникающую горечь.

Я поморщилась и решила: чем с утра пораньше погружаться во вселенскую скорбь, лучше встать и почистить зубы. Вот-вот Кавочка заявится. Катерина Иванна, сокращенно Кава, помогает по хозяйству (а точнее, присматривает за бытом и душевным состоянием) третьего поколения моей семьи. Нет, Кава не фомор. Обыкновенный человек. Который помнит войну с Наполеоном - и вообще много войн, революций, смут и прочих «интересных времен». Мы, фоморы, умеем продлевать жизнь тех, кто связан с нами узами покрепче родственных.

Кавочка – идеальная прислуга. Такой уж она родилась. Она точно знает, чего хозяевам надо, чтоб они были счастливы и спокойны. И если в доме ни пылинки, значит, очередные хозяева аккуратисты. У нерях и разгильдяев хозяйство молитвами Кавы висит на волоске, никогда не срываясь в полный хаос. Перед Кавочкой бесполезно пыжиться и пружиться, изображая то, что модно «в наши дни». Дни ее не зависят от моды. И наш домашний ангел (а может, демон) полагается на свое чутье, не на хозяйские фанаберии. Поэтому лучше отдаться во власть Кавы и поверять ею свои потребности. Она надежнее, чем суетные желания твои.

На кухне негромко постукивает посуда, посвистывает чайник. Значит, моя бессменная хранительница очага уже здесь. Готовит чай. Кофе она мне не разрешает. Говорит, что от того количества кофе, которое поглощает современная молодежь (то есть люди моложе девяноста лет), у меня глаза будут желтые, а зубы коричневые - и никакая наведенная иллюзия этого не исправит.

В зеркале отражается моя синяя-синяя физиономия. Я полирую щеткой заостренные, как у акулы, зубы. Я длинная, синяя, гибкая, зубастая, я создана, чтобы ловить проплывающих юрких рыб и стремительных осьминогов, рвать актинии бесчувственными к яду руками, распутывать рыбацкие сети терпеливыми пальцами, кататься на штормовой волне, видеть в непроглядной тьме глубин, я создана не для земли – и я готова до хрипоты спорить со своей функциональностью. Расческа дергает волосы, жесткие, словно проволока, и такого же металлического цвета. Но в воде они текут серебряными струями и не застревают в расщелинах подводных скал. Потому что они живые и подвижные, будто мантия моллюсков, играющих в воде всеми цветами земной радуги.

Протираю стекло. В нем уже отражается смуглая черноволосая женщина, веснушчатая, худощавая, неприметная. Пора завтракать.

- Кава! Опять рыба! – начинаю канючить я еще в коридоре.

- И тебе «с добрым утром»! – холодно отвечает женщина неопределенно-средних лет с вечно модным волнистым каре. – Зубы почистила?

- Почистила!

- Уши помыла?

- Кава! У меня НЕТ ушей, ты же знаешь!

- Тогда возьми ватные палочки и поковыряй в том, что у тебя ВМЕСТО ушей!

- Кава…

- Я помню, как ты выглядишь, Адочка. Ты красивая девочка. Но рассеянная.

Я польщенно улыбаюсь. Кава умеет различать не только человеческие стандарты красоты. И всегда говорит только правду. Я красивая, аристократичная, узкая и плоская, тело мое гнется в неподходящих местах, а пальцы соединены перепонкой. Человек убежал бы от меня без памяти. Но люди меня и не видят – незачем им меня рассматривать. Это может потревожить их веру в то, что племя людское едино и неделимо.

- Кава, ты с Мулиартех виделась?

- Конечно, виделась. Ты же знаешь, по средам мы выходим в свет. – Это значит «шаримся по магазинам». Бабка, одним ударом хвоста преодолевающая мощь цунами, не в силах устоять против течений человеческой моды.

- Сколько?

- По моим подсчетам, тысяч пятьсот. Муля утверждает, что не больше трехсот.

Значит, бабкины счета похудели на полмиллиона. Килограммы белого золота с жемчугом всех оттенков. Скоро у фоморов праздник. Бабка лопатой гребет украшения для всех отродий Лира[7] и всех его жен, будь они неладны, тюленихи плодовитые…

- А меня чем осчастливят? – поднимаю бровь я.

- Зубочисткой в конвертике[8]! – смеется Кава, подвигая мне тарелку. Я вяло копаюсь в бутербродах с икрой, семгой и селедкой. Ну почему, почему я должна это есть? Я колбасы хочу. Я хочу булок с маслом и вареньем. Я хочу… Но Кава не даст. Фоморская королевишна должна есть рыбу два раза в день – утром и вечером. Потому что уследить, что она жрет на обед, нет никакой возможности. А на обед она – то есть я – опять будет лопать мусорную человеческую пищу. Силос, как выражается Кава. Ну и пусть.

- Ада! – строго говорит моя мучительница. – Сей же час умерь свою жадность и начинай есть по часовой стрелке все, что здесь лежит. Пока не съешь, никуда не пойдешь.

Я снова расплываюсь в улыбке. Приятно, когда тебя любят удушающей человеческой любовью. Нет ничего лучше нежной тирании заботливого сердца.

- Бабка рассказала тебе про свои матримониальные планы?

Кава неодобрительно дергает плечом. Ей кажется, что мне бы следовало еще повертеть хвостом (ее собственное выражение).

Фоморы, заключившие брак с благословения матери рода, вскоре уходят в бездну. И там приступают к Главному Делу. Все, что было до законного брака – семьи, любови, романы и шашни с людьми – забывается. Исключения редки. Но мой случай – именно такое исключение.

- Я ведь остаюсь здесь? – уточняю я.

- Не нравится мне это. – Кава вздыхает.

Конечно. Она-то хотела другой судьбы для меня, своей любимицы (мне нравится так думать). Пусть бы я еще погуляла, еще побезумствовала, вышла пару раз замуж за земных мужчин, родила несколько полукровок, смуглых пловцов, удачливых рыбаков, океанологов с толикой морской соли в жилах – а там привели бы мне на порог настоящего фоморского принца, жестокосердного и хладнокровного. И я ушла бы вместе с ним в море, оставляя позади тихо скорбящего ангела в опустевшем доме своем. А через пару лет Мулиартех вынесла бы из ванной орущее, бьющее хвостом синее дитя с перепонками между пальцев. И положила бы перед Кавой. И произнесла бы ритуальную формулу Заботливого Сердца. А Кава узнала бы в малыше мои черты и заплакала от вечной фоморской печали, наполняющей ее душу до краев уже две сотни лет…

Но в этот раз судьба сама вертит хвостом. Не будет у меня ни принца с бездной в очах, ни целого океана для нас двоих. Я выйду за слепого провидца, к которому сходятся реки божественной воли. И буду жить с ним на земле, исполняя веления матери рода, пока муж мой не умрет. Или я. Или я.

Короток век фоморов, оставленных бездной.

- Кава, она тебе ничего не объяснила? – пытаюсь я выведать хоть что-нибудь о том, с кем рядом пройдет моя земная жизнь.

- Инвалид! – рубит Кавочка. – Хоть бы выбрала тебе молодого, крепкого, сильного, а то какой-то калека! Разве ж так можно?

- Кава… - Я укоризненно качаю головой. – Он же провидец. Зачем ему другая сила? Что он будет с нею делать – здесь, среди людей?

- Ну и выдали бы за него полукровку! – не отступает Кава. – Полукровки бы с него хватило.

Я не могу удержаться от улыбки. Кавочка общается с фоморами королевских кровей сотни лет, но ее мысли – это мысли человека, да к тому же человека из низов. Отборные девки выходят за лучших парней. А покалеченный инородец должен удовольствоваться вековухой-бесприданницей. Политика морганатических браков для нее - тайна за семью печатями. Ей не понять, что моя миссия – самая почетная из всех возможных. В глазах Кавы я – жертва. Бедная человеческая женщина…

- Значит, придется ждать, - подвожу итоги я, - пока все само не выяснится. Теперь, когда я все сожрала – нет, не спрашивай насчет добавки, даже не пытайся! – я иду на работу.

Кава провожает меня жалостным взглядом. Я выхожу из кухни, стараясь держать спину прямо. Но плечи у меня помимо моего желания театрально опускаются, нагнетая драматизм ситуации. Мы, фоморы, неисправимые притворщики.

7

В мифологии ирландских кельтов Лир - бог моря, аналог валлийского бога Ллира. Лир женился на Аобх, и их дети на целых девятьсот лет были превращены в лебедей второй женой Лира, Аоифе – прим. авт.

8

Подарок, в свое время преподнесенный Гарри Поттеру семейством Дурслей на Рождество – прим. авт.