Страница 53 из 57
Папаускаса видно не было. Я сидел в окружении голых малайцев. На некоторых имелись только набедренные повязки. Их ребра вызывали ассоциации с мумией, лежащей в Египетском зале Эрмитажа. Правда, мои собутыльники казались менее упитанными.
Из травы торчали огромная бутылка и горка порубленных фруктов. Я смутно догадывался, что за алкоголь уплачены мои деньги. Стаканчик был один на всех — старый, бумажный, с изжеванными краями. Пили по очереди.
Слева от меня сидел совсем седой дядечка. У него был... не знаю, как называется... церебральный паралич?.. каждая его конечность жила собственной жизнью. Когда подошла очередь, малайцы налили ему из бутылки и замерли. Он протянул к стаканчику непослушную руку. Рука долго извивалась и не желала подчиняться.
Я захохотал.
Дядечка все-таки ухватился за стакан. Жидкость выплескивалась и забрызгивала сидящих вокруг. Малайцы молчали и опускали глаза. Из стаканчика продолжали вылетать капли. Все были уже насквозь мокрыми.
Я хохотал громче.
Наконец он влил остатки алкоголя в косо прорезанный рот. Складки лица тут же пришли в хаотичное движение. Паралитик долго... очень долго... направлял кубическую руку к фруктам. Проглотить алкоголь без закуски ему не удавалось. Все молчали. Я хлопал малайцев по спинам и спрашивал, почему им не смешно?
Прежде чем разлить следующую порцию, крепыш с узловатыми мышцами под серой кожей, мешая редкие английские слова с множеством малайских, объяснял мне, что седой эксцентрик — его отец. У них в стране не принято смеяться над родителями. Их нужно уважать, я понимаю? Я отвечал, что мне насрать. Пока он, сука, пьет за мой счет, я буду делать что хочу! Это ясно?! Ясно или нет?!
Я проснулся в четыре утра в собственной комнате. Очень четко осознал, что сейчас умру от голода, бросился к столовой. Она была закрыта. Я выскочил за ворота. Улицы заволакивал потный и плотный туман. Уже на три метра вперед было ничего не разглядеть. Если из этого белого мрака на меня накинется тропический гад-людоед, я буду абсолютно беззащитен.
Стояла жара, а я покрывался инеем. Я бежал все быстрее. Что я здесь делаю? Думать об этом было немного страшно. Чтобы отвлечься, я как Винни-Пух, в такт шагам, сочинял стихи. Они тут же забывались. Помню только, что речь шла о мохнатых, взаимно принюхивающихся Дыре и Штыре.
Мы сидели с Папаускасом в пабе. Я вдруг обратил внимание, что пот он вытирает грязными семейными трусами. После каждого глотка достает их из кармана джинсов и вытирает. У себя в карманах иногда утром я обнаруживал целые россыпи пестрых одноразовых зажигалок. А иногда — не обнаруживал. Проследить закономерность не удавалось. Думал я об этом очень усердно и из-за чего началась драка, заметить не успел.
Все орали. Трещала мебель. Кто-то, защищая голову, пытался пробиться к выходу. Папаускас обеими руками держал стул с металлическими ножками. Трое аборигенов кидали в него бутылками и пытались загнать в угол.
Я отлично знал, как следует поступить. Не вынимая зажатую между пальцев сигарету, следовало врезать ближайшему малайцу по глазам. Когда он ослепнет, согнется и заорет, нужно сбить его с ног и несколько раз ударить носком тяжелого ботинка в висок. Я должен убить ублюдка. Он должен сдохнуть. Сгнить в жирной почве. Стать перегноем.
— С-сука!
Тяжелых ботинок на ногах не было. Были пляжные тапочки. Сзади на меня навалилось сразу несколько жарких тел. Некоторое время я видел только заплеванный, усыпанный пеплом пол. Руками обхватывал огромную, гудящую голову. Где-то под потолком носился визгливый голос Папаускаса.
Когда приехала полиция, меня за подмышки подняли с пола и усадили к стене. Кто-то принес мокрое полотенце. Я клал его на пылающее лицо. Папаускас курил и мелко сплевывал на пол. Фильтр его сигареты окрашивался в цвет крови.
У полисменов были светлые рубашки, черные брюки и аккуратные ботиночки детского размера.
— Вы туристы?
— Мы музыканты ансамбля буддийской песни и пляски «Нирвана». Наш девиз — «Каждому мужчине нирванную целку!».
— Прекрати! Они нас посадят.
— Белых нельзя посадить.
— Обрисуйте суть произошедшего. С чего началась драка?
— Видите этого... в рубашке? Запишите в протокол: я его рот ебал, ебу и ебать буду. Записали?
Как ни странно, нас все-таки отпустили. На прощание Папаускас сказал полисмену, что его рожа похожа на мошонку. Я хотел перевести это на английский, но не смог вспомнить слово «мошонка».
Счет дням был потерян. В какой-то из них у меня разболелся зуб. Я не стал обращать внимания. Зуб удивился и перестал. Шагая по улице, я вдруг разглядел в толпе свою жену. На ней был надет свитер, который я два года назад купил в Москве. Ее лучший свитер. Я бросился вдогонку... я точно знал, что скажу. Жена нырнула в подворотню и исчезла. Наверное, она еще не успела остыть после омерзительного последнего скандала.
Я залпом выпил бутылку пива. Попробовал рассказать Папаускасу о своей личной жизни. Ему было не интересно.
— Как дети! Кого ни спроси — у всех проблемы! У каждого — несчастная, блядь, любовь!.. Только у меня все в порядке.
— А кого ты любишь? Светлое пиво?
Однажды деньги кончились. Мы отправились к Бригитте и, сидя на полу, пили «Wild Turkey». Я помнил, что внизу, в столовой, есть еще холодильник, полный бесплатного пива. Это грело.
Бригитта рассказывала, что члены у малайцев, оказывается, большие. Сами малайцы маленькие, а вот члены — большие. Ну не парадокс ли? По цвету члены от европейских не отличаются... да и по вкусу тоже. Потом она стала засыпать, прямо со стаканом в руке. Папаускас строил мне страшные рожи и глазами показывал на дверь. Я сказал, чтобы он недолго, и вышел в прихожую.
Стоять было скучно. Я докурил сигарету, допил виски. На вешалке висела бригиттина сумочка. Сперва я распихал по карманам все найденные деньги. Потом подумал и забрал два тяжелых серебряных перстня. Их можно будет поменять на бутылку чего-нибудь крепкого.
Мы с Папаускасом ехали в такси. Он рассказывал, что от онанизма у него в ушах растут волосы. Рядом с водителем сидел толстый малаец. До этого мы пили в кафе, а толстяк с двумя подружками сидел неподалеку. Он спросил у меня, холодно ли в России? Я ответил, что очень: когда русские девушки решают станцевать стриптиз, это занимает несколько часов. Через полчаса толстяк отправил своих девиц домой и теперь переводил водителю, чтобы тот ехал к Эрмита-стрит.
— Там действительно много проституток?
— Там ОГРОМНОЕ количество проституток!
Я думал о том, что отправлять тех двух девушек... а потом платить проституткам... нет ли в этом ошибки?.. логично ли это? Причинно-следственные связи выглядели потусторонне. Будто по грудь стоишь в кастрюле с остывшей геркулесовой кашей. Перед глазами текла могучая река. На сиденье я почти лежал. Каждая клетка тела была пропитана тухлым.
Папаускас сказал, что вон та, с кульком, ему нравится.
— Я не уверен, что это проститутка. У нее на руках ребенок.
— Это ребенок? Bullshit! Поговори с ней.
Толстяк открутил стекло, высунулся наружу и залопотал. Девушка заглянула в салон и что-то ему ответила.
— Она согласна. Десять долларов за двоих.
— Пошла она на хуй! В долларах я не плачу даже дома. Пусть берет в этих... как называются ваши деньги?
— О’кей. Восемьдесят ринггит.
— Пятьдесят.
— Прекрати душиться. Переведи, что мы согласны на восемьдесят.
— Она говорит, о’кей. Только деньги вперед.
Мы выбрались из машины. Проститутка едва доставала мне до плеча. На ней была обтягивающая футболка и длинная цветастая юбка. Внутри кулька что-то сопело.
Чуть в стороне стояло человек десять тинейджеров. Тощими задницами они опирались на сиденья велосипедов и смотрели в нашу сторону.
— Она говорит, чтобы вы отдали деньги этим парням.
— А ребенок? Я не хочу, чтобы она брала с собой ребенка.
— Ребенка она оставит здесь. Но вам придется подождать. Вы отдадите деньги, и она купит себе героин. Поехать она сможет, только сделав инъекцию.