Мачо не плачут

Через год после Парижа, их ПОСЛЕДНЕЙ осенью, в Петербург с визитом приезжал посол Далай-ламы, монах-тибетец Геше Тхинлэй. Он был высок, наголо брит и на тощей руке, торчащей из рукава монашеского плаща, носил золотой «Ролекс». Молодой человек написал о визите для одной из газет. Фото тибетца вышло на первой полосе. А через неделю из китайского консульства в редакцию пришла официальная нота протеста. Тибет это вроде китайской Чечни: доставучий камешек в сапоге большой империи. Китайцы возражали против того, чтобы кто попало вмешивался в их внутренние дела.

Редактор сказал, что только международного скандала ему не хватало. Молодому человеку пришлось плестись в консульство, заглаживать вину. Консул сидел на низком плюшевом диванчике, сам какой-то очень низенький и плюшевый. У него были пальчики, как у птички... очень мерзкие. Консул напоил его чаем и объяснил, что молодой человек написал материал — это его работа, а консул прислал ноту — это уже его работа. Так что теперь все о’кей, можно снова дружить.

Молодой человек откопал визитную карточку Геше Тхинлэя, позвонил в его московскую резиденцию и пожаловался на проблемы. Монах приехал и уехал, а его, между прочим, затаскали по инстанциям. Тибетец огорчился: «Айм рили сори! Могу я что-нибудь для вас сделать?» Молодой человек сказал, что хочет взять у Далай-ламы телефонное интервью, пусть ему дадут его номер и предупредят о звонке. Эмигрировав из Тибета, Далай-лама живет в Индии. Разницу во времени между Петербургом и Гималаями молодой человек высчитывал долго.

Редакционный факс, с которого он звонил, формой напоминал ленинский броневик. Его быстро соединили с далайламским пресс-секретарем, который сказал, что им не обязательно общаться по телефону — лучше будет приехать. Слышно было плохо. Коверкая английские слова, секретарь объяснил, что нужно будет только заплатить за билеты до Дели, дальше они все берут на себя. На машине встретят в аэропорту, поселят в келье. Будут кормить тибетскими лепешками и подарят на память благословленный Далай-ламой белый шарф. Он положил трубку и услышал, как дурными голосами орут, скача по лианам, индийские шимпанзе, а где-то в глубине джунглей, призывая их, бестолковых, к порядку, трубят, задирая хоботы, большие слоны.

В тот день девушка по делам была с Политиком в Москве, но как только она вернулась, он сообщил, что уезжает в Тибет. Она посмотрела на него так, будто молодой человек забыл застегнуть ширинку. Они гуляли по Фонтанке, и, ни на минуту не замолкая, она рассказывала, как провела время. Куда ее водил Политик, с какими роскошными людьми она общалась. Уже несколько месяцев она говорила только об этом. Дома по атласу молодой человек уже прикинул, сколько времени добираться из Дели до резиденции Далай-ламы, и названия городов — Сахаранпур... Джаландхар... Срингар... — древними заклинаниями стучали у него в ушах. Она говорила, что Политик кормил ее в самом шикарном московском ресторане и дал официанту на чай $50. В воздухе плыл запах сандала, и на горизонте стеной уходила вверх громадина Джомолунгмы. По большому секрету она сказала, о чем ее Политик разговаривал с первым вице-премьером, а он сделал вид, что страшно заинтересован. В этом мокром, плохо освещенном городе все становилось слишком невыносимо. Пусть тибетцы подарят ему свой шарф. Если это необходимо, он даже станет его носить... «А потом мы ехали мимо ЦУМа, он посмотрел, сколько осталось денег, и сказал водителю, чтобы тот остановился, он хочет мне чего-нибудь купить».

Тот атлас еще долго лежал раскрытым на странице «Индия, Непал и королевство Бутан». Он знал: вы останетесь мерзнуть в этом городе, а ему предстоит уехать. Несколько недель подряд он не подходил к телефону. Сперва думал купить АОН, чтобы отделять нужные звонки от ненужных. А потом понял, что нужных звонков на свете не бывает.

Он знал, каким будет этот день. Ему не нужно много вещей. С собой у него будет только рюкзак, а что не влезет, он распихает по карманам. На таможне он не задержится и, первым из пассажиров сев в самолет, тут же позовет стюардессу. Он специально полетит не «Аэрофлотом», на рейсах которого очень мало бесплатного алкоголя, а «Люфтганзой». До Дели (время в полете 9 часов 15 минут) он успеет выпить огромное количество немецкого пива, баккарди с грейпфрутовым соком и забористой виноградной водки граппа. Может быть, потом он даже заснет в кресле. Зато когда он проснется, в его иллюминатор будет бить яростное солнце Индии.

Он будет еще немного пьян, когда выйдет из здания делийского аэропорта «Палам». Встречающим монахам придется по дороге в машину слегка его поддерживать. Салон машины окажется раскаленным докрасна, и тибетцы посадят его к окну, чтобы он мог лицом ловить жиденький ветерок. Священные индийские коровы, лежащие на шоссе, не дадут развить нормальную скорость, и в конце концов это достанет-таки невозмутимых монахов. Они тихонечко, чтобы он не слышал, по-своему, по-тибетски, ругнутся матом, да только он все равно поймет, что это не просто так, а именно ругательство, и щуплые люди в бордовых монашеских плащах станут ему еще более симпатичны...

Я уеду, думает он каждый вечер, ложась спать.

Барабанами вуду стучит у него в ушах: Сахаранпур... Джаландхар... Срингар...

Тост четвертый,

произносимый обычно снова тамадой

Ф старыи вримина троя джыгитав паплыли па морю на карабле. Кто уж типерь вспомнит, зачем ани паплыли? Можыт, ым нужно была паплыть, а можыт, ани проста так паплыли. Аднако карабаль джыгитав начал тануть, и утанул карабаль. Ы все матросы утанули, ы капитан утанул, ы все пасажыры утанули, ы дажэ боцман-шмоцман утанул, но три джыгита не утанули. Настаящыи джыгиты никагда ни тонут. Ани стали барахтаца в мори и плыть к беригу, каторый видили на гаризонте. Но канчались силы у джыгитав, и чуствавали джыгиты, что слабеют их сильныи джыгитские руки.

И тагда первый джыгит закричал: «Ни хачу тануть и, штобы ни утануть, загадываю жылание! А жылание у миня такое. Пусть в этам море паявица, как па валшыбству, столько досак, бревен и палачик, сколька рас мне изминяла мая джыгитская жына!» Закричал так джыгит, но ничиво ни паявилось в море, только малинький кусочик дащечки, патамушта ни изминяла перваму джыгиту иво джыгитская жына, и утанул джыгит.

И посли этава втарой джыгит тожэ пачуствавал, что ни можэт большэ плыть и закричал: «Ни хачу тануть и, штобы ни утануть, загадываю жылание! А жылание у миня такое. Пусть в этам море паявица, как па валшыбству, столько досак, бревин и палачик, сколька рас мне изминяла мая джыгитская жына!» Закричал так втарой джыгит, но ничиво ни паявилось в море, только малинький кусочик палачки, патамушта ни изминяла и втарому джыгиту иво джыгитская жына, и утанул втарой джыгит, как и первый.

Астался только третий джыгит. Но не таков был джыгит, чтобы сдаваца. И закричал, оставшысь в адиночистви, третий джыгит: «Ни хачу тануть и, штобы ни утануть, загадываю жылание! А жылание у миня такое. Пусть в этам море паявица, как па валшыбству, столько досок, бревин и палачик, сколька рас мне изминяла мая джыгитская жына!» И тутжа, как па валшыбству, вспенилось бурнае море, и вазникли из ниво тысячи досак бревин и палачик, каторыи сами сабой слажылись в агромный диривянный мост. И выбрался третий джыгит на этат мост, атрихнулся ат вады и посуху вышыл на бериг. Был он очинь благадарин сваей джыгитскай жыне, и кагда вирнулся дамой, то падарил жыне грамадный букет-шмукет и фся фигня.

Так наполним жэ, дарагии гости, нашы бакалы и выпьим за жэнщын, каторыи всигда выручают нас, мужчын, в трудныи минуты!