Мачо не плачут

— Почему сразу драгс? Совсем не драгс.

На вкус пиво начинало горчить. Это значит, что нужно чего-нибудь съесть. Я поискал воблу. На столе валялась только ее белая голова. Просоленный глаз рассматривал меня с хитрым прищуром.

— Прямо на холмах! Совершенно официально! Причем... you know?.. это не наша анаша. Это реальный индийский гашиш! Ре-аль-ный!

— Я понимаю.

Потом я еще раз сходил за пивом. Город успел прогреться по-настоящему. Когда я вернулся, Глеб кричал, что давайте послушаем «Jamiroquire», кассета у него с собой. Лица менялись. Кто-то прощался и уходил совсем. Я хотел взять сигарету, но почему-то выпил вина. Хотелось сказать: как хорошо, что мы сидим именно вместе. Таким отличным коллективом. Но вдруг меня бы не поняли? Я не знал, как поступить.

Слева кто-то бубнил:

— У него еще такая шапочка из полартекса... знаешь шапочки из полартекса?.. лично я не догоняю такие шапочки из полартекса... у них еще козырек такой... полартексовый...

Собеседник отвечал концептуально:

— Я говорил, от чего сегодня проснулся? От того, что окружающая реальность напала на меня и пыталась порвать на куски. Представь, от такого проснуться?

Потом Глеб увел Олю в прихожую. Скоро там начало что-то шумно падать. Может быть, стадо велосипедов сорвалось с привязи и набросилось на них? Первое, что я увидел, выскочив, это мокрое лицо Глеба. Он держал девушку за волосы и лупил по лицу. Оля орала. Вокруг сразу стало тесно. Все махали руками, кричали, толкали друг друга, порывались куда-то бежать. В давке кто-то упал. Я наступил ему на руку.

Когда Глеба увели в комнату, Оля выскочила следом и с размаху ударила его ногой. Некоторое время все бегали по комнатам. Потом Оля громко хлопнула дверью. Я влил в себя сразу полбутылки пива. Глеб ладонями тер щеки и мелко сплевывал на пол. Датчане смотрели на него с ужасом. Молодой человек в растаманском берете попросил, чтобы Глеб все-таки ушел. Тот не спорил. Я ушел вместе с ним.

— Что случилось?

— Да пошла она!

— Не грузись. Только не грузись, ладно?

— Дай сигарету.

Считается, что определить пьяного можно по запаху или шатающейся походке. Это не так. Главное, это новая, неаристотелева логика. Сознание начинает шатаясь бродить по кругу. Через несколько часов после начала вечеринки кто-нибудь обязательно начнет водить по лицам соседей плоскими зрачками и шептать: «А вы, значит, ко мне вот так? Ну что ж! Я думал, вы... а вы, значит, вот так, да?» Поворот головы на три четверти, поджатые губы. Спорить не стоит. Очень скоро собутыльник и сам не сможет сформулировать, чего, собственно, хотел.

Начинало темнеть. Пахло лужами, теплом и бензином. В запахе было что-то сандаловое. Сан-да-ло-во-е! Фонари горели, но кому они теперь были нужны? Кошки кричали во дворах, словно маленькие дети. Или это и были дети, которые не давали бедным родителям поскорее запрыгнуть в постель? Этим вечером все должны были оказаться в постели.

На Литейном мы поймали такси. Водитель был старый, прокуренный. Когда он говорил, в горле у него что-то булькало. Светофоры были похожи на девушек в красно-желто-зеленых юбках. Водитель спрашивал, что такое клуб «Мама», а Глеб кривил губы. Как же ты возишь людей, если настолько не знаешь город? Хочешь, я проведу для тебя экскурсию? А? Только рублевич со счетчика скинь, ладно?

Почему-то мы вылезли у Пяти Углов. Никто бы не усомнился, что только здесь и можно вылезти. Встав рядом, мы пописали посреди темного двора. Заглянули в пару кафешек с одинаковыми пластиковыми столами и светлой «Балтикой» по полдоллара кружка. В третьем по счету продавались вареные раки. Там мы тоже не остались. Вместо этого сели в «Семирамиде» на Стремянной. Не спрашивайте почему. «Семирамида» нравилась мне еще меньше, чем предыдущие заведения.

— Дура она, эта Оля.

— Да ладно тебе.

— И кафе это — отстой!

— Типа того.

— За тебя!

— Хинди-руси бхай-бхай!

День был будничный. Посетителей в кафе было немного. Барменша сказала, что холодного пива у них нет. Глеб выпятил нижнюю губу и сказал, что как раз пиво нам нужно теплое. Зато, если холодной будет шаверма, он готов даже немного приплатить. Барменша сказала: «Чего-о?»

В кафе были деревянные столы и стулья с неудобными спинками. За окном спускалась настоящая весенняя ночь. Потом зашли две девушки. Заказали себе по пиву и дешевое мясо. Одна была высокая, с волевым подбородком и крепкими руками. У второй были опущенные, как у бассета, уголки глаз. Девушки не производили впечатления дам, готовых составить нам компанию. Постоянное копание в сумочке, сигарета в отставленной левой руке. Впрочем, сидели они все-таки в «Семирамиде» и пили «Балтику» за полдоллара кружка. Еще через полчаса мы подсели к девушкам.

— Почему вы ставите кружку? Не надо ставить! Выпейте до дна!

— Я выпью. Погодите, я не могу так быстро. А почему вы хмуритесь?

— Он не хмурится. Просто этот парень пьет с самого утра.

— Ха-ха-ха!

Глеб всей грудью наваливался на стол.

— А мы уезжаем в Гоа. Как это вы не знаете, где Гоа? Сейчас расскажу! Сейчас я все расскажу!

Мне казалось, что, допив, девушки встанут и уйдут. Они все сидели. Курили мои сигареты и смеялись над глебовыми историями об Индии. Истории становились все неправдоподобнее.

— Поедете с нами?

— Конечно!

— Это здорово! Здо-ро-во!

— За Гоа?

— За Гоа!

— Когда едем?

— Как это когда? Какая разница когда? Когда-нибудь! Вот соберемся и поедем!

Мне было лет двадцать. С тремя приятелями я несколько дней подряд пил алкоголь, а потом очутился в Ялте. Купюры не лезли в карманы моих брюк. Если не ошибаюсь, тогда я носил «Bugle-Boy». Как я мог забыть ту весну? Я так давно нигде не был! Как я мог забыть ту ялтинскую девчонку, которая пьяными пальцами долго расстегивала мне ширинку, а когда потом я закурил, танцевала для меня по колено в прибое, падала и смеялась? Мне было ужасно хорошо, как я мог это забыть? Я валялся с ней на пляжных лежаках и не знал, как ее зовут, но это было ничего, ведь и она называла меня Зураб. Пусть все повторится! Пусть в этот город придут осточертевшие белые ночи — мои ночи будут черны! У индийских женщин огромные коричневые соски... и черные волосы до ягодиц... до роскошных ягодиц... похожих на иллюстрации к «Кама-Сутре»... я обязательно уеду!

Глеб угостил девушек пивом. Потом еще раз. Потом наклонился ко мне и спросил, сколько у меня осталось денег? Девушки тактично отвели глаза. Глеб сказал, что ах да... я же уже говорил.

— Давай знаешь чего? Дальше — пополам. То есть я потрачу, а потом ты половину отдашь, о’кей?

Он вызвал из подсобки грустного армянина, хозяина «Семирамиды». Когда ты хочешь поменять несколько долларов хозяину кафе, в котором сидишь, разговаривать нужно негромко, с большими паузами и глядя собеседнику прямо в глаза.

— Наебал, небось, конь нерусский. Что за курс?! Нет, ну что за курс?! Ага... нет, не наебал... хм... Да, верно. Что пьем?

Ворох иностранных купюр отразился в глазах девушек, как модница в зеркальной витрине. После следующего пива высокая решилась и сказала, что неплохо бы потанцевать.

— В клуб? Ты хочешь в клуб? А в «69» пойдешь?

— В гей-клаб? Ты серьезно?

Я боялся, что Глеб переспит с ней прямо в такси. Выбираясь из машины, девушка упала и испачкала пальто. Глеб громко смеялся, а она обижалась. В большой витрине клуба висел постер с мускулистыми морячками в беретах. То, что выпирало у них сквозь брюки, относилось не к анатомии человека, а к галлюциногенным видениям Иеронима Босха.

Глеб показал охранникам свою членскую карточку. У входа в зал милиционер проверил, нет ли у нас с собой алкоголя. Я заученно сострил насчет его бегающих по мне ладоней. Вино мы, разумеется, купили заранее. Но для начала сдали бутылку в гардероб. Меня пропустили бесплатно, а за девушек пришлось заплатить. Спорить не стоило. Их запросто могли не пустить вовсе.

Мы сели за столик.