Страница 3 из 4
Провожая глазами плотную, с обвисшими плечами фигуру Филиппа Слепцова, припомнил я, как недели две назад видел его выуживающим из разлившегося Дона бревна. Где-то в верховьях половодье прихватило напиленный за зиму строительный лес, и поплыли по течению шестиметровые вербы и вязы. Зацепив из лодки веревкой дерево, Слепцов подтягивал его к берегу и, взвалив без посторонней помощи на плечо, чернея от натуги, тащил к своему дому. Несмотря на свою «хворую» немощь, дотемна хлюпался в студеной донской воде, носил на себе огромные, отяжелевшие от сырости стволы деревьев. Я еще полюбовался тогда его небольшой, наделенной могучей физической силой фигурой. Натаскав бревен, он загородил ими весь двор и года на три вперед обеспечил себя даровым топливом.
…Вечером, медленно возвращаясь из садов рядом с Николаем Ивановичем, узнал я и другие подробности из жизни Филиппа Слепцова.
До колхоза имел он четыре пары огромных — рога не достанешь — быков, а в колхоз пришел записываться неимущим, с одним кнутиком на красном караичевом кнутовище. Может быть, еще с тех дней и сохранился у него этот самый кнут, каким он сегодня похлопывал себя по голенищу, расхаживая в междурядьях сада? В минуты пьяной откровенности иногда пробалтывается Филипп Слепцов, что побаивался он тогда, как бы его не раскулачили. А то бы ни за какие деньги не пошел в колхоз, «под откос своей жизни».
«Имущество я размотал», — сощурив один глаз, признается Слепцов И его запойно-желтое, вислоносое лицо приобретает при этом птичье, суровое выражение.
Здоровый тридцатипятилетний мужчина, он с первого дня запросился в колхозе на стариковскую должность — сторожем виноградного сада. Стал выпивать; полеживал в тени узорной листвы, скучая. Ветер оторвет от слеги лозу — Филипп видит и ждет, когда кто-нибудь из колхозников придет и поднимет.
На другое у него сноровки хватало. Филиппова жена бегала в смежный сад соседнего колхоза, срамила молодую вдовую сторожиху за то, что та отбивает у нее мужа.
Оживился Филипп Слепцов, когда в хутор пришли немцы. В слепцовском доме разместился их штаб, во дворе — кухня. Филипп ездил с офицерами на лодке под яр, показывал им, где ловится рыба.
Если бы подольше продержались в хуторе фашисты, может быть, и в чем другом выслужился перед ними, развернулся бы пошире. Но и так не остался в обиде. У людей по хутору солдаты все сундуки и закрома вымели под метлу, порезали кур и свиней, а Филиппова жена отбросами с офицерской кухни выкормила двух кабанов — на ноги не вставали.
С возвращением наших снова стал запивать Слепцов, ушел на свою тихую должность. Возобновилась его старая любовь с молодой сторожихой, бегает жена в сады на расправу. Но не одно стремление отлежаться «под откосом жизни» тянет Филиппа под лиственную сень виноградного сада.
Дарья говорила правду. Весной, как только оттает на крутом склоне земли, Филипп и его жена начинают сажать среди кустов винограда бахчу и огород. Соток здесь усчитывать никто не догадается, засади хоть весь сад. На открытом лучам солнца и влажном склоне хорошо вызревают и капуста, и арбузы, и дыни. Слепцов хозяйски покрикивает на приходящих пропалывать виноград колхозниц, чтобы они не потоптали огудины.
К осени же, когда поспевает виноград, жена Филиппа почаще наведывается к мужу в сад с корзинкой. Тесть Филиппа выкатывает из погреба на середину двора сорокаведерную бочку, осматривает и заменяет проржавевшие обручи. Натуральное вино из донского чубука крепкое и вкусное. Кто-то посадил тот чубук, кто-то отогрел, укрывал землей от мороза, кто-то поднимал ближе к солнцу на опорах. Чье-то — может, многодетной вдовой солдатки Дарьи — здоровье помянет Филипп Слепцов, припадая по праздникам к кружке…
Битую стежку наторили они к колхозной кладовой, к кассе. То, смотришь, счетовод отщелкивает в правлении костяшками счетов трудодни Ивану Ивановичу «за охранение речной посуды». А Иван Иванович стоит рядом, разглаживает пальцами свои пушистые белые усы да еще заглядывает через плечо счетоводу в ведомость: дескать, правильно ли ведется колхозная бухгалтерия. То Иван Савельевич везет от амбара на колхозной подводе туго набитые мешки с зерном, «натуроплату, — как он выражается, — за мое радение». Женщины, круто поворачивая головы, провожают его долгими взглядами.
В конце хозяйственного года является в правление за окончательным расчетом и Беспалый. Еще и колхозники не начинали получать деньгами на трудодни, а он ужа тут как тут. Принарядится по этому случаю в суконное темно-синее пальто, в шевровые сапоги, в серую каракулевую шапку. Во всей фигуре Беспалого — высшая степень уважения к самому себе, величавая осанка.
Но они моментально покидают его, как только он начинает считать деньги. Изуродованной, без двух пальцев, рукой лихорадочно шуршит в бумажках, шевелит губами. А пересчитав, сует хрустящую стопку за борт пальто и вновь обретает свою осанку. Запахнув пальто, медленной походкой уходит из правления. Ни на кого не глядя, ждет, когда ему уступят дорогу.
— У-у, волчина! — шипит ему в спину Дарья.
Филипп Слепцов всю минувшую осень возил на баркасе домой со своей раскинутой в междурядьях колхозного сада бахчи арбузы. Урожай выдался бесподобный: возил-возил и бросил. Застигли морозы. Так и остались догнивать на огудинах черно-полосатые арбузы, ночами грызли их спускавшиеся из степи в пустынные сады волки.
Нынешней весной Слепцов посадил среди виноградных кустов и картошку. Занял уже под бахчу и огород почти половину сада — выгодно сбытый на базаре в городе прошлогодний урожай разжег аппетит. Снова покрикивает на полольщиц. Больше всего воюет с Дарьей, не желающей признавать на общественной земле его единоличной власти.
От Вербного всего десять километров до станицы, где находится райком партии. А идти подошвой правобережных бугров, под курчаво осенившими невысокий берег Дона тихими вербами, — это расстояние сократится и еще наполовину. Но в районе, видно, удовлетворены тем, что колхоз не на последнем месте в аккуратно появляющейся на страницах газеты «Новый Дон» пятидневной сводке.
Если же заглянуть в сводку с тыла — картина другая. Колхоз хутора Вербного небольшой. Всей земли у него с задонским лугом и с виноградными садами немногим больше тысячи гектаров. Вот и выходит он рядом с другими колхозами, имеющими втрое и вчетверо больше. А по своим планам и по возможностям разительно отстает.
— И не приснится нашим руководителям переходящее знамя, — говорила на собрании Дарья.
Минувшей весной отсеялись не за восемь, как намечали, рабочих дней, а за девятнадцать. И убирали, когда колос уже, «клюкнув», уткнулся в землю. Осенью всегда морозы застают в степи поднимающих зябь трактористов. И сады облетят, и бугры опушило молодым снегом, а из степи по склонам все еще скатывается в хутор тягучий гул моторов.
В прошлом году понадеялись на суровую зиму, оставили за Доном в стогах сено. А Дон так и не замерзал. В декабре пришлось вплавь переправлять скот на ту сторону. А в этом косили уже перестоявшую траву. Пока собирались загребать и складывать в копны, пошли ливни. Сено вымокло и побелело. Годится теперь разве только на то, чтобы укрывать коровники и конюшни.
То в колхозе зарежут жеребую кобылу волки, то утонут телята. Кое-кто, оглядываясь на «промежутков», и сам стал поближе держаться к берегу частной собственности. Бригадиры с вечера по нескольку раз обходят дворы, созывают на работу. Крепкие еще здоровьем и нестарые люди, отводя глаза в сторону, ссылаются на престарелость и немощь. Запасаются справками о болезнях, жалуются, что не на кого оставить детишек.
Потом, смотришь, немощный косит за Доном на своей делянке сено или лепит во дворе кирпичи из глины, смешанной с навозом, — что-то задумал строить. И укрывшаяся за спиной детишек женщина понесла к пристани на коромысле круглые корзины с помидорами.
Но Дарья не сдается, шумит и в правлении, и в степи, и в садах, грозится вывести «промежутков» на чистую воду. За то же и ненавидят они Дарью, заглазно мажут дегтем имя солдатки, плетут вокруг нее сети темных слухов.