Страница 24 из 32
– Степан Егорыч, ты уж, милая душа, и мне позволь, не погребуйте старою, – специально пришла в контору бабка Ариша высказать свое опасение. – Я ить компании еще могу соответствовать – и песню спою, и всякую побывальщину могу рассказать…
– Какие ж тут особые позволения? – не мог не улыбнуться Степан Егорыч. – Новый год для всех ведь!
– Так я ж не знаю, какое у вас тут постановление… Может, только одним молодым вход разрешенный.
– Всем, всем, бабка Ариша. Приходи! – успокоил старуху Степан Егорыч.
– Ну, спасибо тебе, милый, за твое уважение, – даже поклонилась Ариша. – Только ить… что я еще скажу… принарядиться мне не во что.
– Приходи как есть.
– И потом это… Я ить припаса никакого не имею, сам, милый, знаешь… Пышечек из той мукички, что ты мне смолол, это я еще могу с десяток испечь…
– Ничего ни с кого, Арина Власовна, не требуется и с вас тоже, – заверил бабку Андрей Лукич, как раз писавший для кладовой распоряжение. – Угощение будет всем из общественного фонда. А все, что помимо, – на вполне добровольной основе. Захочет кто своим чем поделиться, угостить других, – это пожалуйста. А нет – ну и суда нет. Так что и нечего вам хлопотать.
– Так я пышечек все ж таки испеку, – подумав, сказала бабка Ариша. – Чего ж мне срамотиться: все принесут, одна я на даровщину? И я не хуже людей.
На улице Степана Егорыча остановил озабоченный Ерофеич:
– А музыка? С музыкою-то как? Припасли уже какую, иль нет?
– Музыка? А ведь и верно! – спохватился Степан Егорыч. – Возьмем у Дерюгихи этот, как его… патефон.
– Что патефон, что порося за хвост дергать, – сказал убежденно Ерофеич. – Такой же хрюк и визг. Музыка должна живая быть. Может, Мишка, племяш мой, сыграет?
– Вроде малец еще. Сколько – и четырнадцати-то ему нет?
– Малец, а на гармошке так вжваривает! Чего надо – все сыграет. И плясовую, и жалостливую, и запевки…
Устройство угощения взяла на себя Катерина Николаевна, Дерюгиха, – как покороче и по-свойски прозывали ее на хуторе. После отъезда Афанаса Иваныча ей было пусто и скучно в доме, она искала дела, чтоб затормошить себя какими-нибудь заботами и заглушить тоску сердца. А кроме того, у нее был опыт по этой части. Если в прошлые мирные времена, случалось, в колхоз приезжали какие-нибудь гости, районное начальство, например, и требовалось хорошо угостить, – приготовление кушаний и закусок всегда происходило под руководством Катерины Николаевны. Как что сготовить – она понимала на хуторе лучше всех. У нее даже книга такая была.
Проект Степана Егорыча насчет разных блюд она решительно отклонила, доказав, что и времени на это уже нет, и посуды не хватит. Огурцы, помидоры, квашеную капусту, солонину, сало, вареную картошку и все прочее – это нанесут сами, из домашних своих запасов, а из общественного продукта испечь пироги с разной начинкой, подать горячими, во всем их духу, и это будет самое, что надо для праздника.
Никакой, казалось бы, сложности не представляла подготовка, никого не надо было подгонять в стараниях ради общего праздника, но к вечеру Степан Егорыч, однако, едва не падал с ног, намотавшись по хутору, собирая лавки, столы и что нужно для украшения пустой Машкиной избы, десять, если не больше, раз побывав у Катерины Николаевны в тревоге за то, как удадутся пироги и на всех ли их хватит. А что стоило разыскать кумачовую материю, чтоб было на чем смышленому и на все гораздому Мишке написать лозунг! Слова Степан Егорыч указал Мишке в газете: «Труженики тыла, крепите трудовые усилия для достижения победы над врагом!» Но Мишка проявил инициативу и написал свое, стихами: «Больше дела там и тут, чтоб фашистам был капут!»
Степан Егорыч ахнул, увидав Мишкину самодеятельность, на которую истратился весь кумач и банка сеяного мела, но подумал и согласился – ладно, пусть висит, тоже верно.
«Эх, елочку бы! Хоть малюсенькую, кривенькую… – мелькало в голове у Степана Егорыча. – Для детишек, их чтоб порадовать…»
Но где ж ее возьмешь, елочку, в здешнем безлесье! Тут окрест даже приличной хворостины сломить негде…
В самый разгар суеты, с половины дня, куда-то запропастился крайне всем нужный Андрей Лукич. После выяснилось, что он запрятался, чтобы составить подробный конспект своего выступления. Редко выпадало Андрею Лукичу показать во всю ширь богатство своих познаний в международных вопросах, и он не хотел упускать такой случай.
Конспект занял целую тетрадку. Ее Андрей Лукич и раскрыл в жаркой Машкиной избе, тесно набитой народом, потому что при взрослых, разумеется, пожаловали и все подростки, все дети, – не нашлось среди них никого, кто остался бы дома при таком интересном событии.
Андрей Лукич отдал время не только тетрадке, он еще и постригся домашними ножницами, выбрился тщательно, оставив под носом только всегдашнюю щеточку усов, под пиджак надел белую рубашку с вышивкой.
Начал он издалека – почему Гитлер пришел к власти, на что рассчитывала мировая буржуазия, не мешая ему действовать. Уже все упрели в духоте, банно разрумянились, а Андрей Лукич дошел только до нападения Гитлера на Польшу. Поначалу слушали внимательно, в полной тишине, но, уставши от духоты и неподвижности, стали ерзать, шушукаться; еще раньше ослабла дисциплина у ребятишек, – доклад им был совсем не нужен, с первой минуты они нетерпеливо ждали одного – музыки, обещанных пирогов.
– Ты покороче, Андрей Лукич, – потихоньку попросил Степан Егорыч счетовода.
Тот и сам чуял, что увяз в подробностях. От общего тепла и ораторского старания Андрей Лукич тоже взмок: пот блестел у него на бровях, очки туманились; он протирал стеклышки пальцами, когда надо было прочитать цитату, и от неясности зрения каждый раз ошибался – попадал на совсем другое место.
– Простите, Андрей Лукич, – по-городскому свободно, как не решился бы никто из своих, нарушила речь докладчика Серафима Леонидовна. – Вы очень хороший лектор, – подсластила она, пряча хитринку под блеском пенсне, – так добросовестно, основательно подготовились. Просто жаль сокращать такую лекцию. Поэтому давайте на этом пока остановимся, а окончание послушаем в другой раз. В следующем году! – для шутки и общего смеха прибавила Серафима Леонидовна.
– Верно! – сразу же подключились голоса, хуторских. – Пироги простынут, Андрей Лукич, пожалей!
Андрею Лукичу очень хотелось досказать до точки, но – куда там. У слушателей уже не было никакого терпежу. Обижаться Андрей Лукич не стал. Он добродушно усмехнулся своему лекторскому конфузу, застольному нетерпению граждан, снял потные очки и закрыл свою тетрадку.
– Теперь ты, Степан Егорыч, скажи что-нибудь для почину, как глава, да и хватит речей, будем праздновать, – разом, в десяток голосов, заговорили вокруг Степана Егорыча женщины.
Кто-то уже успел налить в граненые стаканчики вина, – там и здесь они уже были на столах, их передавали по рядам, держали многие руки. Незаметно как и у Степана Егорыча оказался в руке такой граненый стаканчик.
Никакой речи, никаких слов Степан Егорыч не готовил, он даже не ждал, что ему придется что-то говорить людям, думал, все скажет Андрей Лукич, – и призовет, к чему надо, и завершит, как полагается.
– Давай, давай, Степан Егорыч, твое слово! – звали его со всех сторон и подталкивали под бока соседи.
Он неловко поднялся со своего места, смущаясь, что выставляется на обозрение людям. Шум схлынул, хотя и не унялся до конца, десятки пар глаз ожидательно глядели на него.
– Не одни мы вот так сегодня… – проговорил Степан Егорыч, боясь расплескать, а то и того хуже – выронить из неловких рук стаканчик. – Если по всем городам и деревням сейчас поглядеть – везде вот так собрался народ. Где по-домашнему, где друзья с товарищами, где – как мы, целым производством… На фронте, конечно, по-другому, но и там эта ночь тоже праздничная… Смотря где какие условия…
Знакомые лица были перед Степаном Егорычем, все сплошь знакомые, про каждого человека он уже знал все вдоль и поперек, будто бог весть как давно свело его с этими людьми; с иными он уже и бранивался не раз, и уже чего только у него не было, не происходило, несмотря на малый его тут срок, если вспомнить… Разные, непохожие лица, разные и люди, каждый на свою особицу, а жизнь, в общем, у всех одна, одна у всех судьба, а заглянуть в душу – одни чаянья, одни мечты и желания… И словно что-то шепнуло Степану Егорычу изнутри: незачем искать каких-то особых слов, надо просто сказать то, что он думал про себя вчера, сегодня, что желает самому себе в том неизвестном времени, которое идет навстречу, – и это будет как раз нужным словом для всех, потому что он такой же, как все тут, и все такие же точно, как он…