Своя радуга

Собственно, у кострища их скучоквалось трое. Межислав лежал чуть поодаль, закинув руки за голову, устремив взгляд в звездное небо. Недавно он узнал, что согласно историческим записям бег Бату взял Рязань на штурм и спалил город до тла, перебив почти всех жителей. И хотя трое потомков постарались утешить его как могли. Мол, и кое-кто все-таки уцелел, и Рязань потом отстроилась, и сама Русь поднялась, почитая себя аж третьим Римом… Все это его мало утешило. Он все выслушал, все разузнал, и потом молча откинулся на спину, будто вынырнув из общего разговора. Так и лежал он на спине, то глядя в звездное небо, то прикрывая глаза, вспоминая тех кого он знал, помнил и любил. И было это буквально вчера. Только вчера. Всего один проход солнца. Но человеку даже не миг не дано вернуться назад. И все что было, больше уже никогда не будет. Свидетельства истории еще могут остаться в памятных книгах. Там же сохранятся и имена князей, нарочитых людей… А кто вспомнит о жене Межислава, Велене. О их сыне? Только у него в памяти они остались. Только память теперь у него и есть. А что с Веленой стало? Погибла ли она вместе с городом? Татарская сабля и пущенный по городу огонь? Или уцелела, – но для чего? Не для мугольского ли полона? И какой-то степняк брал её, силой разводя скрещенные для защиты руки, ноги… Или не попала в полон, и уцелела, и… честная вдова погибшего мужа, снова вышла замуж? И уже не его – Межислава жарко шепча называла Велена темными ночами любым, своей семеюшкой? А его сын, – кого звал тятей? Раз не приспело Межиславу, то кто посадил сына по обычаю в три года на коня, для овладения верховой наукой? Да и посадил ли?! Стал ли сын воином? Или пришлось ему как приживальщику отрабатывать свой хлеб пахотой в чужой семье!?

Закрыл руками лицо Межислав, провел по нему руками. Говорит себе – это давно было. Судя по новым знакомцам, больше восьмиста лет назад. И кости истлели, и могилы забылись, чего ж вспоминать? Нет! Сердцу и памяти – все было вчера! И мысли об этом, будто руку суешь в костер. И Велена, – мертва, иль чужому жена? И Сын. Погиб, иль другому стал сын? Как ни тронь, – все боль. И все же… Если уж о Велене, так пусть лучше с другим в семье снова счастье нашла. А сын, пусть другой его растил – только чтоб стал честным и добрый воином. Пусть так, боги предков моих, и крестов бог – молю вас, пусть так!..

Наверно Межислав долго бы еще думал об этом, трогая воспоминания мыслями как рану неловкими руками, но его размышления прервал гневный вопль от костра. Там Стас сообщил Андрею, что Советский Союз одолел нацистов, но через несколько десятков лет распался, в 1991ом году…

– Как же это?! – Вскочив вперился взглядом в Стаса Андрей, от волнения заикаясь. – Как прекратил? Как распался? – Не отводя от Стаса взгляда отступая как от самого страшного морока. – Врешь! – Андрей отрицательно закачал головой. – Не может этого быть. Что бы несколько каких-то мразотников собрались и отменили Страну?.. А люди? Люди-то куда смотрели?! Армия? Весь трудовой народ?!

Андрей ошалело переводил взгляд со Стаса на Петра.

Стас глядел в сторону. Петр смотрел на Стаса с прищуром, и во взгляде его была жалость и разочарование. Он в свое время не успел увидеть, как коллапсирует страна, но совсем не намного с этим разминулся, и потому хоть примерно, но представлял, какие настроения предшествуют прекращению существования стран.

– Да не кричи ты на всю округу. – Стас хмуро крутил в глазах свое кольцо. – Да я и сам в то время еще только из пеленок вылез, Наверно… взрослым тогда казалось, что так будет лучше.

– И народ?… Весь?… – Задыхался Андрей. – А армия-то куда смотрела? Когда спускали красный флаг?! Офицеры!? Советские офицеры? Неужто все как один предали? Они же все присягу давали! Ведь знамя на колене целовали, скоты! Не могли же они все подстилками оказаться?! И какие-то… слякотные рыла, сообщили всем что разбирают страну на части. Плюют на нашу советскую конституцию… нерушимость границ… И никто из военных в них пулю не положил?!

Стас помассировал шею сзади.

– Понимаешь… Не все так просто. В стране тогда наступил кризис. Вроде как с едой становилось туго.

– С едой… – Андрей помотал головой. – Плохо с едой… А мы что же, по-твоему в окопах жировали что ли? Мы всей страной годами жилы рвали, чтоб фашиста остановить. – Он вдруг каким-то рывком сел на землю, и опреся рукой, чтоб не упасть. – Я Таню оставил. Я женится на ней… Мы оба хотели. Она меня ждала. Я же каждое её письмо… Я на том берегу сдох в окопе. Но мы зубами рвали немчуру!!! А вы… они… Что же, испугались чуть затянуть пояса. И вот за это я воевал?.. Фима, мой второй номер… Бекти… там… кровью… Я за эту гребанную войну несколько полных составов взвода похоронил! А они просто смотрели как отменяют нашу страну. Не захватили даже. От-ме-ни-ли. Слово-то какое. Отменили…

– Ты понимаешь, не все там так просто было. Вам проще было.

– Проще?! – Андрей выдохнул так, что едва легкие не отхаркнул.

– Ну не проще, извини. Не так я сказал. Яснее. Вам яснее было. Вот война, враг, он напал. А в девяностые… Мне отец как рассказывал. Понимаешь, народ-то и не мог сообразить. Почему войны нет, и советский строй, как говорят, самый прогрессивный и передовой. и идет от успеха к успеху. А в магазинах тем временем все меньше товаров и продуктов становилось. И только рожи партаппаратчиков в телевизоре все жирнее. Как будто эти партийные в одном измерении живут, а народ в другом. Партаппаратчик – это тогда самое ругательное слово было. Конечно копилось на власть недовольство. А партаппратчикам и самим у в СССР не нравилось У них к тому моменту уже своя отдельная от народа жизнь была, со своими магазинами, курортами и прочим. Единство народа с партией только в лозунгах осталось. Но партаппаратчики тоже были недовольны. У них-то конечно бананы в магазинах всегда были, в отличие от народа. Но они же на запад ездили. А там их принимали всякие миллионеры, со своими особняками, виллами, машинами, вертолетами личными. И аппаратчики на их фоне себя убого чувствовали. На родине все же еще советские законы действовали, и всех привилегий у них только жалкая казенная дачка, авто, да спец паек. Масштаб не тот. А им казалось, что они гораздо больше го достойны. Ведь элита, а живут чуть лучше чем все. А на западе элита вон как высоко. Понимаешь? Некоторые говорят, что партаппаратчики специально в стране кризис устроили, чтобы на волне народного недовольства все к своей пользе поменять… Народу казалось, что убери советскую власть – и они все в блестящих машинах, и все магазины жратвой завалены. А аппаратчикам, что убери ту же власть – и они с личными заводами, и прочим. Всем казалось, что они могут получить больше – разница только в масштабе.

– Ну и когда стали партапаартчики СССР ломать, так народ им не мешал, наоборот, помогал даже. Это только потом выяснилось, что партаппаратчики раздербанят страну на части, а все предприятия которые строил народ, присвоят себе. И на вырученные деньги будут у них, и виллы, и вертолеты, и бляди. В стране капитализм. А народ…

– А что народ? – Бесцветным голосом спросил Андрей.

– Кто как смог. Кто побойчее – неплохо живет. Кто помешковатей – в нищете. И вроде сперва казалось, что так и справедливо. Тот бойкий – ему и успех. А тот тюфяк, – так ему и по заслугам. Естественный отбор такой, без уравниловки. Так нам внушали. Только почему-то потом оказалось, что при таком естественном отборе у нас обвалилась вся медицина, образование и промышленность.

– Не прошла значит, медицина и промышленность ваш отбор? – Горко поинтересовался Андрей. – Хорош он у вас, видать!.. Ну а дальше как?