Своя радуга

Их группе на этом выходе не должна была заниматься рейдовыми мероприятиями, – только разведка. Посоветовавшись порешили коллективным разумом взять по шесть автоматных магазинов на брата. И никаких патронов россыпью. При случайном встречном контакте этого должно хватить, чтоб орызнуться и – ноги, ноги – растворится в лесу. Никакого затяжного боя. Автоматами были вооружены все кроме Тушкана, – он как снайпер нес СВД. Или вернее СВД'ойд, скорее всего коммерческий "тигр", судя по толстому стволу, и отсутствию прилива под штык. Прямые магазины намекали, что аппарат Тушкана кормится безрантовыми патронами противника. Не так давно правильно звучало, "вероятного" – а теперь просто – противника… На переходнике боковой планки на "тигре" Тушкана был прицел с тепловизионной приставкой. Все они приехали в пансионат по гражданке и без оружия, но когда Тушкан взял винтовку, стало понятно что это именно его аппарат, который доставили сюда отдельно от него, заранее… Кол, как командир, кроме того нес компактный бесшумный пистолет ПСС. Поскольку борьбы с часовыми не предполагалась, то толку от него было разве что бесшумно отпугнуть какую-нибудь некрупную но настырную зверюгу, или… снять несчастного случайного свидетеля, какого-нибудь грибника. Об такой возможности Стасу думать не хотелось, они были на своей земле, и следовательно грибники здесь были по умолчанию, свои. Впрочем, не должно было в том районе быть никаких грибников. Но "не должно", – очень шаткая словесная конструкция, это любой военный знает… В добавок каждый нес по несколько гранат, у Лоцмана и Черкеса подствольные гранатометы ГП-25. У Кола и Стаса по трубе стареньких РПГ-22; на непредвиденный случай, если им вдруг встретится в лесу разбуженный танк-шатун, а они смогут найти позицию, где реактивная струя не вернется к ним от ближайшего дерева. Вооружение на все случаи жизни.

…Черкес впереди вдруг резко, завернул вправо. Сердце Стаса запело надеждой, Кол резко сменил ориентацию колонны, значит, скорее всего – привал. Они прошуршали немного в новом направлении. Черкес перед Стасом встал, подняв руку вверх. Стас остановился, а Черкес обменялся жестами с идущим перед ним Тушканом, (для Стаса с хвоста отряда Тушкан был не более чем фрагментарной тенью среди веток), и повернулся к Стасу. В маскировочной маске и очках Черкес не имел никакой индивидуальности, – кикимора, леший, порождение местных глухих лесов. Черкес показал: – короткий привал, десять минут. Стас кивнул, и Черкес развернулся влево, взяв свой сектор визуального контроля. Стас развернулся на сто восемьдесят, присел на колено и осмотрел тыл. Позади не обнаружилось ничего подозрительного, кроме занавеса из ветвей, который мог совершенно скрывать в нескольких метрах за собой целое племя индейцев. Впрочем, и противнику должно было быть видно не больше. Обзор в военном деле всегда палка о двух концах… Стас приземлился на коврик, оттянул на лоб очки, открыл лицевой клапан маскировочной шапки и почувствовал, как благодатный прохладный воздух овеял лицо. Ветер шумел в кронах. Где-то наверху перестукивались дятлы… Через пару минут он подцепил с плеча шланг гидратора, и засосал оттуда несколько глотков. Животворящая влага. Нектар. Амброзия. Пища богов… Он выдохнул, и постарался дать мышцам максимальное расслабление. Отдых. Глаза равномерно, расфокусированно осматривают свой сектор. Стена стволов, переплетение веток…

Открытое лицо начал облеплять жужжащий гнус.

***

…Коллапс наступил быстро. Поразительно, как быстро, после достаточно долго царившей в стране стабильности. Хотя это была странная "стабильность". Страна доедала советское наследство, мало производила, еще меньше строила. Медленно но неуклонно теряла позиции высокотехнологичной индустриально развитой державы. Но зато доила, доила, и доила из своих недр газ и нефть, и продавала, продавала его за рубеж, словно поставив целью высосать все до конца и ничего не оставить потомкам. Распродажа недр позволяла жить сытно. Элита жировала, не зная куда девать деньги, из бюджета воровали беспримерно, но даже остатков дотекающих до низов, хватало для сытости. Заводов строилось мало, не считая иностранных отверточных сборок, зато сети продуктовых гипермаркетов росли как на дрожжах. Падало качество образования, но росло количество гламура на квадратный сантиметр телеэкрана. СМИ оперативно держали население в курсе важнейших новостей: – помирилась ли с молодым мужем престарелая примадонна попсы? На сколько килограмм еще поправился самый крупный на земле кот, проживающий в Австралии? Сколько лет австрийский маньяк-педофил шворил собственную дочку, пряча её от соседей в подвале?.. Успехи в спорте были все скромнее, но зарплаты у профессиональных спортсменов все больше. Страна уверенно обходила многих конкурентов по количеству долларовых миллионеров, но сползала все ниже по продолжительности жизни населения. Коррупция была тотальной, всеобъемлющей. Президент на совещаниях сурово хмуря брови под телекамеру, давал поручение – коррупцию искоренить! Кибинет минстров истово лупал глазами, и чеканил – есть искоренить! Но коррупция отчего-то не искоренялась. Тогда президент еще более сурово, а кабинет министров еше более истово… Так продолжалось годами. Свои во власти берегли своих. Дилетанты сидели на самых ответственных постах. Своему поручали какой-нибудь проект, в который вбабахивались миллиарды. А когда проект прогорал, мягко журили, и переводили на другой проект, еще более денежный. Росла информатизация и компьютеризация бюрократического аппарата, но количество чиновников отчего-то только неуклонно росло. Простой человек был свободен, и на эту свободу не мог покуситься никто. Особенно сильна была свобода слова, ей можно было наслаждаться во всю мощь, ругая кого угодно, от министра до президента. Свобода была прекрасна, до тех пор пока простой человек не заболевал, или не попадался на пути кому-то из свободных покрупнее его. Вот тогда простому человеку его свобода становилась поперек горла.

Режим кормил народ. Особенно хорошо в крупных городах, а что происходило в мелких, мало кого интересовало. Народ медленно тупел и вымирал, но вымирал сыто, ярко, и даже как-то празднично. Режим кормил народ, и давал ему бухтеть свободой слова в свое удовольствие. Но почему-то режим никак не мог заслужить народную благодарность. То ли народ по извечной русской тяге к справедливости раздражал уровень воровства в верхах. То ли народ смутно чувствовал что нынешняя стабильность, похожая на сонную благость пивного алкоголика, – это время украденное у будущего. Благодарности не было. Режим в попытках добыть народную лояльность пытался заставить народ сравнивать. Для этого на государственные деньги режим снимал сотни фильмов и передач о том, как все ужасно было при прошлом, красном режиме. В этих фильмах и передачах краснозвездные упыри с дегенеративными рожами, миллионами гноили людей в лагерях, насиловали всех без разбору, и расстреливали из пулеметов, иногда проделывая первое второе и третье одновременно. То ли фильмы были с вывертом, то ли с вывертом был народ, но эффект от агитации почему-то получался строго обратный, – давно умерший хозяин красной страны неуклонно набирал популярность, добро улыбался в густые усы с плакатов, пыхал трубочным дымом с детских тетрадей, и поглядывал лукавыми грузинскими очами с автобусов в праздники дня победы. Но при этом…

Народ не любил нынешний режим но все же он его сравнивал. Сравнивал с тотальной разрухой, голодом и разгульным бандитизмом начала 90х. И, сравнив, терпел. Президент подновленный ботаксом, и вся его вертикаль власти, были чем-то вроде постылой нелюбимой жены. Недостатки который вроде очевидны, но ведь… худо бедно кормит, худо-бедно греет постель. А сменить, – будет ли новая лучше? Режим эту точу зрения педалировал и поддерживал всемерно – была создана оппозиция по принципу "цирк уродов". Глядя на которую перед каждыми выборами народ крестился, и думал: – "нет уж, лучше прежний чем вот такие мурла у кормила, – в стране слепых и одноглазый король". Постылый президент побеждал. Иногда впрочем постылому президенту давали отдохнуть, на его место запускали такого феерического идиота, что народ опять же проникался к прошлому симпатией. И трудно было обвинять народ, переживший девяностые, что он держится за стабильность, куда бы она не вела. За стабильность, платой за которую будет гибель их собственных детей… Неприятные и опасные решения всегда хочется оттянуть. Но время шло неумолимо. И за пределами страны первые игроки готовились серьезно перетряхнуть мир, чтобы и в новых условиях сохранить свои привычные ведущие места.