Своя радуга

С утра будет понятно, насколько удачно они выбрали место. Главное конечно обзор, да… – он дает сектор поражения. Возвышенность здесь от берега идет совсем небольшая, но все же она должна позволить видеть изрядный кусок немецких позиций. На этом берегу равнина и мало растительности, добрый обзор. Но это палка о двух концах. Немцы тоже будут видеть их, как на ладони. Была бы здесь хоть какая рощица или заросли кустарника. Можно было б к ним применится, укрыть позицию ломанными ветками. Правда за ночь листья на них бы чуть свернулись, а утром как припекло солнце, они вообще начали бы жухнуть. И все же это была бы маскировка, какое-то время попадающая в тон местности. А попробуй, замаскируйся здесь, на этой травянистой лысине… Что имеем, то и пляшем. Зацепившись за маскировку, мысли Андрея потекли к общему. Андрей кадровик. Дома, – на дальнем востоке, когда он учился пулеметному делу, предполагалось что для замаскированных позиций пулеметов инженерное обеспечение будет выделять специальный мочальный маскировочный чехол. Позиция также могла быть замаскирована и раскладным пехотным веером-маской. Тотальная война внесла коррективы. Мочальных пулеметных чехлов Андрей не видел с самого прибытия на фронт. Да что там чехлы, даже для разведки не всегда есть маскхалаты… Веер-маску он видел у снайпера, в прошлом месяце, но вроде у того эта была ужа самоделка. Но шут с ними, с чехлами. Больше всего Андрей жалел о оптическом пулеметном прицеле образца тридцать второго года. Когда-то предполагалось, что почти на каждом максиме будет такой прицел. Война опять все поменяла. Сперва исчезли сами прицелы, только оставались на пулеметах прорези с заглушками в щитках. Потом и сами прорези со щитков исчезли. Видимо не оправдал прицел надежд, или слишком быстро выбили тех, кто умел им пользоваться… Но Андрей любил эту двухкратку. С ней "его рука была длинее", и наводку прицел здорово убыстрял…

– Андрей, – раздался сзади шепот Ефима – ты там о чем думаешь?

– О пулеметной оптике. – Андрей повернулся к Ефиму. – Сейчас бы она нам совсем не помешала…

– Ага. – С чувством согласился Ефим. – И пару запасных огневых. И местность пристрелять заранее. И прочных соседей на фланги. И дивизион гвардейских минометов зад подпереть. И ящик тушенки. И чтоб сама Любовь Орлова сейчас к нам, с концертом…

– Не сифонь, Фим.

– Так это ты первый начал…

– Чего не спишь?

– Тебя проверяю. Не задремал ли?

– Мандражируешь, значит. – Констатировал Андрей. – Ты вон, не Бектимера посмотри, спит себе в окопчике, ровно дитё в люльке.

– Бекти сын степей, ему положено. Вообще хорошо что мы его с собой взяли. Копает, – чисто экскаватор. Я уж язык на плечо, а он знай грунт отмахивает.

– Факт, парень моторный.

– Вот. А я знаешь, городской человек. Так вымотался, что не уснуть. Я в Ленинграде родился и вырос. В тепличных можно сказать условиях. Я знаешь, привык чтоб по Невскому проспекту, в белой рубахе, в кепочке…

– Да, и родители тебя заставляли играть на скрипке.

– Что?.. – Сбился Фима. – Почему на скрипке?

– А разве каждый приличный еврейский мальчик не должен играть на скрипке?

– Хм, не знаю. У меня отец был инженер, и я поступал на судостроительный… Женька Левин в нашем дворе играл. Родители не пускали его с нами в футбол. Он смотрел на нас с балкона грустными глазами. А мы дурни, с него смеялись.

– Дурни?

– Конечно. С заключенных нужно не смеяться а сочувствовать. И потом он уже красиво играл. Мне тогда казалось, – пилит по струнам заунывщину. А сейчас, веришь, иногда сниться как он играет. Мне вообще часто наш двор до войны снится. Всегда солнечный…

– Ну вот, ложись и смотри свой двор. Тебе ведь заступать уже через… – Андрей полез за часами.

– Ладно, ладно. – Остановил его Ефим. – Ложусь.

– Давай. Ты мне завтра свеженьким понадобишься.

– Андрей?

– Ну?

– Как думаешь, наши завтра вовремя начнут? – Спросил Ефим.

– А нам ведь могли специально сказать не то время, – на случай если мы попадемся немцам. – Покачал головой Андрей. И вообще, может и не будет тут никакой атаки.

– Как это? – Удивился Ефим.

– А вот так. Наш батальон постреляет, мы с тыла поддержим. А на самом деле это будет отвлекающий огневой маневр, и настоящий удар будет в другом месте.

– Да ну! Сказал тоже. Стал бы тогда нас комбат сюда в самую немецкую задницу засылать.

– А кто тебе сказал, что комбат знает, что планируют выше? Ему задачу поставили. Может, действительно, наш батальон атакует, если получится, возьмет плацдарм, уцепится. Чтоб немцы уж точно поверили, что мы здесь, чтоб они втянулись, начали подтягивать свои силы. И перемелят нас здесь… Зато в другом месте немецкая оборона без резервов треснет под ударом как гнилой орех, и станет им – тварям совсем тошно и грустно. И много наших мы спасем тем, что здесь отвлечем немецкие силы, им легче прорывать будет. Жертвуют меньшим для спасения большего, Фим. Арифметика войны. А может главный удар будет все-таки здесь. Нам этого знать не положено.

– Это грустно как-то. – Фыркнул Фима.

– Чего?

– Да то, что не знаешь, по какой причине тебя в самое пекло суют. То ли тебя в мясорубку посылают потому что командующий у тебя мясник-дуболом с золотистым шитьем на мудье. А то ли ты в той же мясорубке, потому что командующий гениальный стратег.

– Тогда вот тебе Фима вопрос с подколом: – А есть ли тебе разница, если ты и так и так в мясорубке?

– Есть, – серьезно сказал Ефим. – Хотелось бы, знаешь, не понапрасну.

– То-то. Но мы только можем сами выложится по полной. И надеяться, что генералы тоже как надо сделают. Нам отсюда их замыслов не увидать. Это в частностях. А в общем… Запоминай верный рецепт. Наша армия выстояла перед немцем в самые трудные годы. И сейчас Фима, мы тесним немцев. Значит в сумме, у наших генералов больше умения, а у немчуры – шитье на мудье. И по Гамбургскому счету, когда мы дойдем до Берлина, можно будет сказать, что наши генералы свой паек проедали не зря.

– А про нас, чего доброго скажут?

– Мы Ефим Иосифоич, личности неисторические. Ну как, вселил я в тебя боевой дух?

– У меня и так боевой дух, самый что ни на есть.

– Ну тогда спи уже, что ли. А то мне с тобой шепотом говорить уже горло осипло.

– Всё, сплю.

– Спи, Фима. Спи.

***

– Андрей, приснись.

Кто-то аккуратно теребил его за локоть. Первым, что почувствовал Андрей придя в себя, это ломота в теле. Он открыл глаза.

И в полсулепе продранных глаз увидел перед собой немца.

Сердце ухнуло, он зашарил по поясу, где висела кобурка с верным потертым ТТ, но тут глаза окончательно прояснились, и он понял, что перед ним Фима во взятой вчера с немца трофейной каске. Понимание пришло, а чугунный испуг так и лежал внутри, и не думал рассасываться.

– Борова в свинью!.. – Обессилено выдохнул Андрей. – Фима… Ну.. Ты бы снял этот горшок немецкий.

– Может еще пригодится.

– Ты главное не забудь её снять, как наши переправятся. А то свои тебе в бошку и залепят. Обидно будет.

Андрей пошерудился, поводя плечами. Во всем организме ныло. Неудивительно, если ты просыпаешься, а твоя голова завернута чуть ли не под мышку, а ноги свернуты турецким крнедельком. Скрюченное на дне окопа местами бесчувственно онемело, местами отдавало болезненной ломотой. Андрей попробовал подняться, охнул. Снова попробовал привстать, расплел кое как ноги и начал массировать шею. Одежда вымазанная в подсохшей грязи стояла горбылем. Доброе утречко…

– Шесть? – Спросил он Ефима.

– Шесть. – Кивнул Ефим.

– Буди Бекти.

Андрей сунулся в ответвление окопа Бектимира. Но не успел дотянуться, Бекти сам открыл глаза, спокойные, безо всякого следа сонной поволоки.