Своя радуга

Про ленту Павлюченко в роте знали все. Павлюченко был на войне с белофиннами. Тоже пулеметчиком. И там в качестве трофея надыбал ленту для Максима. Советские ленты были были матерчатыми, из ткани, а ушлые финны наладили выпуск металлических лент. Обычная матерчатая лента для Максима, отличалась капризностью. Стоило чуть не так вложить в неё патрон, или ей самой покосится в лентоприемнике, и пулемет затыкался томительной осечкой. Металлическая финская лента этими недостатками страдала меньше. Павлюченко увез с собой ленту из Карелии. И демобилизовался тайно увозя свой трофей, в родную хату как некий талисман. Он снова призвался со своей лентой, и воевал с ней. Безотказностью этой ленты Павлюченко похвалялся среди других пулеметчиков. Тайну своей ленты он хранил от особистов и командиров, опасаясь, как бы ему не вменили в вину пропаганду иностранного оружия. В батальоне Андрея все без опаски пользовались трофеями, если они попадались с патронами. Но Павлюченко перед этим служил в другой части, и уж кто знает, что там у него было. Короче, Павлюченко перед одними хвалился свой безотказной лентой, а от других скрывал. Эта лента была чем-то вроде дорого его сердцу пунктика. Этой лентой он, честно говоря, слегка всех уже достал. И вот сейчас он стоял перед Андреем и протягивал ему свою ценность.

– А как же?.. – Спросил Андрей.

– Бери, бери, – Закивал большой головой Павлюченко – В ней патронов меньше. Зато она тебя никогда не подведет. А наши тряпки, сам знаешь…

– Ну спасибо Василь. – Андрей взял у ефрейтора коробку.

– Ты главное, это, – буркнул Павлюченко, – Бектимера мне обратно привези. Привык я к нему.

– Ну еще бы. Где ты еще такого здоровяка найдешь. Он пулемет на одном плече, а тебя на втором таскает.

– Во-во.

– Собрались? Спросил Подступая Голованов.

– Собрались, товарищ Майор.

– Ну, давайте ребятки… – сказал комбат. – С богом.

Андрей повернулся, подошел к дереву, пристроил короб с чудодейственной лентой Павлюченко к остальным.

– Толкай потихоньку, ребята. – Скомандовал он.

Он сам наклонился, приладился к ветке, напряг мышцы, пошел отталкиваясь от берега. Он шел вслед за ним, погружаясь все больше, сперва по бедро, потом по пояс, грудь, и наконец в последний раз оттолкнувшись от дна ногами уцепился за поплывший ствол. При свете луны и звезд он сквозь ветви видел перед собой впереди видел темную тень затылка Бектимера. Дальше впереди уде на грани тьмы совсем смутно маячила голова Ефима…

– Подгребай помаленьку, шепнул Андрей.

Правой рукой он держался за полузатопленный ствол, а левой загребал к чужому берегу.

Вода постепенно выхолаживала, и все же вокруг было так тихо, что даже не верилось, что сейчас идет война. Где-то справа вдалеке пророкотал короткой очередью немецкий пулемет, вдалеке вспыхивали в небе вспышки осветительных ракет, побиваясь через туман зыбким молочным цветом.. На них немцы никогда не супились. Но раньше они имели склонность педантично пускать их через равные промежутки времени. Наши научили их, что это так делать не следует. Было время, когда они наступали, и учили, учили, учили нас. А мы только мотали на ус. Теперь и им приходилось учится. Теперь немец пускал ракеты с рваным интервалом. Вода в тумане тихонько, как-то очень по мирному плескалась. Течение медленно но верно сносило их к вражескому берегу. Один раз они чудом разминулись с корпусом полузатопленной лодки, которая плыла своими бортами почти вровень с водой. Вдруг с чужого берега свистнуло, и – Андрею показалось, что прямо над ними – вспыхнула близкая осветительная ракета. Ночное проклятое солнце зависло над рекой, медленно опускаясь на парашюте, отбрасывая от предметов резкие тени. Андрей опустился в воду по самые уши, корябаясь мокрой щекой о кору дерева. Несколько бесконечных секунд, он жался к воде под помаргивающим светом. А потом с немецкого берега заработал пулемет.

Сперва Андрей услышал несколько тяжелых шлепков по воде, а потом их перекрыл долетевший с берега рычащий захлебывающийся звук, в котором было даже не различить отдельных выстрелов, – будто кто-то рвал на части огромный лист бумаги. Фирменный почерк немецкого МГ. На секунду наступила тишина. Андрей облегченно вздохнул. Но тут по воде шлепнуло буквально рядом с ним, а ствол дерева вздрогнул от нескольких быстрых гулких тяжелых ударов. Треснула и упала в воду срезанная расщепленная ветка. Звук рычавшего пулемета снова пришел с опозданием. Немец на берегу увидел дерево, и прощупывал его короткими очередями. Андрей прижался к стволу. Все тело сжималось в ожидании раны и боли. Но повезло. Немец еще раз треснул очередью, и успокоился.

Дерево все сносило. Свистнула и потухла еще одна осветительная ракета. Наконец Андрей почувствовал под ногами твердую, скользкую от ила опору речного дна. Есть! Передний конец мягко и тяжело тюкнулся в невысокий размытый обрывчик немецкого берега. Андрей сжал плечо Бектимера, прислушался, и перебирая руками тихонько вылез к самому берегу. Оттуда толкнул рукой плот. – Крепко ли сел? Не снесет ли его река приподняв водой? Нет, не должен. Хорошо его течением прибило… Вот только куда? Туда ли, куда рассчитывали? Они залегли в воде, у кромки берега, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Андрей осторожно выставил голову, осмотрелся, и перебрался наверх. Мокрая одежда быстро сковывала движения и быстро набирала грязь. Снова лежали. И когда Андрей решил уже вытаскивать с плотика пулемет, они услышали кашель и немецкую речь. Где-то впереди, и чуть правее, – если лживый туманный ночной воздух не слишком путал со звуком, – был немецкий пост передового охранения. Андрей положил ладонь на руку Ефиму, потом тронул плечо Бектимера и неслышно достал с ножен на поясе финку с наборной ручкой разноцветного стекла. Ефим прихлопнул ответно его по руке, и достал свой нож. Бектимер тоже извлек свое пыряло, изогнутое, и сточенное многолетним острением до тонкой заостренной полоски, что почему-то придавало ему особенно зловещий и дурной вид.

Андрей поползу веред, вертясь червем и вжимаясь в землю, ощупывая перед собой землю. Немцев он по-прежнему не видел, и полз на примерно, как запомнил. Но вскоре опять раздавшийся приглушенный кашель направил его, как маячок. Наконец впереди привиделись какие-то неясные тени. В темноте, известно, если хочешь что-то увидеть, так не смотри прямо, а как бы краем, искоса. Впереди из темноты обрисовалась пулеметная ячейка, – дырчатый ствол в кожухе, опираясь на двуногу лежал на бруствере, а за ним маячили характерные немецкие каски. Один немец что-то сказал другому, и сперва Андрей не мог разобрать слов, но зато ясно слышал интонацию, в ней ловилась меланхоличная скука нескончаемо долгого дежурства.

Он снова пополз вперед, забирая влево от немецкой ячейки, чтобы подобраться к ней сбоку, а затем и сзади. Замер оглядывая, нет ли где рядом еще поста. Пополз опять. Это было уже на расстоянии рывка. Дружеские руки тронули его, – Фима с Бекти были рядом. Так же, жестами, распорядились жизнями немцев. Того что слева брали они с Ефимом, а правого окучит здоровяк Бектимер. Немцы все плескали в интонациях скукой, разговаривали о своем. Негромко, но отсюда уже было слышно. Из темноты летели обрывки фраз. Шайзе… дис нибель… кельте… гиен нах хауз… Да, теперь он слышал, и он понимал. Спасибо школьной немке, сухонькой пожилой всегда аккуратной женщине, большой любительнице немецкого мистического романтизма. Гауф писал волшебные сказки-альманахи о пиратских кораблях-призраках, лесных разбойниках и восточных калифах. А Гофман таинственные зловещие полные дьявольщины истории, между которых часто сквозили насмешки над немецкими обывателями-филистерами. Но немецкий романтизм остался только в книжках аккуратненькой сухенькой учительницы, а на родине, в Германии он умер. Зато филистеры расцвели, и со свойственным им прагматизмом и аккуратностью пришли на нашу землю, отнимать жизнь… А немцы все переговаривались, гоняя скуку длинного дежурства. О бытовом они говорили, о самом обыденном, и не подозревали что теперь смерть к ним подошла. Не знает человек, сколько ему отмеряно и когда к этому готовится. Чудно…