Повести и рассказы

ТАНЯ. Валера?! Санитар из психушки?

АЛЕКСАНДР. Он такой же Валера, как я Александр Македонский. Валера — я.

ТАНЯ. Брось мозги пудрить! А паспорт?

АЛЕКСАНДР. Только фотокарточка моя. Он привык к психушке… говорит, поживи за меня на воле. Хочешь — есть хорошая девчонка… она тебя боготворить будет. А я всю жизнь среди жуликов и сумасшедших… сдуру согласился. А сейчас?.. Не могу обманывать ее. Милый человечек.

ТАНЯ. Но послушай! Ты же откликался на «Сашку»???

АЛЕКСАНДР. Не был я таким уж невменяемым, как вам казалось.

ТАНЯ. И когда мы тебя мыли?!

Александр смущенно опустил голову.

Вот паразит!

АЛЕКСАНДР. Простите… Может, за последние десять-двадцать лет впервые трогали мое поганое тело чистые нежные руки. Это выше любой любовной ночи. Спасибо вам. И простите. Побегу прочь в ночь.

ТАНЯ. «Прочь в ночь». И ты никакой не поэт?

АЛЕКСАНДР. Да конечно! Просто мы от Саши нахватались всяких рифм… шуток… Он славный, вы его видели.

ТАНЯ. Но как же поэт может остаться добровольно жить в психушке, да еще в роли санитара?! Все равно что вышибала, истязатель. Зачем?!

АЛЕКСАНДР. Вы не знаете, там много умных и несчастных… может быть, гениев. Наверно, помогать им остался. У нас ведь до сих пор в дурдомах еще при Брежневе посаженные сидят… и при Горбаче… Скажите ей, а я пока переоденусь и уйду. Моя одежда высохла, поглажена. Еще раз спасибо.

ТАНЯ. Но какой же он безвольный… с таким подонком дружит.

АЛЕКСАНДР. Может, хочет перевоспитать…

ТАНЯ. Этого амбала?! Он же убийца! Посмотрите на его лицо!

АЛЕКСАНДР. Видите, Дима тоже бывший больной… Вообще, вокруг психбольниц обслуживающий персонал малость с приветом… И вокруг Тинской в Красноярском крае, вся деревня… и вокруг института Сербского в Москве… У него, у этого Димы, отец из ружья стрелял… то ли в секретаря обкома, то ли еще в кого… Замели. А Димку травят. Он еще в пионерах был. Ну, сбежал из дому… палил спичками сено у железной дороги… а где-то под Тюменью целое озеро нефти поджег. Парня взяли — и, к счастью, признали невменяемым. Здорово поэта изображал… народности шый-шый.

Бары'хта шум бара'х-хуры'хта… арха'й мару'дер харама'н… малы'хта шир кала'н-салы'хта… сали'ма ли'ма фирама'н!.. Ну, конечно, сам придумал. В Омске, говорит, целая группа ученых его слушала, кто-то уже диссертацию хотел писать об исчезающем племени шый-шый… Сам раскололся. Говорит, не надо. Так что тоже — не простой парень. Одинокий, как волк.

ТАНЯ. Боже!.. Даже голова кругом идет. Прямо не знаю, как пойти… сказать…

АЛЕКСАНДР. Скажите прямо. А я уйду. Не бойтесь, ничего не возьму.

ТАНЯ. Да что вы!.. И все-таки подождите. Мы вас в дорогу соберем. Где ваши родные? Или тоже, обратно в желтый дом?

АЛЕКСАНДР. Пока не знаю. Но мне ничего не надо.

ТАНЯ. И все-таки запру. Она не поверит, пока глазами еще раз на вас не посмотрит.

Александр машет рукой.

ТАНЯ уходит, заперев дверь.

Александр подходит к двери, дергает дверь. Подходит к окну, выглядывает высоко. Садится за стол, обнял голову руками. Возвращается ТАНЯ. Стоит в дверях, сурово глядя на Александра.

АЛЕКСАНДР(медленно поднимается). Что? Теперь не хочет видеть?

ТАНЯ. Эх, ты. Думаешь, память девичья короче ногтя? Да и фотография твоя в книжечке… (Нашла маленькую книжку, обернутую в белую бумагу.) Вот. Первая твоя и единственная книжка, изданная в СССР. Она сохранила. Посмотри на свой наглый носатый фейс… только от лжи морщин прибавилось. Скажи уж прямо — ожидал увидеть другую? Более юную, более прекрасную?

АЛЕКСАНДР. Неправда!

Таня усмехается.

Это она так говорит? Я же не болван, понимаю… Есть французская пословица: «Ничто нас так не старит, как годы». Мучит другое… Она не придумала? Она действительно ждала меня все это время?

ТАНЯ(бьет его книжечкой по щекам). Еще не проснулся?! Или уже никогда не проснешься?! Тр-рус!.. карлик!.. Предатель!.. Иди, уходи.

Он сел, сидит, опустив голову.

Надо же, чуть не поверила. А еще адвокат, юрист. Да и в самом деле, чего не бывает на свете. Валера так Валера… А любовь — она же как деньги… или есть, или нет.

АЛЕКСАНДР. А если я сгорел?.. и не могу соответствовать?..

ТАНЯ. Об этом и речь. Разочаровалась в тебе Елена Николаевна. А теперь и я. И уговаривать ее не буду. (Ставит книжечку на место.) Понимаю, у вас таких, как она, был миллион. Другие не захотели принять? Или в каждом городе одна, как царица данной местности? А поскольку залетел в наш город, какое-то время жил в нашей больнице, вот и вспомнил?.. Надо же уши отмыть, кашки поесть…

АЛЕКСАНДР. Нет! Нет! Я к ней не за этим ехал! Но что же делать… советская медицина… Это целая история. Валялся в Тинской… писал письма Черненко, Горбачу… всё, как в могилу… И вдруг — в Москву. Кажется, сработало письмо, написанное на английском языке… Но зря радовался — институт Сербского… Там из людей делают кретинов. Но помог случай, сбежал… работал в Суздали — переводчиком… в Новосибирске — киномехаником… Чтобы сюда поближе… Но ведь стихи — зараза… стоило выпить — лез на крыши читать, проклинать, пророчествовать… Правда, меня уже не трогали — что-то менялось в воздухе… А может, думали: провокатор? И вот я совсем рядом… слава Богу, сохранилась в памяти фамилия… Приехал — а меня прямо на вокзале менты замели… наверно, просто за гордый вид… у меня еще был гордый вид… Очень уж тут реакционный городишко… три Ленина по углам… Но я умею придуриваться — вызвали ребятишек в белых халатах… Уж лучше родная психушка, чем тюряга, где могут просто придушить. И вот — два года!..

ТАНЯ. Так вы целых два года жили в нашем городе? И никто не знал?

АЛЕКСАНДР. А кто я такой? Я же не Сергей Иваненко, лауреат малой Нобелевки… да и о нем кто здесь знает? Да что Иваненко?.. Вы уверены, что вот тут, в подвале, под нами, не валяется с пробитой головой гений, о котором еще вчера писали газеты? Физик Иванов или пианист Петров… ушел человек в тень — то ли в Америку уехал, то ли умер… А он тут… тут. И все еще висит на нем статья, то ли пятьдесят восьмая, то семидесятая, потому что прокуратура — та же, что была, до последнего человека…

ТАНЯ. Не может быть!

АЛЕКСАНДР. Ну как же не может быть? И все психиатры до сих пор коммунисты… Не думайте, что опять свихнулся. Я не был никогда психом. Из меня вытравляли дух поэзии, свободы. И если все же, наконец, отпустили, знают прекрасно: я уже никогда не стану таким, каким я был. Да что они: я сам это знаю! (Кусает руку до крови.) Извините. Это чтобы до вас дошло.

ТАНЯ. Боже!.. (Погладила его по голове.)

Он заплакал, ловит ее руку, целует.

Но, Саша! Пройдет время…

АЛЕКСАНДР. Нет!.. Нет!.. Душа убита. Как ни страшно сказать, мордовороты в белых халатах правы: все — суета сует, жар гордыни, вопль на ярмарке честолюбий… И я смиренно осознаю, смиренно: ничтожней всех на свете. И высшее счастье _ просто есть хлеб, пить вино, жить с любящей тебя женщиной… Но любит-то она прежнего… того, кого уже на свете нет… яркого, дерзкого… Александр Пахомов (Машет рукой.) превратился в нейтрино… в фотоны… и немного в дерьмо.

Пауза.

ТАНЯ. Но вы-то ее любите? Она очень, очень хорошая…

АЛЕКСАНДР. Мне сейчас кажется, это единственная женщина, которую я по-настоящему любил и люблю.

ТАНЯ. Но если любите… доставьте ей радость! Ну, встаньте!.. Сыграйте того, кем вы были! Ведь вы же истинный поэт, а значит — артист! (Пауза.) Неужели не понимаете?..

АЛЕКСАНДР. Обман?.. Недостойно.

ТАНЯ. Но она страдает… Это я вам говорю: уходите. А она-то все равно вас уже не бросит. Но будет мучиться… Когда нет радости, как жить?!

АЛЕКСАНДР. Но что я могу изобразить?! Я давно ничего не пишу… все забыл! Особенно здесь мне голову промыли добела…

ТАНЯ. А книжка эта для чего?! Выучите!

АЛЕКСАНДР. Это, что ли, поэзия?! Да бросьте вы!.. Рифмованная белиберда! Наивные выкрики самоуверенного мальчика!

ТАНЯ. Я, конечно, лгать не могу, вас не знала, ходила в детский сад… но Леночке доверяю: просто ерунду она бы не стала хранить.