Страница 24 из 32
Забыты слова полковника.
Наконец произошло то, что никто не ожидал и не каждый до конца понял. Монах, остановив боковой удар жесткой подставкой сабли, успел схватить рукой за лезвие и выдернуть ее из рук изрядно уставшего и опешившего американца.
Обреченно махнув рукой, Дэртон пошел к онемевшим зрителям. Оправдывающимся тоном устало выговорил:
– Это машина. Не человек. Нормальному с ним невозможно, – постоял, хрипло отдышался, – в глазах пелена. Глухая. Беспросветная. Тип опасный. Не от мира сего.
Потом вдруг схватил новую саблю и с диким гиком бросился на воспитанника. Тот стоял на прежнем месте, держал клинок посередине лезвия. Так он принял вызов, не меняя хватки оружия. Динстон открыл было рот, чтобы образумить разъяренного офицера, но наблюдая, как юноша уверенно фехтует концами оружия, только и смог, что удивляться, да проклинать несдержанность подчиненного.
Недолго длилась сумасшедшая рубка, во время которой монахи не произвели ни одного протестующего жеста. Их мерное покачивание только подсказывало, что они удовлетворены действиями отрока. Наконец Дэртон, обессилев, бросил саблю, подошел и сказал:
– Не нужен такой. Он не поймет нас.
Но его мыслей не разделил мистер Маккинрой:
– Наверное, капитан, вы преувеличиваете. Мир един во всех измерениях. Просто вы не в форме. Никотин, алкоголь не содействуют поддержанию безупречной способности к самовыражению.
Дэртон уставился на эксперта, как на дурачка. Но тот невозмутимо продолжал:
– Длинная дорога, психологическая неподготовленность к неожиданному сопернику… Да и всякое прочее.
Слушая его, трудно было понять, сочувствует он, поучает или просто смеется, симпатизируя молодому монаху. Голос язвительно-примирительный то выдавал нотки смешливого юмора, то удивление случившимся, то оправдания и говорения, что при иных обстоятельствах все могло быть наверняка иначе. В том же ключе продолжил:
– А он молодой, здоровый. Не подвержен гнилым соблазнам бесцельной жизни цивилизации. Глаз точен, рука верная. Пробки из-под виски еще не видел. А вы, дорогой, наверняка не одну опорожненную банку от себя отшвырнули в пахучем балагане.
Капитан недвусмысленным движением пальца у головы красноречиво показал, чего стоят все вольные измышления эксперта. Но послушный ряд старейшин одобрительно смотрел на Маккинроя.
– Вы что, сэр? – похожим тоном забраковал все сказанное Дэртон. – Это вы меня в тридцать три года списываете по возрасту? Глупости.
– Как бы то ни было, – ненавязчиво язвил эксперт, – чемпионом в таком возрасте редко становятся, не расстраивайтесь. Фехтовали вы весьма умело. Согласен, что среди служб второго, как вы, нет. Но здесь школа не та. Им известны наши приемы. Нам их способ неизвестен. А это очень сильное преимущество.
Капитан сел подле полковника.
– Парень и впрямь неподдельно силен. Не мешало бы проверить его кисть Такие удары. Орангутанг.
– Ничего страшного, – тихо, еле шевеля губами, ответил Динстон, – теперь он наш. Но, – уже громче, обращаясь ко всем, – насколько я понимаю и насколько вообще смыслю в борьбе, то даже европейское каратэ, которое существует на теперешнем уровне, куда эффективнее того, что мы могли волею длительных и напряженных дискуссий, за немалую сумму в долларах видеть собственными глазами. Споун, скажите, ради чего мы затевали такой несоразмерный торг?
Майор, не глядя на полковника, зло поджал губы.
– Кто их знает? Вы заказывали кунфиста. Его нашли. Не думаю, что монахи вот так, раз, и расщедрятся, покажут все свои секреты. Не те у них рожи.
– Тише, – снова, как накануне, вставил эксперт. – Не чудите у конца дороги. На глаз не определишь, чья борьба эффективней. Японец отказался? Отказался! Мне это о многом говорит. Если вам мало, есть лейтенант из Сан-Франциско. Он девять лет занимается. Черный пояс нацепил. Вот мы и посмотрим.
– Xa! Верно. А я и забыл. Ну-ка, мексиканец, давай, твори! Может и впрямь я чего не понимаю.
– Пардон, господа, пардон. От меня требовался только отчет. Его я и представлю.
– А почему так дешево, Кинг? Ты что, не американец? – взбесился Споун.
– Конечно, нет.
– Чтоб ты сдох, оливковое масло!
– Ну, ну!
– Что ты нукаешь. Ты с мальчишкой понукай. Свое ремесло покажи.
– Довольно господа, довольно. Чего доброго, между собой кунг-фу затеем. Поучиться сначала надобно. Не смотрите так, черти, друг на друга. Все вы не стоите тех окладов, что получаете. Успокойтесь и вы, майор, и вы, лейтенант, – медленно, передразнивая, в стиле гипнотизера тянул полковник.
Подчиненные отвернулись друг от друга и дружно сплюнули на землю.
Динстон встал. За ним поднялись остальные.
Настоятель и его люди смиренно молчали, охотно забавляясь распаляющимися взглядами офицеров.
Полковник с переводчиком приблизились к монахам.
– Наверняка вот этот молодой человек и есть тот русский, который нам так тяжело дается?
– Вам не откажешь в сметливости, господин Динстон, – с нотками печали, учтиво молвил Дэ. – Вы не ошиблись. Редко встречаются люди бойцовских дарований, какими обладает отрок сей.
Полковник переборол постороннее чувство и, меняя тему, знающе заговорил:
– В бою он смотрится. Невозможно представить, что так можно работать в обыкновенной драке. В нем есть что-то глубоко спрятанное.
– Праведный плод, высокая рука, – согласился настоятель.
– Если он не будет торопиться, если не случится чего неожиданного, то у него может быть интригующее будущее.
– О, господин полковник, если человека не останавливает многочисленное «если», то, согласитесь, можно жить очень долго.
– Тоже верно, – согласился Динстон. Отвесил похожий поклон. С чувством гадливости отошел в сторону.
Его постоянно не покидало чувство, что разговаривают с манекенами. На сухих лицах никогда не появлялось оживленного выражения. Все эмоции сводились к отдельным восклицаниям, щелканьем пальцев.
Лицо – подобие неудачной маски. Без видимых морщин. Не выказывает никаких стрессовых состояний, никакого внутреннего напряжения. В разговоре также неподвижны, как при отрешенном созерцании безделицы. Трудно с ними разговаривать. Не знаешь, к кому обращаешься. К живому или к коченеющей на глазах, глядящей человеческой плоти. Живую работу мысли можно угадать только по еще более сужающимся векам. Две настороженные искорки, как лезвия тьмы, напоминают, что объект существует, мыслит, скрывает в себе потенциал непредсказуемой неожиданности.
Динстон чувствовал себя уставшим, разбитым. В разговоры не вступал. Молча поглядывал на молодого монаха, стараясь предугадать в нем его будущие способности.
Тот стоял немного поодаль. Чем больше разглядывал полковник, тем более не мог определить его состояние, повседневность.
Перед ним стоял индивидуум, в такой степени пустой, отрешенный, с глухим безразличием, что Динстону отрезвляюще думалось: не напрасно ли они так долго и дорого торговались? Не было ли это глупостью; вслепую настаивать и терять столько времени и денег. Такая душа не может иметь тропинок душевной мягкости.
Настоятель что-то неторопливо бубнил американцам, показывая рукой на монастырь, ущелье воспитанников. Динстон не слышал его. Пространственный взгляд юноши уходил куда-то за левое плечо. Водянистые глубинные очи недвижно поблескивали. В немигающих зрачках, словно в темном проеме, скрывалось настороженное ожидание-готовность. Чувствовал полковник, что сквозь эту затаенную пустошь пробивались волны внимательно следящей мысли. Что взгляд неприязненного монаха не просто застыл. Что он, Динстон, находится под пристальным, упорным изучением. Что-то не по себе стало жесткому резиденту. Липкий, вражеский холодок тронул спину. Пробовал отвести взгляд – не получилось. Придавило мысль, бросило в жар. Потом в озноб. Мелкие капельки пота проступили на лице. Ноги задеревенели. Открыл рот, но уста не работали, грудь спазменно подергивалась: не вбирала воздух. Пронзающий взгляд схимника становился мертвящим, призывающим. Упорство достигало такой пронизывающей силы, концентрированности, неизбежности, что Динстон, силясь помочь себе руками, не сумел поднять их. Дурманящий туман мертвяще пробирался в голову, поплыл перед ним. Не хватало живительного кислорода. Исчезали последние силы. Пустота, обреченность пробирали могильным холодом. Глубоким подсознанием дошло, что стоящий впереди смотрит теперь на него, сквозь его тело: пустое, незаполненное. Жало глаз пронизывало сердце, мозг, нерв. Полковник зримо ощутил, как отмирают конечности, как пустота в них заполняется шалеющим холодом, просачивается к груди, голове. Свинцово сдавило шею, позвоночник. Стал хватать воздух губами, глаза беспомощно выкатились из орбит. Судорожно екнул, дернулся, и… упал. Упал тяжело, беспамятно.