Страница 2 из 20
Я учился в институте шесть лет. И все эти шесть лет я строил Нефроцентр.
В первый раз, когда я оказался на его территории, я был юн, только что поступил на первый курс и чудом избежал гестаповского колхоза. Поэтому меня, конечно, по малолетству и незначительности не допустили до нарождавшегося тела Нефроцентра. Мне поручили содействовать строительству котельной; если точнее - корчевать пень. И мы его корчевали две недели по причине долгих расчетов. Но Нефроцентр манил нас, недоступный, хотя и был всего-навсего фундаментом - или, может, быть уже первым этажом, сейчас не помню. Его нужно было завоевать честным трудом.
Вторично я попал в Нефроцентр, когда учился не то на втором, не то на третьем курсе. Нас сняли с занятий и завели в подвал. Был март. В подвале стояла вода и плавали мутные льды. Там царила мрачная готика с примесью античности, напоминавшей про Лету, Цербера и вообще Аид. Нас разделили, и каждый направился в свой личный отрезок лабиринта. Скоро я остался в катакомбах один. Было темно. Может быть, это было уже метро. Ко мне пришла строгая девушка в ватнике и молча вручила лом. Мне было поручено долбить канавки в подводном льду, для отвода воды. Воды же было по колено, и долбеж не приносил удовлетворения, так как нельзя было увидеть результатов своего труда. Дождавшись, когда девушка уйдет, я прицелился и метнул лом в какое-то сооружение. Затем я вышел на белый свет и отправился в бар "Кирпич" для соблюдения преемственности, ибо в названии бара звучало нечто строительное, и связь не рвалась.
Третично (опускаю промежуточные подстадии) я пришел в Нефроцентр уже шестикурсником. Этажи к тому времени успели достроить. Мне, как зрелому и ответственному лицу, которое за шесть годов хлебнуло разного лиха, доверили компрессор. Это были незабываемые дни. Мы разъезжали взад и вперед, разламывая отбойными молотками свежую кладку. Так бывало изо дня в день: нам регулярно поручали ломать стены, возведенные накануне. Раствор еще не успевал толком схватиться, и крушить это дело было одно удовольствие.
Теперь-то в этом здании все сияет. Там многие доктора, мудрые и не очень, золотыми руками спасают больных, благосостояние которых тоже значительно повысилось, но впустую, потому что уже не радует и этим больным, собственно говоря, ни к чему.
"Видишь, внучек, - скажу я. - В фундаменте этого замечательного дома запеклись дедушкины окурки! "
И пригласил бы его восхититься величием строительства и Труда вообще.
Правда, там, по всей вероятности, немножко хромает вентиляция. Ничего не поделаешь, надо было думать, кого приглашать в рабочие.
Первый коммунистический портрет
Мою маленькую галерею портретов открывает доцент ученых наук Рыбальченко, который учил нас истории партии.
В нашей аудитории, где лекции читали, прямо под надписью "Стоматологи гниды беременные" располагались две другие: "Рыбальченко - мудак" и "Рыбальченко - перхоть лобковая".
Наверное, это написали, когда Рыбальченко помянул в лекции Максима Горького. Доктор-Лектор расхаживал по своему ораторскому пятачку и строго вещал, сводя брови к переносице:
- Как сказал великий советский писатель Максим Горький, "Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма".
И застыл, ощущая, что преподал нечто не вполне достоверное.
- Как сказал Горький? - Рыбальченко подался стремительным корпусом к девушке, сидевшей в первом ряду.
- Буря... - прошептала девушка одними губами.
- Правильно, - удовлетворенно кивнул тот. - Как сказал писатель Горький, "Буря будет, будет буря".
Затертую фразу о курящей женщине, которая кончит раком, Рыбальченко воспринимал совершенно всерьез и многажды повторял, и даже развивал ее, добавляя (уж не знаю, от себя или выполнял поручение):
- Она наносит вред обороноспособности нашей страны! Потому что она не может рожать нормальных детей, - и Рыбальченко, как бы удивленный такой очевидностью вывода, вытягивал губы в дудочку и разводил руками. Однажды он вышел на лестницу и там увидел этих самых женщин-диверсанток, которым грозил рак. Он уже начал качать головой, у него уже распахнулся рот, но вдруг подвернулась нога, и он ко всеобщему восхищению покатился вверх тормашками по ступенькам.
Еще он окал. И очень уважал конспекты.
Помню, я явился к нему с зачеткой.
- Так, - и Рыбальченко склонился над ведомостью. - Сдано... Сдано... Сдано... Зачет! - и он протянул руку, но тут же отдернул. - Конспект, засвистел он митральным клапаном.
Я выхватил и вручил ему тетрадь, куда списал записи одного наркомана: тот переписывал первоисточники без сокращений, слово в слово, в том числе все речи Леонида Ильича Брежнева. Одна запись, помню, так и начиналась: "Дорогие товарищи! "
И с красной строки: "Дорогие фронтовики! "
Итак, я дал ему тетрадь.
Черты лица Рыбальченко разгладились, он взвесил ее в руке, провел ладонью по обложке. И проурчал с довольным оканьем:
- О. Конспект.
Другие коммунистические портреты
Среди наших коммунистов попадались неординарные личности. Особой свирепостью отличался некто Фаторов, поп-расстрига, поменявший Царство Божие на истукана - не золотого даже, а простого, как дополнительное яичко Курочки Рябы, на которую Фаторов был сильно похож. Этого патлатого человека с желтым, одутловатым и неизменно гладко выбритым лицом, по которому вечно бродила недоуменная ухмылочка, не страшила никакая работа. Он не щадил никого; на отработки к нему записывалось по сорок человек, и он всех приглашал бесстрастным, механическим взмахом руки-шатуна - мол, заходите, занимайте места. И усмехался, глаза опустивши. В его кабинете засиживались допоздна. Однажды я, прекрасно понимая, что ни за что и никогда не отбатрачу пять пропитых уроков, воспользовался его кратковременной отлучкой и обвел кружками три занятия. Рука моя дрожала, один кружок получился гаденьким, дрянным. Попадись я на этом, и мне конец. И этот негодяй заподозрил что-то, понес журнал к профессору кислых щей, но тот, вероятно, уже ничего не соображал, и все обошлось.
Я слышал, что Фаторов помер не то от цирроза, не просто от гепатита. Таких, как он, было мало. Вообще не было. В нем заключалось исключение. Правило оказывалось куда веселее.
Лектор Ботов, помнится, сходил на гремевший тогда фильм "АББА".
- Вот тут посмотрел я АББА, - поделился он с залом. - Ну и что эти АББА? К чему же они нас призывают?
Кинематографические пристрастия кафедры выяснились очень скоро.
Еще один деятель, не помню уж по фамилии, ни с того, ни с сего сказал следующее:
- Вы видели фильм "Товарищ Иннокентий"? Посмотрите. Вы будете удовлетворены.
Насквозь Смотрящий
Нас учили не только партийные мистики.
Еще у нас был рентгенолог по фамилии М., которую не назову. Он слыл фигурой парадоксальных манер. Поговаривали, будто М. здорово облученный, но я не слишком в это верю.
Вот придет к нему человек за бумажкой (М. нарядили деканом), а тот глядит на вошедшего рыбьими глазами, и лицо абсолютно бесстрастное. И молчит. После четвертого обращения просит выйти и закрыть дверь. А то еще спросит: "Кто вы такой? " Ему, по размышлении, отвечают, а он головой качает: не знаю, дескать, такого. Выйдите вон. Человек уходит. И слышит, как М. доверительно делится со случайными свидетелями: "Лучший студент на моем курсе", - и кивает вдогонку.
Однажды на занятиях он показал нам рентгеновский снимок со свободным газом в брюшной полости, такое бывает при проникающих ранениях. Интересуется:
- Кто это?
Все мы, понятно, молчим - откуда нам знать?
- Кто это?
Слышится встревоженный лепет:
- Мы не знаем...
Допрос, полный недомолвок и темных намеков, продолжался минут двадцать.
- А я думаю, что вы этого человека прекрасно знаете. (Пауза). Его зовут Саша. (Пауза). Александр Сергеевич Пушкин...
Ход его мысли был затейлив и прихотлив. Однажды ему вздумалось спрашивать у нас, какой у человека самый главный выделительный орган.