Каждая минута жизни

Мысль о Тамаре, совершенно, казалось бы, здесь неуместная, заставила его собраться с духом. Он сделал шаг в сторону милиционеров и спросил, немного робея:

— Где я могу увидеть дежурного?

— Допустим, это я, — ответил ему один из милиционеров, широкоплечий, в сапогах, с красной повязкой на рукаве.

«Как я мог не заметить красной повязки? » — подумал Николай.

— Ну, и что дальше?

— Разрешите зайти? — попросил Пшеничный у дежурного.

Его впустили в небольшую комнату с телефонными аппаратами, пригласили сесть, и он сразу сказал то, что давно уже, очевидно, приготовился сказать: о втулках, которые он передавал «папе Феде», о материалах, которые возил со склада и сгружал вместе с другими рабочими на даче того же «папы Феди»…

— Послушай, парень… Как тебя?.. Коля Пшеничный… — улыбнулся дежурный. — Это ты, друг, пришел не по назначению.

— Да нет же. Точно по назначению, — упрямо повторил Пшеничный, хотя уже понял, что, действительно, для этого существует ОБХСС.

— Приходи завтра. Отпросись у себя на работе и приходи. Отдел находится в этом же здании, выше этажом. Там тебя выслушают и спасибо скажут. Понял?

— Понял, — вздохнул Николай и поднялся со стула.

Уже на выходе он случайно взглянул на стоявшую в углу комнаты доску с наклеенными фотографиями. Обычное дело: лица пропавших, лица разыскиваемых преступников. Подписи под ними… Но одно лицо показалось Пшеничному почему-то знакомым. Да, он знает этого человека, видел его. Он даже нахохлился немного, рассматривая фотографию.

— Будете вывешивать? — спросил у дежурного.

— Ага, будем, — ответил дежурный. — А ты что, дружка нашел?

— Да вроде бы узнаю одного, — Пшеничный показал пальцем на нагловатую физиономию парня в спортивном пиджаке. — Вот этого… А кто он?

— Если знаком, чего спрашиваешь?

— Понимаете, и знаю, и… не знаю.

В его памяти всплыл ясный весенний день, моторная лодка на озере, «папа Федя» с корзиной, полной провизии. Гурьбой завалились в моторку, готовясь отчалить. Потом вышел из домика еще один человек, высокий, в соломенной шляпе, улыбающийся, все щурился одним глазом, будто подтрунивал над кем-то, но на самом деле это у него был такой нервный тик, с перепугу или от болезни. «Папа Федя» назвал его своим двоюродным братом, мастером по холодильным установкам на дальних рейсовых автомашинах-рефрижераторах. Девочки его почему-то побаивались, парни перед ним заискивали. Он угощал всех дорогими американскими сигаретами, рассказывал о поездках в Болгарию, о том, как там весело, вино чуть ли не бесплатно, в барах танцуют до самого утра. А здесь скучища, и «менты» кругом шныряют, никакой свободы.

Пшеничный сидел в моторке напротив него, даже удивлялся, почему он так странно подмаргивает, и еще тогда подумал, что этот человек, видно, не раз бывал в переделках, умеет драться, за ухом шрам, и на шее темный рубец, вроде как от удара ножом. Лицо действительно было выразительное, такие лица надолго запоминаются. И сейчас Пшеничный, конечно, узнал его: брат «папы Феди». Так и повторил громко:

— Это, понимаете, родственник «папы Феди». Двоюродный брат.

Дежурный поставил доску на стол и попросил Николая еще раз внимательно вглядеться в фотографию. Не ошибся ли он?

Пшеничный почувствовал укол страха. А если, действительно, ошибается? Втянет еще в нехорошую историю «папу Федю», мастера авторемонтной мастерской, добродушного, щедрого, общительного мужика.

Тем временем дежурный куда-то позвонил, и минут через десять к зданию райотдела подъехала «Волга». Высокий, с седоватыми висками подполковник решительно вошел в помещение дежурного. Увидев Пшеничного, нахмурился.

— Это он знает? — быстро спросил у дежурного.

Приехавший был замполитом райотдела. В его голосе и в движениях чувствовалось волнение. Пшеничный стоял перед подполковником так, будто его привели на допрос.

И зачем явился? Теперь отсюда не уйти, сам попался. Вот ведь дурак-то, для чего-то наболтал, разоткровенничался перед дежурным… Засадят теперь в каталажку, и, считай, вся жизнь перечеркнута. Он тоскливо посмотрел на окна. Там были решетки, правда, красивые, кружевные, как на выставке, но все равно решетки. Не вырвешься…

Подполковник пригласил Пшеничного следовать за ним, поднялся на второй этаж, привел в просторный кабинет. Следом пришли еще трое милиционеров. Они разложили всякие фотографии, стали расспрашивать у Николая, кого он знает, кого нет. Кто такой «папа Федя»? Подполковник внимательно проверял какие-то списки, имена. Потом вдруг поднял голову, и его седина на висках показалась Пшеничному серебристой, красивой, как у дедушки на фотографии, где он был снят со своими фронтовыми товарищами.

Пшеничный почувствовал странное расположение к подполковнику. Вот бы кому все выложить, дочиста, без утайки. Не потому, что седой, пережил немало, людей, видно, знает, а потому, что смотрит душевно, с грустинкой, словно жалеет Николая.

— Для чего же ты влез в эту кашу? — спросил вдруг подполковник, оторвавшись от исписанного листа бумаги, и передал его майору, сидевшему рядом с ним у стола. — Вот, полюбуйтесь. Красавчик наш!

Как-то нехорошо прозвучало это слово: «красавчик». Пшеничный почувствовал холодок в груди. Подполковник поморщился.

— А что, разве?.. — выдавил из себя Пшеничный.

— То самое, — сказал с нескрываемой досадой подполковник. — Твоя фамилия Пшеничный? Значит, Пшеничный Николай. Лучший токарь механообрабатывающего цеха. Что лучший, это я хорошо помню, ты на майском празднике выступал, рассказывал, какие рекорды ставишь, как вы обогнали другой цех и вымпел у них отвоевали. Было такое?

— Было, товарищ подполковник, — едва слышно промямлил Пшеничный.

— А сейчас и ты в этом списочке, — подполковник ткнул карандашом в листок, который передал майору.

— Так я же сам пришел!.. Рассказал дежурному внизу, что выносил втулки, и материалы мы возили на дачу к «папе Феде»… Все по накладной. А как на самом деле, кто знает?.. — Пшеничный насупился. — Когда с вами по-хорошему, вы не слушаете, а сами списки на честных людей…

— Ты уверен, что честных? — с ехидцей прервал его подполковник.

— За других не ручаюсь, а я всю правду сказал… Виноват со втулками… ну, и вино пили у «папы Феди». А больше греха за мной нет, товарищ подполковник. Не чувствую я за собой другой вины.

— В том-то и беда, что не чувствуешь, дорогой мой Пшеничный Коля, — откровенно жалея парня, сказал замполит. Он встал, спрятал список в черную папку. — А беда уже близко. Сегодня могла бы и случиться. Сегодня. Сейчас.

— Вы о чем, товарищ подпол…

— Вот об этом, Коля Пшеничный, — с нажимом сказал подполковник и кивнул на приставленную к стене доску с фотографиями разыскиваемых преступников.

— Ага… ясно, товарищ подполковник.

Пшеничному и вправду становилось кое-что ясно. Не совсем, не до конца, но с каким-то предчувствием, с едва уловимым пониманием он уже по-иному подумал о «папе Феде», о его родственнике, о пикниках у озера и о том, почему Кушнир с такой боязнью всучил ему деньги для передачи в лесу. Тут было что-то нечисто. Как он не догадался сразу? Кушнир, если и не замешан в этом деле, то все равно почувствовал беду и уходил в сторону, подставляя под удар его, Николая Пшеничного. Вот же гад! Передай, говорит, деньги за работу… С деньгами нужно осторожно…

Неизвестно, что в эту минуту подействовало на него больше всего: страх перед незаслуженным наказанием, чувство ли вины за свою беспросветную наивность, за свой идиотизм или ненависть к этим лгунам, ловкачам, ярость за то, что его водили за нос, а он, как послушный ягненок, влез в самое дерьмо. Но уже дальше молчать он не мог. Вынул из внутреннего кармана сверток, бросил его, как ком грязи. Вот! Сегодня должен передать… Пусть милиция сама разбирается, что это за деньги и откуда они. А он к ним не имеет никакого отношения.

Замполит помолчал и кончиком карандаша подвинул деньги назад.

— Не спеши. Отдавать будем вместе.